До сих пор все эти элементы подчинялись драматическому сюжету - пьесе. Пьеса - это рассказ в лицах о каком-либо происшествии. И на сцене все делают для того, чтобы яснее, понятнее и ближе к жизни объяснить смысл и ход этого происшествия.
Театр совсем не в этом. Если актер, изображающий министра, начнет ходить по сцене на четвереньках и при этом - выть по-волчьи; пли актер, изображающий русского мужика, произнесет вдруг длинную речь по-латыни - это будет театр, это заинтересует зрителя, даже если это произойдет вне всякого отношения к драматическому сюжету. Это будет отдельный момент - ряд таких моментов, режиссерски организованных, создадут театральное представление, имеющее свою линию сюжета и свой сценический смысл.
Это будет тот сюжет, который может дать только театр. Сюжет театрального представления - театральный, как сюжет музыкального произведения - музыкальный. Все они изображают одно - мир явлений, но в зависимости от материала - передают его по-разному, по-своему.
Придя к нам, забудьте все то, что вы привыкли видеть во всех театрах. Вам, может быть, многое покажется нелепым.
Мы берем сюжет - драматургический. Он развивается вначале просто, потом он вдруг перебивается как будто посторонними моментами, явно нелепыми. Вы удивлены. Вы хотите найти ту привычную логическую закономерность, которую - вам кажется - вы видите в жизни. Но ее здесь не будет. Почему? Да потому, что предмет и явление, перенесенные из жизни на сцену, - теряют "жизненную" свою закономерность и приобретают другую - театральную. Объяснять ее мы не будем.
Воплотить эти принципы в жизнь призвана была пьеса Д. Хармса "Елизавета Вам"; писалась она в большой спешке - уже запланирован был вечер ОБЭРИУ в Доме печати. Бахтерев и Левин участвовали в разработке первоначального плана пьесы (вначале замышлялась "кровавая драма" с убийством) и ее постановке. "Елизавета Бам" стала гвоздем знаменитого вечера "Три левых часа", состоявшегося 24 января 1928 г. - "апофеоза театрализованных выступлений группы" (М. Мейлах).
Здание Дома печати осаждала толпа. Хармс читал стихи, сидя на черном лакированном шкафу, А. Введенский выезжал на сцену на трехколесном велосипеде, во время чтения Ваганова в глубине сцены проделывала классические на балерина Милица Попова, а Бахтерев, завершив чтение, неожиданно для всех повалился на спину…Многие из этих сценических трюков, подробно описанных в воспоминаниях, монографиях и статьях, придумал Левин - именно ему была поручена "театрализация" выступлений поэтов.
В сентябре 1928 года Левин участвовал в выступлении обэриутов на диспуте, состоявшемся после вечера В. Маяковского в Ленинградской капелле. По воспоминаниям Бахтерева, обэриуты вышли на сцену, и Введенский огласил их декларацию "с короткими примерами обэриутского творчества".
Осенью Левин, по всей видимости, принимал участие в работе над постановкой пьесы Хармса и Бахтерева "Зимняя прогулка" (пьеса была поставлена на вечере в Доме печати 25 декабря, текст не сохранился).
В записных книжках Хармса сохранилась программа еще одного декабрьского вечера ГИИИ - этот вечер в последний момент отменила администрация института. Нам нем Левин должен был выступить с "эвкалической прозой": звучный греческий неологизм был произведен от еу (добрый) и kalos (прекрасный).
Таково одно из немногих свидетельств относительно обэриутской прозы Левина. Еще одно оставил нам ленинградский прозаик и фантаст Г. Гор:
В 1929 году я присутствовал на вечере оберпутов в студенческом общежитии Мытни. На давно не мытых стенах Мытни обернуты развести странные плакаты, похожие на детские рисунки, и лозунг: "Мы - не пироги", написанный детскими каракулями.
Эстетическим кредо обериутов был парадокс, пришедший в литературу вместе с "Алисой в стране чудес" Кэрролла, вместе с Чарли Чаплином и английскими детскими стихами, имитирующими детский фольклор с его алогичным восприятием мира.
<…> Хармс и Введенский сделали это главным принципом своей поэзии. Но то, что выглядело вполне нормальным в стихах, написанных для детей, вызываю недоумение, а иногда и протест, когда оно было пересажено в поэзию для взрослых.
Хармс сразу же уловил настроение аудитории и вместо "взрослых" стихов стал читать детские, превратив критически настроенных к нему студентов в детей.
