- Странно, что нас всех тогда не исключили, - сказала Трейси. - Вот послушайте: как-то я зашла в химическую лабораторию, чтобы взять задание для паренька, получившего травму на разновысоких брусьях, и вспомнила клей на горелках Бунзена.
- Удивительно, как мы тогда не попались, - проворковала Холли. - За это влетело бедняжке Мэри Браунелл. И она не рискнула сдать нас...
- Она была ассоциированным членом нашей компании, чем-то вроде запасного игрока. Если по дороге домой у нас затевалась вечеринка, мы ее приглашали, - вмешалась Оливия. - Должна же она была за это расплачиваться. - Заявление Оливии прозвучало не как раскаяние, а всего лишь как констатация факта.
- Но как же подло мы себя вели, - продолжала вспоминать Трейси. - А вы знаете, что Мэри Браунелл теперь профессор в Университете Смита? Она пишет стихи и получает все эти престижные премии. А посмотрите на меня. Я - учитель физкультуры в своей собственной школе. Моя дочь считает, что в этих шортах я похожа на Эдди Элберта.
- Ты и в самом деле похожа в них на Эдди Элберта, - улыбнулась Холли.
- В таком случае, если они немодные, зачем их поместили в каталог? - сокрушаясь, воскликнула Трейси. - Я-то думала они, типа, крутые.
- Они, видишь ли, типа, страшные, - ответила Холли.
- Да заткнись ты. Как будто мне не все равно.
- Неужели? - не скрывая иронии, спросила Оливия. - Тебе ведь и в самом деле все равно, как ты выглядишь. То есть я хочу сказать, у тебя хорошая стрижка и сногсшибательная улыбка, но что касается всего остального, это просто "принимайте меня такой, какая я есть" или "оставьте меня в покое". У тебя веснушки, Трейси! Если бы у меня были такие глаза, как у тебя, натурального зеленого цвета, я бы только и делала, что наносила на веки крем от морщин! И ты всегда была такой. А я искала место в ванной для весов и становилась на них, опираясь на подоконник, чтобы они показывали сто два, а не сто пять фунтов. Я до сих пор этим занимаюсь.
- Вот это на самом деле чертовски много усилий! - озвучила свое мнение Трейси. - Чем ты теперь планируешь заняться, Лив?
- Провести несколько месяцев под одной крышей с матерью и осмыслить один факт: почему меня устраивало то, что она приезжала в Монтеспертоли только раз в год. - Оливия театрально вздохнула. - Возможно, потом я навещу друзей в Швейцарии и проведу там зиму, катаясь на лыжах. По всей вероятности, напишу что-нибудь. Я ведь пишу понемногу. Скорее это будут эссе, хотя, может быть, роман о нашей жизни с Франко на винограднике. Несколько моих рассказиков были опубликованы в Италии...
- Ты ничего мне об этом не говорила! - упрекнула ее Трейси.
- Просто нечего было рассказывать. Так, ерунда.
Но это была отнюдь не ерунда, и настроение Оливии резко упало, когда Трейси вновь ударилась в воспоминания, будто ее достижения действительно ничего не значили, как она сама только что утверждала. "Если бы они знали, - думала она. - Если бы они только знали..."
- Угадайте, кто ушел из монастыря! - ни с того ни с сего воскликнула Трейси. - Матушка Бернард! Она была уже президентом колледжа. Где же это было? Кажется, на горе Мэри в Милуоки. Ей сейчас, должно быть, около шестидесяти, да нет, скорее около семидесяти! Она мне звонила года два назад.
- Когда матушка Бернард была директором школы Святой Урсулы, она казалась нам старой, как Мафусаил. Ей, наверное, было тогда лет сорок, - добавила Холли.
- Зачем уходить из монастыря, если... - начала Оливия.
- ...если ты уже слишком старая, чтобы завести мужчину? - закончила за нее Трейси. - Вообще-то, у нее есть мужчина. Но она сказала, что это политическое решение. Теперь ее зовут Сильвия Венито. Она мне всегда напоминала Розалинд Расселл в "Проблеме с ангелами".
- Я была без ума от "Проблемы с ангелами", - подхватила Холли. - Я даже не обращала внимания на то, что их одежда уже тогда вышла из моды.
- А мне нравилась "История монахини", - продолжала Трейси, - и матушка Бернард утверждала, что в жизни все так же, как в этом фильме. Когда она сказала мне: "Называй меня Сильвией", я, признаться, опешила. Это было похоже на то, как если бы Бог попросил меня называть его "дружище".
Они на самом деле завели ее в комнату и отняли у нее плат и четки...
- Она все еще одевалась, как монахиня? - поинтересовалась Оливия.
- Может, она тоже смотрела "Проблему с ангелами".
- Она была хорошей женщиной, - сказала Холли. - Мы ее состарили.
