- А что, давайте проверим, - после очередной рюмки воспряли мы духом.
- Не-не, - забеспокоился Калмыков, - лет двадцать ящик не вскрывали, и не дай бог.
- А вообще, как живой, - не унимался я, - действительно, борода настоящая ли? - я уже встал, ощупывая маленький замочек на стеклянном ящике. - Вот бы пощупать его.
- Да, - Олег Кузьмич тоже встал, - в целях науки пощупать узурпатора, я думаю, будет полезно, а то вдруг надумают, как и Ленина, закопать. А ну, Силантьевич, давай-ка ключи.
Я вроде промолчал, но наверняка вид у меня был тоже требовательный.
- Да вы что, вы что?! - начал было противиться Иван Силантьевич, но не так чтобы ретиво.
К замку и вправду давно не прикасались: маленький ключик после долгих усилий едва со скрипом провернулся. И когда мы стали открывать вроде стеклянную дверцу, она оказалась толстой, тяжелой, из какого-то плотного пластика. А петли уже проржавели, не выдержали: дверца рухнула и прямо острым углом в мой сапог, пробив не только кожу сапога, но и мою собственную, чуть не до крови. Во избежание чего-либо мою ссадину обработали последними каплями водки.
- Вот деспот, и сейчас на нашу жизнь покушается, - возмущался Олег Кузьмич и, угрожая пальцем: - Смотри мне, Ленина, может, эти дерьмократы и закопают, а ты еще тысячу лет будешь здесь стоять.
Я, видимо, к этому моменту уже изрядно окосел и нос к носу сошелся с башкой Тамерлана.
- Вы поглядите, как живой, - произнес я, - а кожа, кожа настоящая, - и я нажал пальцем на выпирающую азиатскую скулу.
- Ну-ну, не лапай так, не трогай, - хотел меня в это время отстранить Калмыков и тоже, как и я, замер в изумлении: из глаза, оставляя на изборожденной морщинами, якобы обветренной, но еще сохранившей румянец и жизнь коже, медленно скатилась крупная капля и, блестя светом неоновых ламп, застряла на кончике рыжеватых усов.
- Боже! Он плачет, - натужно выдавил Иван Силантьевич.
- А ну, - расталкивая нас руками, приблизился Олег Кузьмич, не как я, а запросто пощупал физиономию, даже бороду дернул. - Да что вы, набожники, физики не знаете? Скопился конденсат в пустотах, нажал пальчиком - капля потекла. А они: плачет тиран! Надо было раньше плакать, когда воздвигал "минареты" из черепов.
- Вот времена были, - прошептал Калмыков.
- А ныне что? А Гитлер? А Сталин? А атомная бомба на Хиросиму? - судил Олег Кузьмич. - Да и сейчас, что у нас?!
- А минареты и вправду были? - изумился я.
- А что? Факт: Исфаган, Тус, Дели, Алеппо, Багдад, Магас.
- Магас - наш город, - возмутился я.
- Об этом весь сказ. Ведь вы непокорны, а непокорных он не щадил.
- Да, - подтвердил Калмыков. - Как написано в летописях, при взятии Магаса у всех пленных, от мала до велика, было отрезано по правому уху, люди проданы в рабство в Сирию и Египет, тамошним мамлюкам. А гору ушей пересчитали: более 260 тысяч!
- Ну, не так, - возразил Олег Кузьмич. - Во-первых, Ата-мелик Джувейни писал это с чужих слов и любил зачастую преувеличивать. А во-вторых, это случилось в дотимуровский период во время монгольского хана Аргуна, внука Чингисхана.
- Кстати, могилу Чингисхана так и не нашли, - перебивая, сказал Иван Силантьевич.
- А жаль, - вздохнул Олег Кузьмич, - его башка здесь была бы более уместна.
- Не скажи, не скажи, Кузьмич, это как посмотреть. От монголов мы и пользы немало получили.
- Разве что твою фамилию, хе-хе. Да ладно, не обижайся, - похлопал по плечу Калмыкова Олег Кузьмич. - Давайте лучше выпьем.
- Не-не, - поднял руки Иван Силантьевич. - На коньяк - водку, а теперь еще вино с пивом - хуже ерша, гремучая смесь.
- Да ладно, садись, Силантьевич, тряхнем стариной. И ты садись, - это мне.
- По музею разлился аромат душистого вина.
- Мне домой надо, жена больная, - уныл голос Калмыкова.
- Вот и выпьем за здоровье дам!.. Стоя! До дна! - командовал Олег Кузьмич.
- Мне вино понравилось, а может, жажда мучила. Словом, я еще раз наполнил свой стакан.
- Это правильно, - постановил Олег Кузьмич. - А вот то, что только себе налил - нехорошо. Вот так!.. Ну что ж, мы ведь не пьяницы, и без тостов не пьем. Силантьевич, скажешь пару слов?
- Надо все закрыть, убрать, - Калмыков озабоченно посмотрел на часы: - Поздно. Жена больная.
- Т-с-с, - выдал губами Олег Кузьмич, небрежно махнул рукой, - у тебя всегда жена, - он ткнул меня. - Даже в молодости, в экспедицию поедем, он через день нюни распускает - жена, жена! А как истинно сказал Пророк (мир ему и благословление!): "Все в мире просто, кроме женщин и разговоров о них!" Правильно я говорю, кавказец? - он снова ткнул меня.
