Лера вспомнила, как доктор Громов говорил о том, что она, Лера, ничего не понимает в науке – впрочем, как и в чем-либо вообще, и Клавдия на самом деле является не тем, чем кажется ан первый взгляд. Несмотря на производимое впечатление безнадежности, беспомощности и некоторой глупости, она являлась, по его мнению, вполне удачным экземпляром. По правде говоря, в последнее время Леру начали посещать некоторые сомнения по поводу неоспоримости умозаключений доктора Громова. Все-таки, судя по всему, он брал на себя слишком много – не являясь здесь определенно никем, приближенным к начальству, он за счет своего характерологического высокомерия имел много амбиций и позволял себе слишком много смелых решений, в которых на самом деле разбирался не так хорошо, как считал на самом деле или по крайней мере говорил об этом. В общем, к нему, вероятно, здесь все равно особенно не прислушивались. Может, поэтому он пребывал в таком мрачном расположении духа в последнее время?
И, может, поэтому он так активно взялся заниматься ей, Лерой? Может, у него была на это собственная корыстная цель, и он хотел привлечь к себе внимание?
Голос в голове молчал. Как ни странно, доктор Громов не пререкался. Невзирая на его потрясающее умение возмущаться мысленно так громко, что Лера слышала его голос в своей собственной голове.
Впрочем, настроение доктора Громова по каким-то причинам определенно стало волновать ее в меньшей степени, чем раньше – как и все прочие обстоятельства, связанные с особенностями пребывания здесь. Почему-то ей все-таки было достаточно спокойно.
Каспер маячил за окном.
По прошествии еще какого-то времени Лера обнаружила с удивлением, что, невзирая на постигающую ее апатию, у нее возникло желание общаться с людьми. Это было странно и очень непривычно, одиночество и недоверие было для нее совершенно нормальным, ведь она и дома привыкла быть одной.
Что-то в ней определенно переменилось, но она еще никак не могла понять, в лучшую ли сторону или нет.
Сказать по правде, доктор Громов ей несколько наскучил, да и он стал проявлять к ней меньше интереса. Выходить в коридор Лера по-прежнему опасалась, а общение с медицинским персоналом и вовсе было под запретом, созданным ее собственным сознанием, остававшимся непоколебимым.
Может быть, все-таки кому-нибудь из ее соседей можно было доверять? Все же они были в одном положении. Наверное, устав от одиночества и страха, ей попросту захотелось поделиться с кем-то своими переживаниями, выплеснуть их изнутри, тем более что люди, находящиеся в тех же условиях, способны были ее понять, если, конечно, еще не окончательно превратились в животных.
Тихонько наблюдая за соседями, Лера видела, что порой они ссорятся друг с другом, делая неадекватно агрессивные выпады – но ни до чего серьезного никогда не доходило, обычно узники быстро мирились или же были разогнаны по углам кем-нибудь из сотрудников.
– Чего уставилась? Отвернись!
Мариночка явно не подходила Лере на роль подруги.
Лера послушно отворачивалась. Хотя страха перед Мариночкой она уже не испытывала – все же она успела понять то, что обычно дальше ругани у Мариночки дело не заходит, и серьезной опасности она на самом деле не представляет.
– Рот на лоб вылез? Так же хочешь? Не смотри!
Лера уже давно не смотрела на Мариночку, опустив глаза в пол, покрытый коричневым линолеумом – который, к слову сказать, стал будто бы чуть ярче – возможно, на сей раз с особенной тщательностью помыли пол, но, по крайней мере, его бежевый оттенок прекратил так раздражать глаз. Мельком окинув ее взглядом, Лера тут же отворачивалась, но Мариночка, конечно, замечала – казавшаяся на первый взгляд отрешенной, безразличной и полностью погруженной в свои глубокие размышления, она на самом деле замечала все, что творилось вокруг, особенно остро реагировав на любой, даже самый маленький, знак внимания, оказанный в ее адрес. Реакция ее была всегда мгновенной:
– Отвернись немедленно! Ненавижу.
Столь агрессивные реакции были даны на каждого, кто имел наглость к ней приблизиться – исключений не было, доставалось даже работникам лаборатории.
– Отойди! – истошно кричала Мариночка при любом приближении к своей чувствительной персоне, – Не подходи ко мне, убирайся!
Подобные реакции, казалось, совершенно не пугали местных медиков. Наверное, агрессия была самой закономерной реакцией, возникающей у людей, попадающих в эти стены, а потому наверняка все к этому уже привыкли, и никакие крики, похоже, не производили ни на кого из работников впечатления, какими бы грубыми или непристойными они ни были.
– Я тебе сейчас уберусь! – решительно парировала в таких случаях Надзирательница, – Маринка, давай давление мерить.
– Уйди! Не трогай! Глаза за затылок закатились?
Вспышки ярости, по всей видимости, действительно были привычным делом, а потому быстро блокировались. Не вызывавшие страха, а потому не имевшие никакого смысла, они быстро потухали.
