После обеда Бронислав показал свою добычу - лиса лежала в сарае на доске, где они сушили шкуры, и выглядела как живая, сверкая своей царственной красотой.
Николай присвистнул, погладил мех, поднял, подул...
- Первый класс! Как ты ее пристрелил? Бронислав рассказал и спросил:
- Сколько же она стоит?
- Я могу тебе сейчас же выложить за нее триста пятьдесят рублей, а сам еще продам в Нижнеудинске с выгодой для себя.
- Неужели так много?
- А ты что думал? Черно-бурая лиса теперь как редкая жемчужина. Везет тебе, Бронислав! Везет, да и охотничья смекалка у тебя отличная, через несколько лет будешь отличным охотником.- Николай восторженно тряс Бронислава за плечи и радовался так, словно он сам добыл эту черно-бурую лису. Кристальной души человек, подумалось Брониславу.
- Простите, Николай Савельич, мне хотелось бы знать, что я вам буду должен за обучение? И на каких условиях мы, собственно, охотимся?
- Что значит, на каких? Ты мой компаньон. Знаешь, что такое компания?
- Значит, если я не стану стрелять белок и займусь, допустим, лисами или соболями, вы не будете в обиде?
- Нисколько. Стреляй кого хочешь, твое дело. А что добыл - все твое... Сколько у тебя сейчас?
- Сорок семь белок, одиннадцать зайцев, три рыжие лисы и одна черно-бурая.
- Совсем недурно для первого месяца. Хватит на год жизни... А белок больше не хочешь?
- Нет, Николай Савельич, не лежит у меня душа к этой охоте. Мне их жалко.
- Второй раз такое слышу,- тихо ответил Николай.- Он то же самое говорил.
- Кто?
- Да Лука... Стрелял, потому что я велел, потому что это наш заработок, этим кормимся. Он понимал, соглашался, но душа у него болела, и говорил он то же, что ты. В конце концов, я махнул рукой, стреляй, говорю, кого хочешь, лис, соболей, выдр, лишь бы побольше. И у него неплохо получалось... Значит, и ты тоже. Пусть так. Отнесешь домой свою добычу, когда пойдешь в субботу...
- Тоже в баню?
- А что, мне чистому рядом с грязным лежать? Раз в месяц у нас баня.
"22 ноября 1910 года.- Я достал из тайника тетрадь, чтобы положить туда вырезку из "Голоса Сибири" и описать, что со мной приключилось.
Когда я вышел из заимки, мои точные часы показы зал и восемь. За спиной у меня был увесистый мешок с месячной добычей. После месяца хождения по лесу я двигаюсь на лыжах уверенно, хотя, конечно, не так, как Николай, который чувствует местность, будто щупает ее голой ногой. Такого совершенства я достигну, быть может, через несколько лет, но и теперь я нисколько не сомневался, что доберусь до Старых Чумов.
А мог и не добраться. На полпути я понял, что начинается буран, и рванул что было сил. Это был бег наперегонки с белой смертью. Ветер усиливался, выл и свистел, метель поднялась такая, что в двух шагах ничего не было видно. Я бы наверняка сбился с пути и погиб в этой снежной пустыне, кабы не Брыська. Он бежал впереди, показывая дорогу, а на последних километрах, когда я уже не видел форменным образом ничего, лаял и возвращался за мной. Он уже чуял запах дыма и безошибочно вел к деревне. В какой-то момент я прислонился к столбу, чтобы перевести дух, поднял голову и увидел резные ворота Николаева подворья. До Емельяновых оставалась еще целая верста, и я понял, что одолеть ее выше моих сил!
Я зашел во двор. Маланьи на цепи у сарая не было. Спала, должно быть. Я толкнул дверь черного хода. Евка возилась на кухне у печи, она кинулась ко мне, помогла сбросить узел и кухлянку, потому что я окоченел весь, стащила с меня бродни и заячьи чулки, подставила под ноги таз с водой...
Я лежал на скамье в блаженной полудреме, положив голову Евке на грудь, она придерживала меня сзади под мышки.
- Ну, отошел?
- Отошел...
- Ноги чувствуешь?
- Чувствую...
- Пошевели пальцами. Я пошевелил.
- Значит, все в порядке. Сможешь танцевать на моей свадьбе.
- Насчет этого не сомневайся.
- Как же ты нашел дорогу в такой буран?
- Собака меня вела.
- Молодец, Брыська, спас хозяина.
Брыська, услышав свое имя, вскочил и лизнул нас по очереди в лицо.
- Считай, что он тебя поцеловал.
- Считаю. А теперь лежи, не двигайся, я чай заварю.
Она встала.
- Мне уже хорошо. Могу идти домой.
- Посмотрим. Глянь, как метет на дворе... Ты все еще у Емельяновых живешь?.
- Да, я оставил за собой комнатку на чердаке, в свое отсутствие плачу по два рубля в месяц.
Она подняла со стола мой узел.
- Господи, ты еще и это тащил... Что у тебя здесь?
- Добыча всего месяца. В частности, черно-бурая лиса.
- Ох, это я должна посмотреть! Она развернула узел.
- Какая красавица! Папа в позапрошлом году такую же пристрелил.
- Нравится тебе?
- Очень!
