Захар не знал, что Аниканов был "дежурным оратором" на всех комсомольских конференциях и активах в Новочеркасске - собственно, поэтому Касимова и предложила ему выступить. Говорил Андрей звонко, с привычными ораторскими жестами и выражениями, держался свободно, независимо, чем немало удивил Захара: "Да Аниканов ли это?" Правда, Андрей ничего нового не прибавил к тому, что уже было известно до него, только по-своему повторил то же, о чем говорил Замгиев, - о запугивании комсомольцев, рассказал о том, что говорил ему (Захара он не назвал) один крестьянин, когда он зашел в его дом (о причине посещения Андрей умолчал). Но говорил Аниканов звонко, слова бросал хлестко. В заключение произнес три здравицы в честь партии, советского народа и Ленинского комсомола и горделиво спустился с ящиков под шум дружных аплодисментов.
Стало уже смеркаться, когда митинг закончился. Но люди долго не расходились с берега. Повсюду то и дело вспыхивал смех - вспоминали выступление Замгиева, его слова: "А ми кто вам, ишак или казавка?"
В этот день многие из пермских до глубокой ночи не могли уснуть, прислушиваясь к красивой украинской песне харьковчан, растекающейся в беспокойной весенней тишине над Амуром.
Особенно мучительно засыпал Никандр."И черт потянул меня на это собрание! - ругал он себя. - Только еще больше замутилась душа…"
ГЛАВА ПЯТАЯ
Тайга, тайга…
Захар, степной житель, видел лишь небольшие островки лесных зарослей в пойме Дона. Всей душой любил он эти леса. Когда-то в детстве ему нравилось залезать в самую глухомань и там, в первозданной тишине, в зеленой сумрачной чаще ежевичника, черноклена, колючей крушины, укрытых сверху ветвистым пологом вековых дубов, испытывать непонятный страх и очарование перед лесной таинственностью. То, что он видел из дверей теплушки на протяжении почти всей дороги от Урала до Хабаровска, было сверх всяких его представлений о лесе. Это было то, что называли тайгой, - бесконечное, удивительное море леса.
Еще более могучие, совсем нетронутые леса он увидел с парохода, плывя от Хабаровска вниз по Амуру. Перед ним лежал необозримый простор, в котором властвовала лишь тайга, одна тайга. Словно исполинская зыбь застывшего океана, уходили ярус за ярусом цепи сопок к востоку и западу от Амура. Тайга густо ощетинила их конусы частоколом елей и пихт, затянула долины мягкими курчавыми куделями разнолесья, темнела во всех распадках и падях, мрачной стеной подступала к берегам Амура.
То же очарование и трепет, что испытывал Захар в детстве среди придонского леса, владели им и теперь, но только с бо́льшей силой. Пораженный, оробевший, всматривался Захар в таежную даль, пытаясь проникнуть в ее суровую тайну.
Так вместе со всем новым, что принесла в его жизнь дальняя дорога от Новочеркасска до Пермского, волнующей загадкой вошла в его мир тайга. Что бы он ни делал: бродил ли по палубе или записывал что-нибудь в свой дневник, который регулярно стал вести в дороге, хлебал ли суп из консервной банки или укладывался спать на голых нарах, над всем этим была не покидающая его, идущая рядом, словно что-то живое, тайга.
Именно с этим ощущением необыкновенной новизны он проснулся, разбуженный басистым гудком парохода, вдруг вторгнувшимся в утреннюю тишину. В глаза ударил яркий свет солнца, густым сеевом сочившийся сквозь парусину палатки. В мужской половине уже никого не было. Значит, он проспал: с вечера беспокоила нога, и он долго не мог уснуть, вертелся с боку на бок, выбирая положение поудобнее. За пологом разговаривали девушки. Не успел Захар одеться, как у входа в палатку послышался бойкий голос вчерашнего глашатая:
- Новочеркасск, можно к вам?
- Входите, - разом ответили девушки и Захар.
- Не пойму, как тут к вам входить. Ага, вот, разобрался. О, да тут у вас прямо-таки апартаменты! Здравствуйте, девушки. Только вы мне не нужны, охочусь за мужским полом, который в сапогах.
- Вон за одеялом мужской пол в сапогах, - насмешливо сказала Маруся Дробышева. - А вы просто поднимите край одеяла и входите туда.
Из-под края полога в мужскую половину вполз на карачках улыбчивый парень с румянцем на полных щеках, с быстрыми синими глазами.
- Это ты, кавалерист, имеешь сапоги? Будем знакомы. - Он без обиняков протянул руку Жернакову, окидывая его взглядом. - Лев Качаев, нижний чин управления Дальпромстроя, в настоящий момент заменяю отдел кадров. А ну, посмотрю, что за сапоги, покажь-ка ноги. Исправные? Та-ак. Фамилия? - Он раскрыл истрепанную записную книжку. - Та-ак. Тридцать восьмой, - бубнил он себе под нос, быстро записывая. - Ну вот, товарищ Жернаков, собирай свои пожитки и дуй к палатке горьковчан, первой с того края. Там сборный пункт для имеющих сапоги.
- Все с собой забрать?
- Да, все, что есть. Надолго!
- Это куда? - поинтересовался Захар.