– Чего? Куда глаза закатились? – смеялась Надзирательница, – Нет, не закатились еще. Давай руку! Сейчас у тебя закатятся – дай руку, говорю!
Недовольно ворча себе под нос, Мариночка затихала, послушно протягивая руку.
– Лерка, а ты чего уставилась опять? Тебе тоже давление померить?
Отводя взгляд, Лера отмалчивалась.
– Чего уставилась? Давление померить? – продолжала кипятиться Мариночка, – Ладно. Смотри, – затем лицо ее расплывалось в слабой улыбке, – Я сегодня добрая, – заявляла она, обращаясь к Лере, – Можешь на меня посмотреть.
Все же, и Мариночка, по всей видимости, в последнее время несколько смягчилась. Но она, очевидно, оставалась все столь же неадекватной, а потому, пожалуй, не годилась Лере в друзья.
Лера все более недоумевала. Если верить доктору Громову, то Мариночка тоже, как и Клавдия, являлась одним из наиболее удачных экспериментов.
Лера ничего не понимала.
Глава 8. Сомнения
Еще один вечер пробивался последними осенними лучами в тюремное зарешетчанное окошко, расползаясь холодным тоскливым светом по бежевому полу и забираясь в глаза несчастных узников, отражаясь от их пустых радужных оболочек, словно делая безнадежные попытки вдохнуть в эти изувеченные глаза жизнь.
Ужин уже закончился, и к вечеру в камере стало тихо-тихо. Все отдыхали – каждый сам с собой, кто как – кто-то сидел на своей постели, кто-то разгуливал по камере взад и вперед, бормоча себе под нос.
Лера сидела на своей кровати, встав на колени перед окном и облокотившись грудью на подоконник.
– Правильно, – к ней подошла Алина, и Лера обернулась на ее голос, удивившись неожиданности поступка той. В последнее время Алина не засиживалась в кровати неподвижно, как раньше, а в основном тихонько ходила по камере, шевеля губами и устремив глаза куда-то наверх – но в беседу она, как правило, не вступала.
– Что правильно?
– Помолись, помолись, – голос ее был совсем тихим, – Бог там, на небе. Он все слышит.
– Бог?
– Хотя он не поможет тебе. Поздно, поздно…
Сокрушенно качая головой, Алина отошла от Лериной кровати, а Лера с тоской отвернулась обратно к окну. Алина нравилась ей, но ее печалило то, что она, судя по всему, отображала действительность тоже не в полной мере, как и многие здесь – а значит, заводить с ней знакомство, наверное, имело мало смысла. По крайней мере пока. Кто знает, если состояние ее уже поменялось, то ведь оно могло измениться и в последующем. Только вряд ли, конечно, в лучшую сторону.
Листья уже опали, и лес стоял почти голый, лишь в редких местах оставались ошметки не успевшей отвалиться от мокрых веток темной гнили. На земле стелилось грязное месиво, уже успевшее несколько прибиться первой изморозью. В трещинах коричневой грязи местами поблескивали тонкие бледно-белесые замерзшие полоски.
Каспера за окном что-то не было, но Лера почему-то не чувствовала из-за этого беспокойства. Сейчас ей не казалось, что в воздухе висела какая-то опасность. Более вероятно было то, что он замерз и решил отлучиться, тем более что имел он, в конце концов, право, после стольких дней верного дежурства под ее окном, хоть сколько-нибудь отдохнуть. Наверное, он понял, что сейчас она не ощущает беспокойства, а потому решил на какое-то время отойти, справедливо заключив, что она, в общем, и сама может во многом разобраться.
Сквозь спокойствие и некоторое безразличие к происходящему внутри Леры слабо постукивала тихая грусть. Где она? Что происходит с этими несчастными людьми? Почему они так ужасно выглядят, почему ничего не понимают? Что творится у них внутри? И что происходит в ней самой? А может быть, она все-таки не зря попала сюда – может, как одна из немногих оставшихся мыслящих, она должна что-то понять благодаря пребыванию в этих стенах с этими странными людьми – понять что-то важное, или совершить что-нибудь, помочь несчастным узникам?
Она ничего не понимала. В душе ее шевелились некоторые сомнения, причину которых она ощущала столь же слабо, неясно. Сомнения эти тянулись где-то внутри ее груди, словно нити, переплетаясь с нитями спокойствия, образуя в результате шевелящийся негармоничный по своему строению комок, который немного мешал, и от которого все-таки хотелось избавиться.
Надо было что-нибудь понять.
Лера отняла взгляд от окна и осмотрела присутствующих в комнате. Кто эти люди? Что с ними творится? Что происходит с Алиной?
– Уверуй, уверуй, – тихо прошептала ей Алина, проходя мимо, – Уверуй, и все будет ан лучше.
– Во что? – спросила Лера с отчаянием, устремляя свой горький возглас скорее в пустоту, чем к Алине, – Я ничего не понимаю. Во что мне верить?