- Вот так они и завладевают тобой, - сказала она. - Сначала у тебя нет времени волноваться об этом из-за школы, потом ты устраиваешься на работу, заводишь жену, детей и просто продолжаешь покупать и покупать, и никогда не задаешься вопросом, почему блин ты такой несчастный?
- Я знаю, почему я несчастный, - сказал я, уставившись на длинные, блестящие, чувственные пластиковые ноги обнаженных манекенов. - Мне нужно перепихнуться.
- И это все блин, о чем ты думаешь? - спросила она, и я посмотрел на нее, мы стояли посреди отдела нижнего белья, где кругом были сексуальные бюстгальтеры и сексуальные трусики, и я взглянул на всю эту безбрежную, бесконечную красоту, на ряды и ряды кружев и шелка, и крохотных нежных цветочков, и подвязок и чулок и, едва ли о чем-нибудь думая, кивнул.
- Да, я с уверенностью заявляю, это все, о чем я думаю, - сказал я, и она снова потащила меня куда-то. - Что? Куда мы? - спросил я, и мы остановились перед последней стойкой с огромными белыми лифчиками и огромными серыми трусами, и она сказала: "Отдел для жирных", и указала на упаковку колготок, украшенную затененным фото тучной модели, со вкусом снятой со спины, и названием бренда: "Точно впору".
Я уставился на упаковку и типа содрогнулся, думая, что вот такие жуткие серые чулки носят пенсионеры, и собрался что-то сказать, пошутить как-нибудь, но Гретхен остановила меня и сказала: "Видишь? Видишь, как они унижают тебя? "Точно впору"?", и я взглянул на нее под мигающим флуоресцентным светом, на ее розовые волосы, мягкие и уже не такие яркие, и на секунду мне показалось, что я понял, о чем она говорит, потому что когда она начала запихивать под резинку своей кожаной куртки пухлые серые упаковки, я обернулся, чтобы убедиться, что никто не наблюдает за нами, и выбежал следом за ней, и даже когда мы уже удирали, сидя в "эскорте", я все еще думал об этом и по-прежнему хранил молчание.
Двадцать
"Люди-кроты" и другие фильмы про монстров - вот что мы с папой иногда смотрели вместе, без необходимости что-либо говорить. Например, однажды я пришел домой поздно, и папа уже спал на диване, и лицо его было бело-синим, потому что внизу было темно, но телевизор работал, и были слышны звуки сирен и перестрелки, не знаю, что он там смотрел - наверное, "Хантер", это был его сериал, с этим чуваком, гребаным Фредом Драером, потому что ему нравилось, что этот Фред Драер прежде играл за "Питтсбург стилерс", а теперь вот снимается в кино, - и я стал осторожно пробираться в свою комнату, и папа всхрапнул и потом сел и сказал: "Эй, Брайан. Брайан, это ты?", и мигом нацепил очки, притворяясь, будто он вовсе не спал.
- Да, пап, это я.
- Ты где был весь вечер? - спросил он, улыбаясь, и я сказал: У Гретхен… С Гретхен.
- С Гретхен, значит?
Он сел, снял очки, потер лицо и снова надел их, опять улыбаясь.
- Угадай, что сегодня по кабельному? - спросил он. - В полночь?
- Не знаю, - сказал я.
- "Люди-кроты".
- "Люди-кроты"? Обожаю этот фильм.
Это был такой странный фантастический фильм пятидесятых, наверное, один из моих любимейших. Там про этих ученых, которые взбираются на Гималаи или на другие какие-то горы где-то в Азии, что ли, и открывают этот тайный лаз к подземной цивилизации, которая живет что-то типа сотни миль под землей вот уже вроде тысячи лет. И это словно бы мир таких прекрасных бледных египтян - они все так одеваются, в шлемы, как у фараонов, в мужские платья с ремнями и пряжками или как они называются - и все типа альбиносы, потому что не видели солнца, никогда типа, и они правят миром. Но еще там есть эти другие люди, чудовища, люди-кроты - они совсем не похожи на кротов, скорее на ящериц, но и не ящерицы - они такие черные и с чешуей, и у них большие белые глаза, маленькие узкие рты и огромные, огромные четырехпалые клешни, и их принуждают работать на шахтах или в пещерах и служить альбиносам. В общем, чудовища-то как раз хорошие люди, а те люди, что кажутся хорошими - плохие. Еще там один молодой ученый находит сексуальную девчонку, которая выглядит нормально, с темными волосами и обычным цветом кожи, которую все считают уродиной, потому что она не альбиноска, и этот ученый и нормальная девчонка влюбляются друг в дружку, и ученый помогает людям-кротам восстать, и там еще эта схватка и землетрясение, и каким-то образом туда вниз проникает солнечный свет, отчего все альбиносы офигевают, и вот в общем все, что я помню. Я смотрел этот фильм несколько раз, когда был совсем маленький, вместе с папой, когда его показывали в специальной ночной программе по субботам, в которой всегда были старые черно-белые фильмы про монстров. Это было нашей с папой фишкой. Мы каждую неделю смотрели эти фильмы про монстров, и как давно это было?
Я взглянул на отца и улыбнулся.
- Да, вот та часть, где чудовища помогают ученым, очень мне нравится.
- Знаю. Так что, посмотришь? - спросил он, широко улыбаясь и кивая. - Или тебе домашнее задание надо делать, или что-нибудь такое?