- Нет, мы ей нравились, - возразила Трейси. - Она говорила, что мы были личностями. Но она боялась, что ты выйдешь замуж за гангстера, Ливи...
- Из меня вышла бы классная жена гангстера! - расхохоталась Оливия. - Куча денег, зеркала в золоченых рамах, капри в обтяжку... совсем как в Италии! Помните шаферов с пистолетами под пиджаками на свадьбе Джоди Каморини?
- Это совсем другой мир, - заявила Трейси. - Сейчас гангстеры - это несчастные подростки, которые распространяют наркотики и поют об убитых копах. Это уже не организованная преступность. Это дезорганизованная преступность.
- А в Италии у тебя что-то подобное было? Может, тебя тоже окружали преданные семье слуги, которые на самом деле являлись киллерами? - поинтересовалась Холли.
- Боже мой! У нас, как и у многих, были горничная и повар.
- Ну конечно, они и у насесть. И еще дворецкий. Без дворецкого никак не обойтись, особенно на отдыхе, - вздохнула Холли, кокетливо оттопырив мизинчик.
- Будет тебе! Они действительно есть у всех. Ну и еще рабочие на заводе. Вот и все. Меня никто, кроме матери, не считал графиней. С коммунистическим-то правительством, господи! Это был всего лишь старый унаследованный титул. - Оливия резко взмахнула рукой. - Basta.
- Но на твоих рождественских открытках всегда был ваш герб! - не унималась Холли.
- Пару лет назад я показала Кэмми ее крестильное платьице, которое ты сшила в Италии, - перебила подругу Трейси. - Боже мой, Ливи, это изумительно красивая вещь.
- Венецианское кружево, - сообщила Оливия. - По традиции этим же кружевом необходимо будет украсить ее свадебное платье...
- Мне трудно себе это представить, - откликнулась Трейси.
- Дает она тебе прикурить, Трейси?
- Вроде того.
- Ну а что ты хотела? - равнодушно произнесла Оливия. Ее снова клонило в сон. Может, сегодня ей опять расположиться в гамаке на палубе? Да нет, на этот раз ничего не произойдет. Она зевнула. От одного воспоминания о вчерашнем приключении внизу живота заныло. "Почему Кэмми не могла подождать своей очереди?" - с неожиданной досадой подумала Оливия.
После того как Ленни отправился на берег, Кэмми попыталась сосредоточиться на книге, чтобы не следить за каждым дви-жением Мишеля. Парень расчехлил паруса, аккуратно сложил и убрал чехлы, присоединил к парусам какие-то... как их там?.. поднял паруса, проверяя их исправность. Солнце начинало припекать, и он сбросил рубашку. Кэмми опустила козырек и углубилась в чтение "Миссис Даллоуэй". Она шесть раз прочитала первое предложение на открытой странице.
"Я просто развлекаю твоих спутниц", - объяснил ей Мишель. Сейчас он уверенным шагом продвигался по борту. Все его движения были исполнены изящества и грации. Может, отсюда и произошло выражение "кошачья походка"? Если такое выражение существует... Нет, наверное, это что-то вроде "модельной походки"... Кэмми вновь попробовала сконцентрировать свое внимание на книге. Она в седьмой раз перечитала одни и те же полстраницы.
- Я обожала Вирджинию Вулф, - сказала Оливия, располагаясь рядом с Кэмми. - Я изумительно поспала! Я не привыкла к режиму, - добавила она, - теперь я опять смогу ночью спать на палубе.
Девушка почувствовала, что на нее накатывает приступ раздражения, но сумела взять себя в руки. Оливия привлекательна, а Мишель признал свою ошибку.
Кэмми все еще помнила его прикосновения. Она покраснела, и это не ускользнуло от внимания Оливии. Кэмми показалось, что ее крестная внезапно стала выше. Спина женщины выпрямилась, трансформировав ее осанку из ленивой в царственную.
- Непривычно видеть красивого мужчину раздетым среди дня, не правда ли? - улыбаясь, спросила Оливия.
В голове Кэмми мелькнуло: "Она думает, что я не знаю, и пытается вызвать меня на откровенность".
- Пожалуй, да, - ответила она и зевнула. - Похоже, здесь вообще не злоупотребляют одеждой. Зато ты, как всегда, на высоте, тетя Ливи.
- Стараюсь.
- Ну а что касается Вирджинии Вулф, то я... не в восторге. Это все так депрессивно. Я не понимаю, почему художник обязательно должен умереть. Он с самого начала обречен на смерть.
- Ну, в романе это метафора. Художник - жертва, он должен умереть, как Христос. Но это предвещает и ее собственную смерть, тебе не кажется? Она все это подробно описывала, еще и еще раз, по три часа не вставая из-за стола.
- И затем покончила с собой. Неужели ее совсем не радовала жизнь? Она так упорно работала. Я с трудом представляю, как сильно надо хотеть умереть, Чтобы набить карманы огромными булыжниками и...