Открыл он глаза, когда люди вскрикнули от испуга: шаман упал на веревку, которую изо всех сил натягивали Пурама и Хурул. Широкоплечий Ланга и крепкий мужик Микалайтэгэ схватили его, начали поднимать, но старик бился в судороге; как прирезанный олень, он дрыгал одной ногой в воздухе, а правая рука продолжала конвульсивно взмахивать колотушкой.
Но это не оказалось концом. Шаман вдруг ожил; словно проснувшись и вспомнив о деле, он метнулся, прыгнул, загоготал, закричал нечеловеческим голосом - но очень быстро обмяк и, опустив руки с бубном и колотушкой, сказал:
- Посадите меня…
В темном и душном тордохе наступила долгожданная тишина. Раскинув ноги и уронив на грудь голову, старик тяжело дышал. Так он сидел очень долго, пока наконец не попросил:
- Рыбьей крови… дайте попить.
В тордохе совсем исчезли звуки - даже дыхания и шуршания одежды не стало слышно: сейчас шаман начнет говорить.
- Следы девочки… обнаружил я вокруг вашего стойбища, - объявил старик, отдавая опустевшую медную кружку, - они смешаны со следами… шамана-чукчи… Но Мельгайвач… не виноват. Зря на него злитесь… Воображение вас… обманывает… не настолько он кровожаден, чтоб убивать… невинных детей… Не Мельгайвач нашел духов - они сами… нашли его. Они нападают от его имени и следы оставляют его. Но он не знает… Такие духи… Если же вы будете обижать этого человека, то он рассердится, разозлится, а злость его превратится в крылья духов, и тогда духи сделают все, что задумает он. Не трогайте больше Мельгайвача.
Эти слова были такими неожиданными и такими понятными, что тишина сразу же нарушилась общим говором. Каждый судил по-своему.
- Хм, хорошо сказал, хорошо сказал, - бубнил себе под нос Сайрэ, ни к кому не обращаясь. - Но духов не удушил. Почему же не удушил?
Верхнеколымский шаман, не вставая, отполз назад, к Курилю.
- Тяжко камлать с дороги, - пожаловался он по-простому.
Куриль подался к нему:
- Спасибо тебе, хайче. Правда твоя облегчит души людей.
Народ судачил, а индигирский шаман уже переодевался и отдавал распоряжения. Как все ламутские шаманы, он потребовал перед камланием исполнить его условия. Сейчас надо было убить двух собак, кобеля и сучку, и захоронить их под скалою едомы. Для этого дела нужен был человек, и он быстро нашелся: Пурама бросил веревку, перешагивая через сидящих, пробрался к двери, с кем-то поговорил и сказал, уходя:
- Все сделаем быстро и точно.
А пока завернули полы двери, впустили в тордох свет и воздух. Синий угарный дым пластом потянулся наружу.
- Когда руку-то можно разжать? - спросил Хуларха Нявала.
Отец мальчика Ханидо, Нявал, был таким же молчаливым, как и старик Хуларха. Вечно приоткрытый и будто на ветру высохший рот его словно и не был приспособлен для разговора. Вместо ответа Нявал сейчас только пошевелил языком, и это означало, что он не знает, когда девочке можно разжать ладошку, в которую плюнул шаман.
Дети сидели у них на коленях теперь спокойно. Может, поняли, что здесь, в этом страшном загоне, нет надежнее и безопаснее места, а может, обессилели просто. Щеки Халерхи и Ханидо были сплошь в грязных узорах и в дорожках от слез. Глаза их смотрели на дверь, в сторону света, но смотрели смиренно и безразлично…
Духи ламутских, юкагирских и чукотских шаманов всегда считались слабее якутских. Но от ламута Ивачана люди ждали многого: слишком страшной была его слава, и как знать - может, он сделает то, чего не сделал верхнеколымский шаман.
Пурама вернулся, еле переводя дыхание. Он тут же схватил веревку - и эта его ревностная служба шаманам для Ивачана была как нельзя кстати: выступать сразу же после могучего старика якута, да еще перед чужими людьми, нелегко.
Долгим грохотом вновь нагретого бубна начал камлание индигирский шаман.
Первые заклинания он произнес кратко, поспешно. Потом и песни его оказались недлинными. Ивачан больше бил в бубен - бил, бил и бил, будто заранее предвещая победу своих духов над духами Мельгайвача… И он поднялся в верхний мир: грохот быстро вдохновил его… Потом он упал на веревку, упал раз, упал второй раз; поставленный на ноги, он продолжал шептать, приговаривать, отчаянно колотить в бубен и прыгать, широко расставляя кривые ноги.
"Хватило бы у него ума сказать, что передушил всех злых духов… - размышлял Куриль, неприязненно наблюдая за Ивачаном. - Всем бы хорошо сделал - и людям, и мне, и себе". Куриль был убежден, что слава индигирского шамана держится на сплошном обмане, на хитром использовании случайностей: знал он, почему и как умерли его родственники… Сейчас Ивачан и на веревку-то падает не потому, что переносится в иной мир, а из-за усталости, да и прыгает вприсядку вовсе не ради дела, а потому что ляжки в дороге натер, и так ему, видно, легче, только люди не знают этого…
Опущенный на землю индигирский шаман не стал отдыхать долго. И не случайно, что никаких новостей он не принес.