- Тогда, пожалуйста, оставь ее себе.
- Да ты что! Знаешь, что на деньги, вырученные за нее, ты сможешь дом построить?!
- Это не важно. Главное, что тебе нравится. Накинь ее, пожалуйста, на плечи... Как тебе идет!
- Значит, вот ты какой,- задумчиво сказала Евка и решительным жестом скинула шкурку с плеч.- Нет, спасибо. По охотничьему обычаю, первую добычу никому не отдают, потому что это приносит несчастье, я такого не хочу. Когда продашь чернобурку, можешь купить мне красивую косынку. Приму и буду носить... А вот и чай поспел. Выпей, тебе пойдет на пользу.
Я пил, обжигаясь, горячий чай, а Евка накинула платок на голову и куда-то убежала, сказав, что сейчас вернется.
Ее не было довольно долго. К ее приходу я успел допить чай, вынуть ноги из таза и надеть каченцы.
- Я баню истопила,- заявила она весело и как-то возбужденно.- Иди, помойся с дороги, а я пока обед приготовлю.
- Да ведь у меня дома баня есть.
- Есть, да не такая. У Емельяновых черная баня, а у нас белая, чистая, без дыма, с полками до самого потолка. Пошли.
Я накинул кухлянку, побежал за Евкой сквозь пургу на другую сторону двора и очутился в жарко натопленной бане.
- Я^Митрашу отпустила к родителям на пару недель, тут у него теперь мало работы. Слава богу, перед уходом он воды натаскал бочки три, поэтому я быстро управилась, только печку затопила и все.
Она объяснила, где что лежит, и вышла.
Я разделся, налил воды в шайку, намылил голову и лицо и, наклонившись, с закрытыми глазами начал мыться. Вдруг сзади послышались шаги, и по моей спине начала гулять щетка. "Главное, спину помыть... Тут без женской помощи не обойдешься!"
Меня охватила дрожь. Евка! Моих ягодиц касался ее голый живот. Я быстро сполоснул лицо и обернулся.
Обнаженная, как Венера Милосская, стояла передо мной женщина из моих снов. В руках держала щетку, пыталась насмешливо улыбнуться, но от волнения у нее вместо улыбки получилась жалкая гримаса.
- Ты мне черно-бурую лису дарил, а я тебе - себя. Берешь?
- Беру...
- Тогда по рукам! - ударом ладони она словно бы скрепила сделку и попросила тихо: - Давай залезем на верхнюю полку...
На полке, в клубах горячего пара наши тела распарились от ласк и объятий, я жадно искал губами Евкину грудь, ее соски, изголодавшись по ласке, твердели еще и еще, но вот ее охватила дрожь, ненасытное тело напряглось до предела, забилось в спазме, из уст вырвался дикий хриплый крик. Никто еще не переживал близость со мной с таким яростным наслаждением, опыт у меня в этом смысле был не слишком большой, и я испугался.
- Евочка, милая, что случилось? - я осыпал ее лицо поцелуями.- Тебе плохо?
Она открыла глаза, словно приходя в себя после обморока.
- Слишком хорошо... Я и не думала, что это так...
- Значит, ты никогда раньше?
- Ты же видишь... Девственница в двадцать четыре года, сказать стыдно...
Она поцеловала меня и снова прикрыла глаза. Могучая Евка лежала тихо, покорно, прижавшись к моему плечу. Я осторожно собрал ее волосы и накинул себе на лицо, потом ей, мы смотрели друг на друга сквозь них, как сквозь листву.
- Я мечтал, что у меня будет когда-нибудь женщина, обязательно с толстыми косами, и мы будем вот так лежать нагие, укрываясь только ее волосами... Странно, правда? Мне скоро двадцать восемь, и вот уже пять лет я бывал с женщиной только во сне и в мечтаниях. Ты, Евка, освобождаешь меня от чувства ущербности.
- Красиво говоришь, Бронислав... А имя у тебя твердое, воинственное, не получается из него ласкательное... Мать-то как тебя звала?
- Обыкновенно, Бронек.
- Вот это лучше. Бронек, Бронечка, Бронюшка...
- Скажи, Евочка, а почему ты замуж не вышла?
- А мне что, есть нечего, чтобы вкалывать на мужа, детей, свекра со свекрухой, да чтобы меня еще били при этом? У нас все бьют своих жен. Даже слабосильный сапожник Парфенка, когда напьется. Я как-то у него спросила, зачем ты ее бьешь, ведь она у тебя хорошая, ее уважать надо? И знаешь, что он сказал? Каждому человеку надо иногда почувствовать, что его боятся...
- Ну, а твой отец? Ведь он не бил?
- Нет. И люди говорят, что она поэтому его и бросила.
- Твоя мать его бросила?
- Да, ушла с проезжим охотником. Сказала, что любит того. Это давно было, я тогда еще совсем маленькая была.
- И ты ничего о ней не знаешь?
- Нет, она уехала далеко, в Грузию. Говорят, она была цыганка.
- Ага, вот почему ты такая смуглая и чернобровая... А отец почему не женился?
- Не захотел мачеху в дом приводить. Были у него, конечно, женщины. Теперь вот с Акулиной живет, со вдовой.
- С этой старухой?!