- Хайче! Что ему надо от нас! - не удержался молчаливый Нявал. - И моего сына тоже выкинул он?
- Постой. Тут все не так просто, - сказал Сайрэ. - Ох, Нявал… Устал я, наверно, или мои медведи устали. Проглядел я большую стаю чукотских духов, а они давно рыщут в нашем стойбище. Чукотский шаман больше меня знал, дальше видел. Он знал наперед, кто у кого родится и кем станет каждый ребенок… Но вы закройте все щели, чтобы свет в тордох не пробрался и чтоб не услышали моих слов духи-сплетники. Я расскажу очень многое…
Пока мужчины поправляли тордох, затыкая шкурами и травой каждую дырку, и пока другие мужчины убивали собак, стойбище уже облетел слух о том, что шаман Сайрэ узнал важные новости. И очень быстро в жилище Нявала стало невыносимо тесно.
- …Я поднялся над облаками, чтобы бог поглядел в мою сторону, - начал рассказ Сайрэ, не переставая глотать юколу. - И когда бог, прищурив глаза, обвел взглядом наш средний мир, я вытянулся, как аркан, и схватил свет его взгляда. Потом сразу бросился в нижний мир - и там, освещая путь светом божьего взгляда, быстро нашел одного всезнающего, но одряхлевшего духа. Я поймал его за выпученный глаз, заставил пищать и отвечать на мои вопросы. О, много следов оставили чукотские духи - да только я лишь нынешней ночью заметил что-то неладное. А сегодня дух, которого я прижал, указал начало следов… Мельгайвач давно бродит в наших тордохах: у одного унесет иголку, у другого разобьет чашку, третьего ума лишит и заставит делать ненужное дело. Даже комаров напускал на детей, чтобы они заболели…
- Правда, правда! - закричал вдруг Пурама. - Мой сын вчера разбил большую кружку, которую подарил мне купец Потонча. Сирайкан! Мельгайвач! Где я возьму теперь кружку? - Пожилой, узколицый Пурама завертелся, заерзал - и даже в потемках было заметно, как зло сверкают его острые глазки.
- А я дней семь назад иголку последнюю потеряла, - тоже засуетилась в углу старуха Лэмбукиэ. - Перерыла весь мусор в тордохе - и не нашла. Как будто сама проглотила… Верно сказал ты, Пурама: сирайкан Мельгайвач. А только чего ж это наши шаманы, как спящие собаки, не чуют его.
- Перестань! - цыкнул на нее муж. - Ум потеряла. - Он не сдержался и стукнул жену ладонью по рукаву.
- Ты что меня бьешь! - вспыхнула горячая и болтливая Лэмбукиэ. - Олень ты дряхлый.
- Кто бьет? Я же крещусь! - солгал старик. - Ослепла ты, что ль…
- Шаманы наши ослепли, а я…
Люди зашевелились; недобрый шепот заставил Лэмбукиэ замолчать.
- Грех-то какой!
- Не мой грех.
- И не мой…
Открылись полы ровдуги , ворвался свет - и старик вытащил свою Лэмбукиэ из тордоха.
- Не ругайте ее, - спокойно сказал Сайрэ. - Не по своей воле она так говорит. Чукотские духи вселились в ее голову. Они так хорошо вскормлены, что лишают ума даже при мне. А что я сделать могу - ослабли духи мои…
- Нельзя, чтобы духи твои голодали! - раздался голос. - Мы не враги себе.
- Правильно, - поддержал лучший бегун Хурул - младший брат Хулархи. - Мы даже готовы половину добычи отдавать им. Мельгайвач и сам богатый, и чукчи не жалеют для него ничего. А мы?
- Ладно, ладно, дети мои, - сказал Сайрэ. - Сперва сами разбогатейте: впереди зима. Нужно больше рыбы ловить да сушить. А моим духам много не надо: кто сколько может. Себя не забывайте, обедневшие дети мои… Но я еще не сказал вам самое главное. Мельгайвач напал на следы Пайпэткэ. Напал легко, потому что она грешна. Все ведь знают, что она вышивала бисером кисет Потонче, играла с ним в тальниках и опозорила своих умерших родителей. А потом и с самим Мельгайвачом пасла оленей… Вот и разгадал чукотский шаман по этим следам одну тайну, которую знал только бог. А бог хотел послать ослабшим и обедневшим юкагирам мальчика, который должен был стать самым сильным, самым смелым и умным человеком в тундре. Он и имя ему уже дал - Ханидо. И был бы этот человек таким же, как Идилвей и Эрбэчкан. От его голоса трещал бы лед на озерах, одним взглядом он зажигал бы огонь. Не хотел Мельгайвач примириться с этим. Вот он и нашел этого мальчика в доме Нявала.
А чтобы запутать следы, он сперва вселился в душу Эргэйуо, пролил кровь Халерхи и заставил жену Нявала с испуга скинуть ребенка…
- Сирайкан!
- Кровь ему надо сгноить! Напустить на него всех духов…
- Пайпэткэ сперва наказать надо. И она сирайкан, - твердо и зло сказал Пурама.
- Ну-ну-ну, - успокоил людей шаман. - Тут надо не злостью брать, а умом. Нужно так сделать, чтобы враг, умирая, не проклинал нас, а осознал нашу силу и ненависть превратил в уважение к силе… И с Пайпэткэ нельзя жестоко поступать, Пурама. Добром ее отучивать надо. А лучше всего - спрятать в надежном тордохе.
