В городе есть службы, которые занимаются бродячими собаками. Они говорят, что ситуация под контролем, что среди бродячих собак нет особей с серьезными болезнями, что их укусы не очень опасны. Они отлавливают больных собак (если им сообщают про них и если больные собаки их ждут в указанном месте). Они говорят, что не могут поймать всех собак и что в этом нет смысла, потому что на смену отловленным городским собакам придут бродячие из области, а за здоровье тех уже никто поручиться не может.
Но на всякий случай бродячие собаки обзаводятся признаками легитимности – они втираются в доверие к толстым одиноким дворничихам, полоумным старушкам, водителям с собственными гаражами и охранникам и за изъявления ласки и преданности получают ошейники и миски. С позволения умиленных "умными зверушками" людей собаки получают право считать какую-то территорию своей.
Они хитры и при встрече по одиночке то поджимают хвост, то осторожно помахивают им. Рычат, но на всякий случай отходят в сторону, пятятся…
А утром они представляются милыми и беззащитными, грустно и пристально смотрят тебе в глаза, и ты думаешь: наверно я ошибся, это не она, хотя вот, такое же пятно и хромает на заднюю левую, не может быть, чтоб это та, которая чуть не цапнула за ногу, когда я шел вечером из магазина к дому.
Может, я преувеличиваю, но куда они прокладывают свои маршруты? Почему они так меняются с наступлением темноты? Почему не любят домашних собак? Куда они молча направляются стаями? Может, я преувеличиваю, но я видел их глаза, я видел их дисциплину в стаях, я видел, как они спокойно ездят в автобусах и метро, выходя и заходя, где им нужно. Все не так просто, как это кажется на первый взгляд.
Отрывок 64
Однажды позвонил Кате. Мы давно, с весны, не виделись. Или даже больше. Я зашел к ней после жаркого дня, солнце опустилось за дома, но от асфальта поднималось густое тепло, разгоряченные машины текли по шоссе, рубашка липла к спине. Я, кажется, даже никуда не ездил в тот день; если только утром. Хорошо бы в такой вечер сидеть в парке, пить вино, дождаться ночной прохлады и продышаться. Но Катя сказала, что слишком устала после работы для похода в парк.
Она сидела на табуретке, прислонившись спиной к подоконнику и протянув на кресло, стоявшее рядом со мной, ноги, одна была согнута в колене. Нет-нет да и поглядывал я на темно-красный, не светлее вина, лак на пальцах ее ног. Пальцы были длинны и красивы. Их хотелось потрогать и провести медленно рукой от них, охватывая ладонью подъем, к щиколотке. Я не умею обольщать женщин.
До Лены она мне очень нравилась. Блестящие черные глаза и падающая на них челка, всегда нервный зазывный смех и эти изящные пальцы, и царапающие за душу очень тонкие и точные мысли. Одно с другим не сходилось. Кукла Барби и китайская головоломка. Теперь она развелась с мужем, и ребенок с родителями на даче.
– Чем ты занимаешься, кроме велоспорта?
Она завидует моей теперешней жизни. Ей тоже хочется купить велосипед. И хочется расквитаться с работой. И уехать с подругой на море, за границу, на две недели и не вспоминать ни о чем. Уже темно, поток машин за окном иссякает, вино тоже.
– Собственно, ничем. Читаю.
Я стал в последнее время читать. Дома много книг. Не столько романы и повести – напридумать можно что хочешь, – сколько документальное или мемуарное.
Мы спорим. Она говорит, что подлинное искусство заключается в том, чтобы создавать свое, а не описывать существовавшее. А если мы будем без конца барахтаться в том, что было и читать мемуары, – то никуда не придем. Да, соглашаюсь я, и думаю в этот момент о Лене, если жить прошлым, то будущее не наступит. Но можно ли ожидать хорошего будущего, если не разобрался в прошлом? Катя не сдается.
– Ты читал…
– Нет. Слышал, но не читал.
– Пойдем!
Она залезла на металлическую раскладную лесенку перед огромным, до потолка, книжным шкафом и попросила:
– Держи меня.
Я взялся руками за лесенку.
– Ты меня держи, а не ее, с ней ничего не случится.
Я поднимаю руки выше и вдруг сильно сжимаю ее бедра.
Потом мы долго, очень долго стояли в коридоре.