- Много следов вокруг вашего стойбища… Так много, что я долго по кругу ходил… Но следы верхнеколымского шамана указали путь в глубину темного мира… Духи сами натравливают вас на Мельгайвача… Не поддавайтесь им, а то беда будет. А Мельгайвач не виноват - он хотел бы навсегда усмирить их, да не может…
Куриль едва удержался, чтобы не сплюнуть. Знал, что сплюнуть в такой момент, да еще перед народом - значит надругаться над верой людей и над шаманом, но все-таки чуть не решился на это. "Несчастный подражатель! - кипел он. - Хоть бы слова-то свои придумал…" Он встал и поспешно вышел из тордоха.
Наматывая на локоть веревку, Пурама недоуменно посмотрел ему в спину, потом перевел взгляд на Сайрэ, который сидел в глубокой задумчивости, не двигаясь. Первый раз в жизни простой охотник почувствовал что-то неладное.
Опять голова Куриль вмешивается в шаманские дела, опять происходит что-то такое, что скрыто от него и всех простых людей… Теперь он видит это, хорошо видит. Острые, как охотничий нож, вопросы кольнули его сердце:
"Голова требует от них что-то? А они не слушают его? А разве можно от них что-то требовать?.."
Куриль между тем остановился возле своего тордоха. Его распирало желание сейчас же сесть на коня, бросить все и уехать в свой Булгунях. Ему теперь было все ясно: шаманы хоть и не добились от него особых почестей, не заставили его унижаться, но упрямо не хотят начисто покончить со склокой - оставляют для Сайрэ широкую щель. Ведь нельзя же поверить, чтобы духи шамана-якута - если они есть - не передушили духов чукчи! Не хотят шаманы - и не боятся слабость свою показать… Куриль услышал говор выходивших из большого тордоха людей - и еще отчетливее представил себе, что все останется по-прежнему, когда шаманы уедут. И он заколебался: может, поглядеть, что будет дальше?
Чьи-то шаги стихли за его спиной. Он оглянулся - и увидел Нявала с ребенком на руках и его жену.
- Это… Куриль… Как мне сказать-то? - с трудом заворочал языком Нявал.
- Ну, как думаешь, так и скажи.
- Да как я думаю… И не знаю как…
- Завтра же следы нашего Ханидо разгадывать будут, - вмешалась жена Нявала. - Ты не ругай, что я за него говорю… Я и угощение приготовила.
- Приду, - сказал Куриль. - Вот высплюсь - и приду… Чего это мальчик лицом вроде переменился?
- Это… так… значит… - Нявал поводил по бледному и грязному лицу сына сухим скрюченным пальцем. - Комары покусали его.
- Ты вот что, Нявал, - иди-ка к моему дяде Петрдэ: у него горькая вода есть. Пятки мальчишке натереть надо - я слыхал, в остроге делают так. А то болеть будет.
Жена Нявала, вдруг сделавшись неподвижной, стала тихонько щипать мужа - мол, не соглашайся, идем поскорей. Куриль заметил это. "Не даст же водки этот жадюга, - подумал он. - Или счел совет нехорошим?"
- Ладно, приду, - сказал Куриль, отворачиваясь от них.
До самого вечера голова юкагиров не встречался с шаманами. Но когда настало время идти в гости, он решил, что нельзя совсем обходить их - обидятся, разозлятся, да и люди станут глядеть с подозрением - а это пользы не принесет.
В отличие от неряшливой жены Микалайтэгэ, жена Нявала была очень опрятной, аккуратной, ненадоедливой. Еду она подала вкусную, добрую. Уха была свежей, без всяких приправ, а потому и особенно вкусной. Подала она жареную печень, икру и такую жирную юколу, что, когда стали ее есть, запивая чаем, жир потек на одежду ручьями. Словом, все - и шаманы, и Куриль, пришедший вместе с дядей Петрдэ, - были очень довольны. И может быть, поэтому попытки Куриля завязать серьезный разговор были вялыми, да и шаманы переводили его на простую беседу о прошлом, на мудрую болтовню о повседневных делах, и слабый заряд Куриля пропадал даром.
Разошлись поздно, когда солнце оставило над тундрой лишь макушку с золочеными стрелами.
Слух о том, что на второй день первым будет камланить Токио, облетел стойбище быстрее другого известия. Языки у девушек молодые и звонкие…
Девушки-то и взбудоражили стойбище раньше времени. Было еще далеко до полудня, когда они уже заняли лучшие места в большом тордохе. За ними потянулись и взрослые. Все их приготовления и ожидания, однако, оказались напрасными. Перед камланием появился Сайрэ.
- Разве женщина будет камланить? - спросил он, обведя взглядом плотное кольцо девичьих лиц. - Нет, нельзя. Духи сразу почуют ваш запах и не будут подчиняться шаманам.
И поползли одна за другой из тордоха принаряженные невесты. И Токио глядел в их лица и подмигивал: не унывайте, мол.
- Ну и камлание… - кряхтя, проговорила Лэмбукиэ, выползая в первый ряд. - Игра, а не камлание. А вчера я чуть не плюнула, прости меня бог…
- Люди, вы так не говорите, - сказал Сайрэ, - и не думайте, что старый якут вас не поймет: мысленно он может подслушать и беду напустить.