- В каком? - поднялась с пола старая Тачана. - Ты, хайче, и скажи. А у меня ей больше не жить. Хватит!
Сайрэ, однако, не мог ответить: он как раз откусил огромный кусок юколы. И чтобы люди поняли это, он стал медленно, громко чавкать.
А страсти горели - и сама Тачана предложила:
- Я хоть шаманка слабая и давно не камлаю, а поверьте мне: с умом ее может справиться только шаман-мужчина.
- А почему бы не попросить хайче Сайрэ, чтобы он сам присмотрел за ней? - спросил до сих пор молчавший Ланга, лучший сказитель стойбища. - Наши ошибки могут дорого обойтись. Когда льется кровь, тут все надо делать надежно.
- Это самое верное, - вдруг подал голос молчун старик Хуларха, неизвестно когда и как появившийся в этом тордохе.
- Пусть переходит, - согласилась, не долго думая, Тачана. - Ты, Ланга, умный даешь совет. Как живет наш Сайрэ? Жена умерла давно, а ему вода нужна, огонь в очаге поддерживать надо. Пора и жениться хайче. Пусть только с умом ее совладает!
- Да с умом Пайпэткэ я бы справился, - вздохнул шаман-старикашка. - Но жениться… Нет. Надо разрешение просить у дяди ее, выкуп давать. А что у меня есть? Ничего…
- Ну это уже не беда, - ответил Хурул. - Кто не поможет? Каждый поможет.
- Завтра пусть она и идет, - отрезал вдруг смягчившийся Пурама. - А сопротивляться начнет - духов на нее напустить.
- Ладно, ладно, - сказал шаман. - Это не главное. Не обо мне забота сейчас. Собаки визжали - я слышал. Все должны держать это в тайне. Когда чукчи сюда приедут зимой - пусть думают, что обоих детей мы схоронили. Так мы обманем Мельгайвача, перепутаем ему все до конца. И мальчика назовем не Ханидо, а Косчэ . Девочка же пусть Халерхой и останется.
Сайрэ развел полы ровдуги, впустил солнечный свет. Это означало, что камлание кончилось.
День был в разгаре. Как и вчера, тепло и ярко светило солнце, над озером так же спокойно кружили успевшие насытиться чайки. Выходя из тордоха Нявала, люди жмурились, потом осматривались по сторонам - точно стойбище и сама земля могли как-то перемениться за эти сутки. Нет, погода была веселой, небо не почернело, все оставалось на месте. Предсказания шамана тоже сулили добро. И все-таки люди разбредались по стойбищу хмурыми, растревоженными.
В разговорах и пересудах, в хлопотах, накопившихся за две зари, остаток длинного летнего дня проскочил быстро и незаметно.
Сайрэ будто глядел в чистую воду Улуро: вечер принес хорошие вести.
Девочка Халерха спокойно дышала, не кричала, не корчилась - словно кто-то подсказывал ей, что надо терпеть - иначе хлынет последняя кровь; она не горела огнем и не остывала. А Косчэ-Ханидо, напротив, громко кричал, но этот крик мог только радовать… И в стойбище уже шли разговоры о будущем несчастнорожденных. Из Косчэ теперь не вырастет богатырь, наподобие Идилвея и Эрбэчкана, но он всегда будет помнить людские заботы и уж не сможет мириться со злом. И терпеливой, хорошей будет его жена Халерха… Говорили об этом в каждом тордохе. Говорили до тех пор, пока не заметили, что над тундрой низко стоит угрюмое, красное солнце и что вода в Малом Улуро блестит, как свежая кровь.
И сам воздух вдруг стал тревожным. В жестком негреющем свете тревожным стало казаться все - и толчея комариных туч, и длинные тени от тордохов, обрывов, бугров, от тальников, жердей и даже травы. И без того страшная озерная гладь стала доносить то непонятный всплеск рыбы, то с потемневших берегов звериный стон, рев или храпенье, которые вроде бы и не походили на звериные голоса… Беды - как стая волков: оставишь их позади и уж забудешь о них, а глянешь - впереди сидит матерый вожак, сидит, будто из-под земли выскочил… Притихло стойбище, как-то насторожилось. Смолкли громкие голоса, совсем исчезли с берега люди; появится между тордохами человек - и побыстрей скроется, выползет на четвереньках старик из-под полы ровдуги, оглядится по сторонам - и юркнет обратно, и нет его. Всех детей уложили спать… Не вернулся из тундры бешеный Эргэйуо. Где он? Что делает? И когда вернется? А если вернется тайком - что может сделать еще? Не спят, конечно, вступившие так неожиданно в схватку шаманы Мельгайвач и Сайрэ. И никто не знает, что происходит кругом. Сайрэ вдоволь насытил духов своих. Но разве покинули стойбище духи Мельгайвача? И не ждут ли они возвращения Эргэйуо?
В тревоге и не для того, чтобы сразу уснуть, забирались люди под одеяла-шкуры. А из тордохов Хулархи, Нявала и родных Эргэйуо густо валил дым: там и не собирались спать.
И только одна женщина во всем стойбище в этот вечер совсем не думала ни о каких духах. Это была племянница Амунтэгэ, неродная дочь Тачаны - Пайпэткэ. Она думала о себе и ни о ком больше.