- Пойдете вверх по течению какой-то тут речки, забыл название. Лес сплавлять будете к строительной площадке. Долго не задерживайся. Проводник там давно ждет.
Захар хотел сказать Качаеву о вчерашнем разговоре со Ставорским, но решил, что ребята подумают, что он, Захар, отлынивает от трудностей, и промолчал.
- А когда нам на работу? - спросила Леля Касимова из-за полога.
- Маленько потерпите, сегодня к вечеру разберемся, - ответил Качаев.
- Куда будете назначать девушек?
- Известное дело куда - в столовую, в прачечную. А кто пожелает, на корчевку пойдет.
- Мы на корчевку пойдем.
- Ладно, буду иметь в виду.
Как только "отдел кадров" покинул палатку, в мужскую половину к Захару вошли Леля Касимова и Маруся Дробышева - скромная, тихая девушка с кудрявыми русыми волосами, выбивающимися из-под берета.
- Ты это что же, Захар, не сказал о своей ноге? - с укоризной спросила Леля Касимова, наблюдая, как он укладывает в свой клеенчатый рюкзак полотенце, мыло, патроны. - Ведь на сплаве тяжело работать.
- А что, я за легкой работой приехал?
- Ну все-таки… Зря, наверное, я поверила тебе тогда, не надо было давать путевку. Погубишь ты себя здесь. - Помолчав, грустно добавила: - Распадается наша коммуна. Хорошо, когда вместе все, свои…
- А где ребята? - спросил Захар, затягивая рюкзак.
- Пошли пароход встречать. Говорят, новая партия комсомольцев едет. А потом пойдут работу просить.
- Привет им от меня передайте. А вернусь - медвежью шкуру принесу вам. - Он улыбнулся весело, озорно.
- Ох, Захар, ты хоть бы свою шкуру принес! - печально сказала Леля Касимова; она выглядела пасмурно: ее тяготили неопределенность и безделье.
По пути к палатке горьковчан Захару неожиданно встретился Аниканов.
- Ты это куда? - удивился Андрей.
Захар объяснил.
- А как же с конным парком?
- Наверное, на сплаве важнее, раз посылают туда. Там нужны люди в сапогах. Пойдем вместе, Андрей, - предложил он, - у тебя ведь тоже сапоги есть.
Аниканов быстро оглянулся по сторонам, вполголоса зачастил:
- Они ведь хромовые, Захар, ты не говори там… Понимаешь, жалко надевать на работу, да еще на сплав леса. Буду пока носить эти туфли, они у меня расхожие. А от хромовых какой прок? Промокнут и сразу развалятся, в два счета!
Захар удивленно посмотрел на Аниканова, не зная, что сказать. Эта новая черта характера поразила его и немного обидела.
- Как же это так? - спросил Захар, отводя глаза от воровато бегающего, скользкого взгляда Аниканова. - Это, по-моему, даже нечестно, не по-комсомольски.
- Да, ну ладно, Захар! Ты об этом молчи, я же от работы не увиливаю? - Аниканов заискивающе улыбнулся, стараясь казаться веселым. - На корчевку пойду, там тоже не легче! Ну, просто жаль новые сапоги, они же у меня хромовые, понимаешь?.. Так ты, значит, не пойдешь на конный парк? Может, мне туда попроситься, как ты думаешь, Захар? Ведь я в крестьянстве вырос, с лошадьми умею обращаться.
- Смотри, дело твое.
Захар ушел от Аниканова растерянным и подавленным. Вот, оказывается, как узнаются люди! Еще вчера Захар думал, что Аниканов тот человек, у которого нужно учиться, кому следует подражать во всем. А может, Аниканов прав? Ведь сапоги-то в самом деле хромовые, дорогие… В душе Захара еще боролись неприязнь и симпатия к этому разбитному малому. В такую минуту особенно хотелось иметь хорошего друга, с которым обо всем можно откровенно и честно говорить, услышать его умный совет…
Бригада сплавщиков, возглавляемая кряжистым горьковчанином Алексеем Самородовым, вышла из деревни только в полдень. Проводник, высокий сутулый мужик с добрым лицом, вывел их на дорогу, вклинившуюся между огородами, и вскоре ребята очутились за околицей, в густых зарослях тайги.
В первую минуту все робко притихли, вглядываясь в лесные дебри. Лиственные деревья - а тут были черная и белая береза, ольховник, осина, ветла - стояли еще голыми. То там, то тут проглядывали молодые осанистые елки и пихты в своих пышных темно-зеленых дошках. Среди густого подлеска, оплетенного высохшими нитями ломоносовки, чернели слипшиеся, ставшие прахом вороха прошлогодней листвы, нанизанные на тонкие веточки шиповника и жимолости.
Припекало солнце, стояла тишина. И душный воздух был напоен пронзительным запахом прели и зреющих почек. Повсюду виднелись впадины, низины, а в них поблескивала дегтярно-черная талая вода.
Колонна двигалась неторопливо, растянувшись на проторенной дороге, вьющейся по узкому лесному коридору.
Захар шагал вслед за проводником и бригадиром, невольно прислушиваясь к их разговору.
- Сплав будет трудный, - глуховато, словно в пустое ведро, говорил проводник. - Река не расчищена от коряжин, первый раз будет идти по ней сплав.
- А жить-то есть где? - окающим тенорком спрашивал бригадир Самородов.