Отрывок 65
Уже несколько дней стоит непонятная погода. Все началось в понедельник. В воскресенье я никуда не поехал, встал с утра уже уставшим, надо было купить что-то к обеду, я пошел, грело солнце, и очень здорово парило. Было то самое неприятное ощущение, будто поле зрения сужается и нет никаких сил. Такое случилось лет в шестнадцать, я долго болел и ослаб после температуры и лекарств до того, что с трудом два раза – туда и обратно – проходил мимо дома, чувствуя подступающую дурноту. Я вернулся мокрый и разбитый. А на следующий день повисли синеватые тучи с белыми рваными краями.
Иногда эти края выстраивались в какие-то фигуры и отрывались, как солнечные протуберанцы. Но дождя, кажется, не было. Но было холодно, и я впервые замерз ночью с открытым балконом, вставать же лень, и так, во сне, я без конца решал эту задачу: идти закрывать или не идти.
Потом шли дожди, но не из облаков и не из туч, а из серой пелены, в которой тонули дома, деревья, улицы. И, наверно, во вторник синие тучи посинели еще больше, обросли еще большими белыми бородами, и стало очевидно, что пойдет снег. Но снег не пошел, вышло солнце, за ним снова дождь, и опять солнце, и так продолжалось до среды.
Проходя по коридору, я стоически улыбался велосипеду и трепал его руль: ничего, когда-нибудь это кончится.
Отрывок 66
По сторонам дороги к бордюрам жались хрустящие листья.
Старый асфальт во влажных прожилках расползался, трескался, поднимался под напором корней.
Напрягал зрение, всматриваясь в дымчатую перспективу просеки, различал склоненные стволы, ветви, зеленую лавочку, перебежавшую со стороны на сторону белку и потом уже видел то, чего там и не было.
Давил кругляшки на палочках, как маленькие "Чупа-чупсы", падавшие, похоже, с лип.
Давил зеленые желуди в шляпках.
И те и другие щелкали.
Вокруг пруда – сюда мы, кажется, как-то забрели с Леной – в безмолвии и тумане сидели рыбаки. Но тогда был вечер, и сейчас все было другим.
Свернул на просеку.
Ехал долго, не встречая почти никого, и уже не верилось, что вокруг парка – огромный город, и появлялась надежда, что карты, может быть, врут или произошли изменения с тех пор, как их составляли, и эта просека не кончится никогда, пересечет Кольцевую дорогу, уйдет в область и где-то там пересечет Волгу и перевалит через Уральский хребет.
Отрывок 67
– А люди? – спросила Катя, когда я взахлеб рассказывал о своих велопоездках и веловпечатлениях от улиц, кварталов, парков…
– Люди?
И я понял, что сказать о людях мне нечего. Я оказался в другой плоскости по отношению к людям. В плоскости, в которой наши пути пересечься не могли.
Ничего нового о людях я не узнал за это время. Да видимо, и не хотел знать.
Заметил только то, что они не любят кататься на велосипеде, и по постоянным бутылочным осколкам определил, что они пьют много пива.
Отрывок 68
Когда я бывал в магазинах или попадал в общественный транспорт, то часто испытывал какую-то неловкость и избегал встречаться с людьми глазами; даже при коротком общении (с кассиром, кондуктором) смотрел мимо лица. Это получалось само, непроизвольно. Они (и не только кассиры и кондукторы) словно были тут на своем месте, выполняли свою роль, а я пришел со стороны, чужой… Я смотрел на них украдкой, видел разные выражения – довольство, раздражение, усталость – но всех объединяло одно – у всех была уверенность, что они должны тут быть. Ни на одном лице не было сомнения: зачем я в этом магазине, для чего еду в этом автобусе?
Я же заходил в магазин и думал: к чему я тут сейчас? У меня как будто все есть… можно было бы зайти завтра утром, людей по утрам меньше. И то же самое со всем остальным – я понимал, что мог бы этого не делать, а потому чувствовал себя неуверенно. Стоял в очереди в кассу и с недоумением смотрел на взятые с полок продукты и понимал, что мог бы обойтись без них. Получалось, что стою зря. Мне уже ничего не хотелось, и однажды, обернувшись к стоявшей за мной женщине, я пробубнил: "Я сейчас подойду", она кивнула, я вышел из очереди, оставив там свою корзину, смешался с людьми и выскользнул из магазина вместе с теми, кто, ничего не выбрав, выходил через отдельный проход.
Ничего обязательного, я понял, в жизни нет. По крайней мере, в моей жизни… Хотя нет, не только в моей. Ни с кем ничего не стрясется, если он не купит в этот день пакет молока. Но люди ведут себя так, словно это жизненно важно: проехать в автобусе, обзавестись молоком. У людей была какая-то сакральная техника самоубеждения в необходимости всего этого.