- Мне больше не нужны квартиранты! - Клавдия Францевна уперла руки в бока и шмыгнула носом - Во всяком (Случае, такие, как вы! Хорошенькое дело! Если бы я хотела пустить семью, я получала бы за эту квартиру сорок рублей в месяц, а не ваших несчастных пятнадцать… - Я все понял, Клавдия Францевна, - с трудом сдерживаясь, чтоб не послать ее ко всем чертям, ответил я. - С апреля я буду платить вам не пятнадцать, а двадцать рублей в месяц. Извините, больше не могу.
- Вы ничего не поняли, Сашенька. Дело тут не в деньгах…
- Повторяю. Больше я не дам ни гроша, у меня деньги в огороде не растут.
- Я игнорирую ваши намеки, Сашенька. Дело не в деньгах, а в принципе. Да, да, у меня есть свои принципы! Даже если бы вы мне предложили сто рублей в месяц, я вас все равно не стала бы держать. Ваша жена… она безнравственная особа, Сашенька, и я не хочу терпеть ее в своем доме. Ни ее, ни вас. Не забывайте, у меня взрослая дочь! Хорошенький для нее пример, нечего сказать.
Подцепив ведро (буду я еще на эту ведьму нервы тратить!), я поворачиваю к дому, но тут же останавливаюсь. Нет, надо закончить наш милый разговор, иначе она потащится за мной и всю гадость, которую мне еще предстоит выслушать, услышит Лида.
- Клавдия Францевна, - негромко говорю я, - ваша дочь - хорошая девушка, она сама разберется, с кого ей следует брать пример, а с кого нет. Даю вам честное слово, что у нас с Лидой и в мыслях нет совращать ее с пути истинного. Что же касается квартиры… Послушайте: нам осталось прожить здесь меньше четырех месяцев. Если вы оставите нас в покое, обещаю вам: как только мы получим дипломы, мы уедем. Вы сможете пустить сюда новых квартирантов или продать ее - это ваше дело.
Клавдия Францевна задумывается. Ей страшно хочется выкинуть нас отсюда в угоду своему племянничку или его родителям, но прогадать Клавдия Францевна боится: попробуй-ка выселить через суд, мороки не оберешься. И колебания эти просто раздирают ее, хоть ты возьми да пожалей, бедную.
- Тем не менее, - наконец говорит она, - я настоятельно предлагаю вам, Сашенька, в течение недели освободить мне квартиру. Если вы этого не сделаете, я выселю вас с милиционером.
- И с целой ротой не выселите, - смеюсь я. - Ничего у вас не получится, закон на моей стороне.
Она смотрит на меня исподлобья, но в это время на крыльцо выходит Лида: заждалась меня с брикетом. Завидев ее, Клавдия Францевна круто поворачивается и шипит:
- Так запомните: чтобы в следующую среду здесь и духа вашего не было.
И быстро уходит.
- О чем это вы так долго любезничали? - спрашивает Лида, подхватив ведерко с брикетом.
- О дружбе и любви, - весело отвечаю я. - Вернее, сначала о любви, а потом о дружбе.
- С этой акулой… - смеется Лида. - Она же настоящая акула, только с золотыми зубами! Ты заметил, как она оттопыривает губы? Да, Саша, я тебе погладила брюки, но, кажется, у меня что-то не получилось. Понимаешь, надо, чтоб было по одной складке, а у меня почему-то вышло по две. Так что печь буду топить я, а ты перегладишь, хорошо?
- Хорошо, хорошо, - соглашаюсь я. - Но давай шевелиться, а то в театр опоздаем.
- Не опоздаем, - отмахивается Лида, - у нас еще пропасть времени.
56
He знаю, как это случилось, но до сих пор нас с Лидой еще нигде не обсуждали: ни в студкоме, ни в профкоме, ни на комитете комсомола, ни даже в сатирической стенгазете филфака "За ушко да на солнышко". То ли Андрею удалось всех убедить оставить нас в покое, то ли близкие госэкзамены и прощанье с университетом сказались, и на нас махнули рукой - с глаз долой, из сердца вон, - то ли особое ко мне отношение в комитете и деканате - а оно было, это особое отношение, - не знаю, что тут сыграло свою роль, но только все делают вид, будто ничего не произошло, кроме Кости, который не появляется больше в университете, и Инки - она с нами демонстративно не здоровается.
Костя не ходит в университет, но мы с ним видимся каждый день. Он обычно стоит на углу, в двух кварталах от нашего дома, подняв воротник пальто и надвинув шапку, и греет руки сигаретой. Мы проходим мимо него, как мимо гипсовой статуи в парке, - как и Инка, он не отвечал на мое "Здравствуй", пока мне это не надоело: сколько можно здороваться с гипсовой статуей!..
Мы идем медленно. Тает снег, асфальт лежит влажный и черный, и дымится - так парили поля, когда мы с матерью ходили собирать мерзлую картошку, и солнце дробится в лужицах, а мой протез сухо поскрипывает. Костя идет сзади, шагах в трех, мне кажется, что я затылком ощущаю его дыхание.