- У-гу, - промычал я. На большее не был способен, в отличие от Калмыкова уже и циферблат не различал.
- А я считаю - неправильно, - вновь прорезался голос Ивана Силантьевича. - Ты искажаешь смысл Святого писания. Женщина - это величайшее творение Бога! И я.
- Да, начни с Евы, - перебил его Олег Кузьмич. Как и по другим темам, они и здесь засели надолго дискутировать, часто обращаясь ко мне. Я нить разговора уже потерял, что-то мямлил невпопад. Я устал, был пьян. Действительно, разговор о женщинах был не простой, аж жажда подступила. Меня потянуло к пиву, после которого окончательно развезло, и я уже ничего не слышал. Лишь когда они вновь стали упоминать имя Тимура, слегка очнулся, что-то спросил.
- А что, ты этого разве не знаешь? - не как ранее, а локтем, сильнее ткнул меня Олег Кузьмич, так что я чуть не упал со стула. И это, наверное, привело меня в какое-то чувство.
- Что не знаю? - словно спросонья стал озираться я.
- Вот Тимур, не то что мы, - громко пояснял Олег Кузьмич. - Настоящий мужик! Почти что семьдесят.
- Шестьдесят девять, - уточнил Калмыков.
- В любом случае, старше нас с тобой был. А каждую ночь ему поставляли ровно десять совсем юных девочек.
- И мальчиков, - вновь Калмыков.
- А зачем десять? - это я. На это вначале среагировали молчанием, тоже глотнули пивка.
- Ну, значит. был такой мужчина, настоящий хан. Ты посмотри на него, - мы все вновь уставились на бюст.
И мне показалось, что Тимур моргнул, мол, вот такой я был молодец! Что, завидуете? Но я об этом видении умолчал, - значит, кое-как соображал.
- Вот гигант! Вот мужчина! - воскликнул Олег Кузьмич.
- Надо и ему налить пивка!
- Конечно, надо! - расщедрился и я.
Вот тут я уже не помню, угостили ли мы его или нет. Помню, что Калмыков нас осаждал, а потом сделал пояснение.
- Вы-то говорите об одной стороне. А что он делал наутро?
- И утром? - это тоже я.
- Утром, - стал говорить Калмыков, - если ночь его прошла хорошо, то одаривал он юнцов подарками. Но если настроение бывало плохим, иль сон под утро привидится плохой, а это к старости у него было чаще, то делал так знак, - он наискось махнул рукой, - и детей умерщвляли.
- Вот изверг! - это я, и следующее предложение: - Кильку ему в рот и пирожным по харе.
- Ну-ну, это ведь экспонат, музей, - успокаивал меня Калмыков, - академическое достояние, историческая ценность.
- Какая ценность?! - возмутился я и уже чувствовал, как стали действовать бессонная накануне ночь, алкоголь, гнев, провалы в памяти, пьяный бесконтроль.
- Да это что, его отпрыски и приспешники были еще наглее, - за столом продолжался разговор. - Вот Силантьевич утверждает, что Тимуру под Москвой приснился вещий сон, и он ушел на Кавказ. А на самом деле, внук Тимура, оставленный наместником в Магасе, увидел свадьбу и потребовал к себе невесту-красавицу, будто мало ему было наложниц-рабынь. А у кавказцев вопрос с женщинами сугубо щепетильный, вот и посадили наместника на кол, и всех тюркитов истребили. Вот тогда-то и вернулся Тимур на Кавказ, все сровнял с землей, почти всех истребил, в рабство загнал, лишь немногие в недоступных горах укрылись.
- Вот гад! - зарычал я. - И вы его за это на постамент, бюст из мрамора, шлем с рубинами и на самый пик Москвы, выше лишь "лабиринт" ваш золотой из надуманной истории.
- Скорее всего, я еще какую-то несуразицу плел, может, и лично в адрес коллег. Если честно, не помню или не хочу вспоминать. Вот только четко помню, что как-то умудрился я раскрыть окно, вьюга в музее, а я кричу:
- В землю его, растоптать!.. А лучше - в Москву-реку, пусть килька сожрет!..
Очнулся я на диване, в гостинице, в одежде, даже обувь не снял. Я еще сквозь острую головную боль подумал, может, мне все это приснилось, и лишь увидев мой пробитый сапог, я, что мог, вспомнил. Стало стыдно, позорно, и главное, я многое вовсе не помню, даже как попал в гостиницу.
Все ныло, жалкие остатки совести съедали нутро. Дабы забыться, вновь уткнулся в спинку дивана и, видимо, уснул. Проснулся от кошмарного сна: по-моему, и мою голову пытались оторвать, в милицию сдать, болит. Жажда заставила доползти до холодильника.
В следующий раз я пробудился от длинных телефонных звонков.
- Пришел в себя? Хе-хе, ну ты даешь, - голос Калмыкова совсем без уныния. - Все замяли. Ну, ты хоть завтра с утра объявись: сборник сдать надо. А Кузьмичу мы поделом наваляли, меньше трепаться будет. Ха-ха, он рядом, тебе привет передает. Пивко хоть есть у тебя?