Чукчи и юкагиры несколько поколений задумывались над смыслом этой легенды. Однако мечта о счастье была пустой, и легенда в конце концов привела к неожиданным - к трагическим последствиям. Обвинение народа в жестокости - вот что видели в ней юкагиры. У чукчей между тем существовал обычай - старые, умирающие родители могли попросить детей убить их, и дети должны были исполнить их волю. Вот юкагиры и говорили: "Ваша эта легенда. У юкагиров нет такого обычая, и жестокости неоткуда взяться". Чукчи возражали им: "Да, но это - не месть, не жестокость, а воля каждого умирающего. А юкагиры - мстительные". И все-таки чукчи были вынуждены вспомнить еще одну легенду, в которой говорилось о том, как юкагир-охотник убил своего друга, не догадавшегося пригласить его на курение пахучей травы. И тогда произошла известная истории чукотско-юкагирская резня: легенды послужили поводом к ней. Чукчи, однако, напали первыми, и юкагиры, умирая, твердили: "Мы были правы. Пусть грех навсегда останется на вас". Поколебала такая уверенность чукчей, и они хотели остановить резню. Но юкагиры начали мстить: за каждого убитого сородича они убивали пятерых - по числу пальцев на одной руке.
Умирая, чукчи тоже говорили: "Если бы вы были правы, то наших не убивали"…
Случай, происшедший в лето приезда на Колыму великого русского шамана Чери - с чего и начнется наше повествование о судьбе Ханидо и Халерхи , - внес ясность в происхождение легенды о парне, не захотевшем получить счастье в неопределенном будущем. Ныне обе упомянутые легенды считаются подлинно юкагирскими.
Если бы могли в те далекие времена юкагиры так же, как ламуты, чукчи и якуты, понять и признать весь глубокий смысл легенды о жажде счастья!
Но народы эти жили в дикости и в беспросветной, как полярная ночь, темноте.
КНИГА ПЕРВАЯ. ЛЮДИ "СРЕДНЕГО МИРА"
ГЛАВА 1
Этот летний день не сулил ничего особенного - ни хорошего, ни плохого. Над горизонтом по синему небу плыло теплое солнце, ветер шевелил зеленую травку, над Малым Улуро - еще более синим, чем небо, спокойно кружились сытые чайки, лениво оглашая окрестность не тревожным и не радостным криком. Привычная жизнь протекала и в стойбище, что раскинулось на невысоком холме, у берега озера. Возле тордохов, у старой волчьей норы играли детишки, у верениц вешал для сетей и юкол хлопотали женщины, на берегу трудились мужчины, выгружая из узких веток чиров или проверяя снасти.
Может, лишь у одного человека, у сгорбленного старика Хулархи, неспокойно было на сердце - у него тяжело болела жена. Однако болезнь ее была затяжной и тоже для всех привычной, да и сам старик чего только не пережил за свои годы - ко всему притерпелся и уж устал говорить о своих бедах.
Средь этого ясного дня вдруг случилось невероятное, даже неслыханное - как вгорячах показалось всем. Беда все-таки ворвалась в тордох Хулархи, но подкралась она совсем не с той стороны, откуда ждали ее.
Кособокий тордох Хулархи стоит на самой окраине стойбища, в пяти шагах от воды: так старику было удобней жить - далеко таскать рыбу, воду и снасти ему тяжело, да и следить за погодой на озере прямо из сэспэ проще. Три луны назад бог послал ему дочь. Ради чего? Кто знает? Пути бога для юкагиров совсем неисповедимы - даже для сильных шаманов. Словом, старику при больной жене и малом ребенке нельзя было сидеть на месте. Вот и сегодня Хуларха рано уплыл на своей ветке, а к полудню уже подгонял ее к вешалам.
Когда ветка уткнулась в ил, старик с несбыточной, робкой надеждой глянул на свой тордох - не спешит ли ему на помощь жена, - глянул и почувствовал, как что-то холодное, неживое, вроде стального капкана, стиснуло лысую голову. Возле его жилья суматошно толпились люди; сквозь говор и крики он сразу различил плач - и в момент пожелтевшие губы его прошептали:
- Конец. Отошла. Померла…
Бормоча слова прощания со старухой женой, Хуларха медленно, тяжело поднимался к тордоху. Но знакомый пронзительный крик заставил его вздрогнуть и ускорить шаги. "Нет, помирает еще, меня, бедная, ждет…"
Старик ошибался. Случилось совсем иное - более страшное. В середине тордоха на пыжиковой пеленке ерзала, корчилась с ног до головы окровавленная Халерха, грудная, трехлунная дочь… Если бы не тордох, старик Хуларха, наверное, в ужасе пятился бы до самого озера - но сейчас он ткнулся спиной в жердь каркаса и оцепенело стоял с вытаращенными глазами, ничего не слыша и ничего не понимая.