Обериутскпй прозаик Дойвбер Левин, впоследствии героически погибший на Невской Дубровке, прочитал главы из романа "Похождение Феокрита". Роман Левина походил на картину Марка Шагала. Так же как у Шагала, в "Похождении Феокрита" размывались границы между тем, что могло быть, и тем, что могло только присниться. В нижнем этаже шагаловски фантастического дома жил обычный советский служащий, а в верхнем обитало мифическое существо с головой быка. Только потолок отделял современность от античности, спаянных вместе причудливой фантазией автора.
Не только Гор, но и Бахтерев воспринял "Похождение Феокрита" и повесть "Парфений Иваныч" как литературный аналог Шагала: "По мироощущению обе повести приближались к живописным полотнам Марка Шагала". При этом, как указывает Дымщиц, оба автора специально подчеркивали, что аналогия с Шагалом была подсказана манерой, а не тематикой - в обэриутских вещах Левина, по словам Бахгерева, "отсутствовала еврейская тема или специфически белорусский материал".
Увы, от "Похождения Феокрита" (в некоторых источниках - "Жизнь Феокрита"), как и повести "Парфений Иваныч", остались одни воспоминания. Безвозвратно исчезли и четыре рассказа Левина, отправленные среди других обэриутских текстов в Париж с художником П. Мансуровым в августе 1928 г. - несбыточный план Хармса, надеявшегося на публикации в заграничных изданиях Известны названия трех утраченных рассказов: "Улица у реки", "Козел", "Третий рассказ".
В конце 1920-х гг. Левин, подобно другим обэриутам, обратился к детской литературе. Но возникла загвоздка: писатель Борис Михайлович Левин в литературе уже существовал. Выход подсказал С. Маршак, и Левин начал подписываться своим еврейским именем - Дойвбер.
В 1930 г. вышла его первая детская книжка. "Полет герр Думкопфа", фантастическая история об ученом чудаке-немце, типичном персонаже обэриутов и некоторых серапионовцев (ранее рассказ печатался в журнале "Пионер"). Те же мотивы абсурдного изобретательства Левин развивал в совместном с Хармсом рассказе "Друг за другом", опубликованном в журнале "Чиж".
И в том же году грянул гром: весенний вечер обэриутов в общежитии студентов ЛГУ закончился скандалом. Студенческая аудитория, как признавал позднее на допросе Хармс, бушевала и требовала "отправки нас в Соловки". Ленинградская газета "Смена" выступила со статьей "Реакционное жонглерство (Об одной вылазке литературных хулиганов)".
Обереуты далеки от строительства. Они ненавидят борьбу, которую ведет пролетариат. Их уход от жизни, их бессмысленная поэзия, их заумное жонглерство - это протест против диктатуры пролетариата. Поэзия их поэтому - контрреволюционна. Это поэзия чуждых нам людей, поэзия классового врага
- такие хлесткие определения, попахивавшие тюремной камерой, распространял от имени "пролетарского студенчества" автор печатного доноса, некто Л. Нильвич (под этим псевдонимом, как считается, скрывался сотрудник ОГПУ Е. Сно, посещавший выступления обэриутов по профессиональной надобности). В статье сохранились не только фрагменты пропавших стихов обэриута Ю. Владимирова, но и цитата из рассказа Левина:
Первым читал Левин. Читал он рассказ, наполненный всякой дичью. Тут и превращение одного человека в двух ("человек один, а женщин двое: одна - жена, другая - супруга"), тут и превращение людей в телят и прочие цирковые номера.
Недоумевая, следили собравшиеся за этими вывертами. К чему все это?
Вопли аудитории не испугали Левина - он твердо стоял на своем, что вызвало у "Нильвича" приступ неподдельной ярости:
Левин заявил, что их "пока" (!) не понимают, но что они единственные представители (!) действительно нового искусства, которые строят большое здание.
- Для кого строите? - спросили его.
- Для всей России, - последовал классический ответ.
Вечер в общежитии ЛГУ 1 апреля 1930 г. стал последним публичным выступлением ОБЭРИУ. Репрессии, обрушившиеся на обэриутов в конце 1931 года (аресты и высылка Введенского, Хармса, Бахтерева) каким-то чудом обошли Левина стороной. В тридцатые годы он одну за другой публикует детские книги; однако Левин, как и его соратники-обэриуты, вкладывает в них совершенно не "детское" содержание.