- Нет, посмотрю, - сказал я. Бросив пальто в свою комнату, я уселся в мягкое зеленое кресло рядом с диваном и стал наблюдать, как Хантер задерживает подозреваемого, перелетая через капот машины и приземляясь на кучу картонных коробок.
- И что, пап, сколько ты еще планируешь здесь спать? - спросил я.
- Не знаю, - сказал он, смотря прямо перед собой. - Я мешаю тебе?
- Да нет. Я просто… Я, наверное, беспокоюсь за маму и все такое.
- Позволь мне самому беспокоиться об этом, - сказал он. - У нас проблемы. Мы их решим. Обещаю.
Я повернулся и посмотрел на него. Выглядел он не слишком обнадеживающе. Через щеку его тянулся длинный красный след от подушки, и на нем все еще была его рабочая одежда, потому что мама, видимо, перестала стирать его вещи. Он переключил канал и вытянул ноги, и я заметил, что носки у него серые и грязные. Я собрался было сказать что-то, но решил - не стоит. Я просто смотрел, как на фоне мрачной пещеры под тревожную музыку ползут титры.
- Итак, встречайте людей-кротов, - сказал папа. - На них всегда можно положиться.
- Это точно, - ответил я.
Двадцать один
Это, конечно, идиотизм, но после школы мы с Гретхен частенько где-нибудь ели, несмотря на то, что у нее была серьезная проблема лишнего веса. Это блин было чистое безумие. Типа я прекрасно понимал, что мы делаем, но не хотел, чтобы она перестала быть толстой, а то бы она прекратила со мной тусоваться. Не знаю. Обычно мы ходили в "Снэквилл Джанкшен", забегаловку на углу 111-й и Западного, что ли, посреди которой стояла огромная обитая линолеумом стойка в форме полукруга, с рельсами от игрушечного поезда. Еда твоя выезжала в корзине, водруженной на крышу вагончика. Эта была детская кафешка, но мы с Гретхен очень ее любили - ее и еще "Рейнбоу Коун", но туда можно было ходить только весной. В "Снэквилл Джанкшен" Гретхен все время брала одно и то же: сосиску с чили и "грин ривер", этот ярко-зеленый лимонад. Еще ей там разрешали курить, что для нее было очень существенно, ведь ясно, что она несовершеннолетняя. Я же обычно брал жареный сыр или ванильный молочный коктейль, и если я брал ванильный молочный коктейль, я знал, что мне будет плохо, потому что, как я уже говорил, я не переносил молоко, но я все равно его брал, хрен знает почему.
Сегодня я ел пиццу с картошкой фри и молочным коктейлем, так что понос мне был обеспечен. Гретхен выглядела прелестно - иногда ей это удавалось, а иногда нет, в зависимости, видимо, от настроения. Ее волосы были подняты вверх и скручены в два маленьких рожка, как у синички, и на лице у нее совсем не было косметики, и оно было милое и чистое, и щеки такие розовые, и она вылизывала чили из своего хот-дога с картошкой фри, сгребая и быстро забрасывая все в рот, такая была у нее манера, и послеполуденное солнце сияло как стоваттная лампочка у меня на груди, проникая сквозь окно позади нее, славно озаряя ее волосы, делая их мягкими и белыми. Она молчала, мы просто ели вместе, это было так мило, и я подумал: И что в этом такого уж неправильного?
- Слушай, что сегодня случилось, - сказала она, и я кивнул. - Я, значит, в раздевалке после физкультуры, сижу на этой мокрой деревянной скамейке и переодеваюсь блин со скоростью света. Я обычно блузку оставляю застегнутой, чтобы сразу натянуть ее, знаешь, не особо чего демонстрируя, так? И вот я значит сижу там и смотрю, не идет ли кто по коридору, чтобы шорты стянуть и успеть переодеться до того, как кто-нибудь отпустит комментарий по поводу моих гребаных жирных ляжек, понимаешь?
- У тебя не жирные ляжки, - соврал я.
- Меньше всего я люблю свои ноги.
- Правда, что ли?
- Когда я была маленькая, папа называл меня мисс Пышка, мисс Пышка-Глупышка.
- Прелесть какая.
- Да. Он не пытался подавлять меня или еще там чего. В общем, я натягиваю юбку а потом стаскиваю шорты и начинаю надевать носки, а ноги у меня блин все волосатые, а там так душно, и угадай что. Появляется Стейси Бенсен. Блядь. Стейси блядь Бенсен. И я, значит, думаю: Блин, надеюсь, она меня не заметит, понимаешь? И я стараюсь не смотреть, но не могу удержаться. Стейси блядь Бенсен сидит там на соседней скамейке, и оба ее глаза сине-черные, и голова ее гребаная вся в огромных белых бинтах, а на макушке лысое пятно.
- Ух ты, ну ты ее и отпиздила.
- Да уж. Но я к чему все это: она переодевалась, так? И плечики у нее были совсем голые и бледные и все такое, и в руках она держала блузку, и блузку эту чертову она прижала к лицу, и хрен знает почему, она плакала.
- Просто плакала?
- Да, не перебивай. Сидит она там в одном только блин черном лифчике, лицо в белых бинтах, и плачет, и лифчик у нее такой - блестящий черный атлас, полная дрянь.