Чьи-то руки скручивали нитку из жил, чьи-то другие прижигали иголку на красном мигающем огоньке лейки; шаман Сайрэ шевелил губами, встряхивал бубен - будто хотел что-то вытрясти из него; жена Чирэмэде ногтями царапала голову…
…В тордох приходил Эргэйуо. Это он сватал всех подряд девушек, он и ударил ножом ребенка, когда Чирэмэде пошутила: "Вон невеста твоя". Если бы вспомнила она ту легенду, которую слышала в детстве! Нет, не вспомнила. А все между тем шло точь-в-точь, как в легенде, - за исключением одного: Эргэйуо был глуповатым. Ох, нельзя с глупыми говорить всерьез. Если злые духи лишили ума - разве простые люди могут вернуть его! А Чирэмэде давала ему советы - будто был он не придурковатым, а лишь озорным, несерьезным. И пошутила она, наверно, со злости: раз не поймешь, что счастья следует добиваться, то жди его зим пятнадцать, жди - и наверняка не дождешься…
С вечера до рассвета шаманы исступленно камлали в тордохе несчастной семьи - били до усталости в бубны, пели до хрипоты. А тем временем рану зашили, и измученная страданиями маленькая Халерха… нет, не умерла, а заснула.
Когда зашивавшие рану старухи плелись к озеру, чтобы вымыть руки, солнце уже показалось над тундрой. Вставало оно нынче как-то медленно и раздумчиво, едва прорезаясь сквозь синевато-серую дымку болотных туманов.
Стойбище мало-помалу угомонилось. Люди ложились спать. Ложились и не знали, что через час раздастся истошный крик на другом конце стойбища.
Все беды одним ремнем связаны, и никто не знает, какую за собой потянет первая. Коротка в тундре летняя ночь. Однако ее хватило, чтобы беременная жена Нявала, оставшись в потемках, пережила весь ужас кровавого случая и беды болезненной Чирэмэде. Рассвет успокоил ее - но потом она вдруг с криком свалилась на шкуры постели и стала рожать. А ходить ей надо было еще три луны. Недоношенный, полуживой мальчик едва дышал, у него даже не было сил сучить ногами - и Нявалу пришлось бежать за шаманом.
После успешного ночного камлания Сайрэ заснул, как застреленный старый олень. Но вскочил он быстро, проворно - шаман ведь не должен уставать и мешкать. Правда, вид у него был ужасный. Маленький, как чукотский каргин , он спросонья подпоясался как попало, превратившись в связку старых истрепанных шкур, схватил бубен и, ковыляя кривыми ногами, побежал за Нявалом.
Однажды в молодости Сайрэ попытался разорить гнездо сокола. Он не верил, что птица может драться до смерти, охраняя свой дом. Полез - и чуть не остался без глаза: спасибо, сокол промахнулся - разодрал когтем лишь щеку. С тех пор правый глаз у Сайрэ навсегда остался стянутым шрамом.
Сейчас, однако, не раскрывался и левый, залепленный смагой, - и было непонятно, как старичок видит дорогу. Морщинистый, смуглый, сопливый да еще кривоглазый и кривоногий - таким был Сайрэ. Но все это не имело никакого значения - старичок обладал огромной силой внушения, был известным шаманом, он не раз отгонял от людей болезни и спасал их от смерти. Ведь жива Халерха - дочь Хулархи, жива, дышит!.. Нявал понес бы Сайрэ на руках, бросился бы с ним вплавь через озеро, сделал бы для него все, что мог: у него умирал сын.
Между тем Сайрэ вовсе не безразлично ковылял за Нявалом. Он думал, думал напряженно, трезво и тщательно, зная наперед, что о нем теперь шумно заговорят не в одном стойбище. И ему не надо было глядеть на дорогу - он узнавал ее по звуку шагов Нявала.
- Так, я кое-что вчера уже видел, - сказал он, войдя в тордох и ударив кулачком в бубен. - Чьи-то жестокие духи поселились в нашем несчастном стойбище.
Камлание началось. Но оно проходило совсем не так, как в тордохе старика Хулархи. Призвав на помощь всех своих духов и побывав под причитания и грохот бубна в "верхнем мире", Сайрэ, не успев отдышаться, стал отдавать срочные приказания. Он объявил, что спасать надо не только мальчика, а сразу обоих детей - иначе ничего не получится. А для этого нужно насытить духов - собрать всю юколу в стойбище, всю - чтобы духи не обнаружили людской жадности. Он, Сайрэ, будет съедать ее, и чем скорее и больше окажется ее в желудке, тем скорее и уверенней станут действовать духи. Но это не все. Надо сейчас же распороть брюхо собаке-сучке, а кобеля удушить в колыбели, завернув в пыжиковую пеленку; потом нужно заколотить их в ящики, зарыть по отдельности в землю и могилы обозначить жердями.
Жуя юколу и жадно запивая ее сырой рыбьей кровью, Сайрэ стал рассказывать, что он узнал, поднявшись над "средним миром".
- Следы духов Мельгайвача я видел. Да, Мельгайвача. Это он испортил парнишку Эргэйуо, и он поднял руку с ножом…