Сначала мы с Лидой пробовали не обращать на это внимания, болтали о всяких пустяках, но болтовня получалась вымученной и жалкой, он просто давил на нас своим молчанием, шорохом своих шагов, и Лида то и дело нервно вздрагивала, усилием воли сдерживая себя, чтоб не оглянуться, и теперь мы идем молча.
У самого дома Костя обычно обгоняет нас и преграждает нам дорогу.
- Лида, мне надо с тобой поговорить.
У него помятое лицо и глубоко запавшие глаза, надбровные дуги выступают круто и выпукло.
- О чем, Костя?
Я осторожно обхожу их и дипломатично иду в дом. Человеку надо поговорить. Значит, надо.
Лида заходит, едва я успеваю раздеться. Устало садится на тахту, смотрит за окно пустым, остановившимся взглядом. Я чувствую, что разговора у них не получилось.
И так день, второй, третий…
Это похоже на пытку, бессмысленную и жестокую. Это просто не по-мужски - идти вот так сзади, и молчать, и останавливать ее у самого дома. Неужели он не понимает, что унижает этим и ее и себя? О чем говорить, если Лида ему все сказала, что он надеется выходить?… Мы пробовали менять время - отправлялись в библиотеку или в кино на дневной сеанс, возвращались кружными улицами - все равно у дома он вырастал перед нами, как из-под земли, и зажженная сигарета вздрагивала в его узкой сильной руке, словно он не сигарету, а все тело свое держал на весу.
- Лида, мне надо с тобой…
Последний снег взвизгивает под ногами, как будто ему больно.
Больней, чем нам… Всем троим…
- Лида, мне надо…
Лида хватает меня за руку.
- Костя, - произносит она и торопливо облизывает губы, - Костя, я уже тысячу раз говорила, что виновата перед тобой, но так получилось, и ты прости меня, если можешь, а не можешь… Ну, ударь меня, что ли. Но только оставь меня в покое, оставь нас в покое. Мне тошно смотреть на тебя, Костя. Нельзя же так унижаться! Перестань за нами ходить, это подло, неужели ты не понимаешь?! Я не любила тебя и никогда не полюблю, я тебя всю жизнь буду презирать, если ты еще раз ко мне подойдешь, всю жизнь… У Лиды полыхают щеки и шея, а глаза сведены в узкие щелочки, сейчас я даже не пойму, какого они цвета - черные, карие… Только не серые. А Костя зачем-то стаскивает с шеи шарф и засовывает в карман - дался ему этот шарф!
- Мне никто не нужен, кроме тебя, - срывающимся шепотом говорит он. - Никто на свете… Ты вернешься, вот увидишь, ты вернешься. Я тебя буду ждать. Только ты знай, что я тебя жду, больше мне ничего не надо…
От этого жаркого подавленного шепота, от собачьей тоски, которая бьется в опущенных уголках его вздрагивающих губ, мне становится душно - теперь я понимаю, зачем он сорвал шарф. Не нужно было меня удерживать, Лида, неужели ты считаешь, что мне обязательно все это видеть и слышать?!
Лида перебрасывает сумку с конспектами и книгами из правой руки в левую.
- Не надо меня ждать, Костя. Не надо на это тратить ни месяца, ни года, ни жизни. Как бы ни сложилось у нас с Сашкой, к тебе я не вернусь. Уж в этом ты можешь ни капельки не сомневаться.
Он уходит медленно - он, а не мы! - я долго смотрю на его сутулую спину, обтянутую серым ворсистым пальто, пока Лида за руку не тянет меня домой.
Зябко…
А солнце греет уже совсем по-весеннему.
57
Получили стипендию, пенсию - куча денег. Лида, озабоченная, сидит за столом с карандашом и листком бумаги и раскладывает деньги, как игральные карты, на маленькие стопки.
- Значит, так, - говорит она и грызет карандаш, - тебе надо купить новую сорочку. Сашка, ты не знаешь, сколько стоит мужская сорочка?
- Лида, мне не нужна сорочка, у меня их штук пять, хватит.
- Ой, Сашка, не говори, такие чудные сорочки появились, нейлоновые, югославские, просто прелесть. Белые, их даже гладить не надо… Я вчера в магазине видела, только цену забыла. Или двадцать два пятьдесят, или двадцать три пятьдесят. Ты точно не знаешь?
"Ничего себе сорочка, - насмешливо думаю я. - Разумеется, это гигантское преимущество, что ее не надо гладить, вот бы еще штаны такие! Но все же…" А вслух говорю:
- Какая разница, Лида, рубль туда - рубль сюда…
- Вот так, Саша, появляются бесхозяйственные люди… Рубль туда, рубль сюда… - Лида хмурится и черкает карандашом. - Затем тебе обязательно нужна шляпа, зеленая велюровая шляпа. - Она откладывает в сторону еще не сколько бумажек. - И новые туфли…
Она сосредоточенно раскладывает деньги, перетасовывает их и никак не может свести наш немудрящий семейный баланс. Наверно, она впервой занимается этим скучным делом, и оно доставляет ей искреннее удовольствие. "Тебе… тебе… тебе…"- повторяет она, а затем говорит: "Мне"- и откладывает рубль на губную помаду. Один из всей кучи денег.