2
Спасибо за внимание, за уход. И не надо провожать. И драндулета тоже не надо. До вокзала не так далеко, пройдемся пешком, на своих, на обоих…
На улице тихо, морозно. Синел рассвет. Гулко откликались на каждый шаг заиндевевшие дощатые тротуары.
Впереди дорога. Дальняя дорога. В этих словах для Алексея всегда было что-то волнующее - радостное и тревожное одновременно. Знаешь: что-то обязательно случится с тобой. А что - не знаешь. Может, потому и наполняется сердце легкой грустью, а минуты отъезда становятся особенно значительными. Алексей любил в такие минуты оставаться наедине с собой. Он не любил, чтобы его провожали. Проводы всегда казались ему полными своеобразного таинства, при котором могут присутствовать лишь самые близкие, самые дорогие. Не просто знакомые и даже не друзья, а родные. Их-то у Алексея и не было. Во всяком случае тут не было.
На вокзале - как на вокзале. Люди сидят на своих вещах, переговариваются вполголоса, ждут.
Алексей ходил вдоль перрона - туда и обратно, думал. Он решил вернуться в тот город, где работал до войны. Как его встретят? Кто остался? Может быть, там - все новые. Нет, так не бывает, чтобы все - новые… Кто-нибудь да остался. И улицы те же остались, и река - широкая, привольная, и плавни - неоглядные, уходящие зеленой пеленой до самого горизонта, и острова, отороченные сочной осокой, испещренные таинственными ериками, и тихие озера - голубые днем, бледно-фиолетовые вечером, а утром - затянутые прозрачной синевой тумана…
Подошел поезд. Запахло горелым углем, смазочным маслом и перегретым паром. И сразу же засуетились люди - забегали, зашумели.
Алексей посмотрел на часы. Вот уже и поезда прибывают вовремя. Налаживается жизнь, входит в колею.
Ударил станционный колокол. Протяжно загудел, богатырски вздохнул паровоз. Зашипели тормоза, и вслед за этим, сначала едва ощутимый, а затем громче и громче - стук вагонных колес.
Мелькают перелески. Убегают назад неизменные спутники железной дороги - телеграфные столбы. Мягко покачивается вагон. За всю войну только раз и довелось Алексею ехать в таком удобном, когда везли раненого в тыловой госпиталь. А то - все в теплушках, стареньких, видавших виды теплушках, с двухэтажными нарами по обе стороны дверей и чугунной печуркой посредине.
Поезд набирает скорость. Огромные, похожие на облака клубы пара относит назад ив сторону. Сначала быстро, потом все медленней и медленней. И вот они уже застывают у самого горизонта, над сосновым лесом.
"Пое-ха-ли!.. Пое-ха-ли!" - стучат колеса.
Пассажирский вагон живет своей особой жизнью. Знакомства здесь возникают как-то сразу, без докучливой официальности. Алексей быстро познакомился со своими спутниками - молодым инженером, скромным, немного застенчивым, и лейтенантом танковых войск, возвращавшимся в свою часть после отпуска. Потом к ним присоединился добродушный толстяк-майор. Когда сели ужинать, он вошел с многочисленными свертками в руках и большой плоской бутылкой, вызывающе торчащей из кармана кителя.
- Разрешите присоединиться к честной компании?
- Милости просим, - отодвинулся, освобождая место, Корепанов.
Майор положил на столик свертки, извлек из кармана бутылку, высоко поднял ее.
- Абрикосовый спирт. Абрикотин. Нечто потрясающее! Его полагается пить, как марочный коньяк, из хрустальных рюмок - тоненьких, узеньких. - И он жестом показал, какие должны быть рюмки для марочного коньяка. - Но хрустальных рюмок нет, - вздохнул, - и потому я отправляюсь к проводнику за прозаическими стаканами.
Майор скоро вернулся, примостил стаканы на столике и стал наливать.
Корепанов отхлебнул глоток и поставил стакан.
- Вы офицер или барышня? - спросил майор.
- Не нравится.
- А мне нравится, - сказал инженер. - И я с удовольствием выпью еще. Разрешите?
- Пожалуйста! - охотно протянул ему бутылку майор. - Вот - настоящий мужчина! - похвалил он, когда инженер налил и выпил залпом полстакана спирта.
Ел майор с завидным аппетитом, умудряясь одновременно жевать и разговаривать.
- Люблю дорогу. Но в дороге самое главное - компания. А мне на этот раз не повезло. Старик со старухой… Ну, те - куда ни шло. Но о чем с ними говорить? А эта обаятельная особа…
- В черном свитере? - спросил инженер.
- И вы заметили?
- Ну, как же не заметить? - ухмыльнулся инженер. - Красивая.
- Да, красивая, - согласился майор.
- Так чем же вы недовольны?
- Стесняет. Я не очень-то щепетилен. А вот она - стесняет. Пытался познакомиться, так она таким тоном отвечает, будто просит: "Сделайте милость - оставьте в покое". Нет, мне на этот раз определенно не повезло.
- А я вот сейчас пойду и приглашу ее сюда, - вдруг заявил инженер.
Он поднялся, отер губы платком и стал перед зеркалом поправлять галстук. Потом тщательно причесал свою пышную шевелюру и взялся за ручку двери.
- Оставьте, - сказал Корепанов.
- Нет, я пойду.
- Пускай идет, - не отрываясь от еды, произнес майор. - Общество женщины украшает.
Инженер вернулся смущенный.
- Ну как? - поинтересовался майор.
- Она благодарит за внимание, но отказывается.
- Вот видите, - сказал майор и спросил, глядя на верхнюю полку: - У вас, я вижу, свободное место? Вы не станете возражать, если я оккупирую его?.. Не возражаете?.. Так я иду договариваться с проводником.
Через несколько минут он перетащил из соседнего купе свои чемоданы.
После ужина началась игра в преферанс. Алексей забрался на свою полку, сначала читал, потом вышел покурить. У окна стояла женщина в черном свитере. Алексей сразу подумал: "Таинственная незнакомка".
- Вы разрешите? - спросил он, вынимая папиросу.
- Пожалуйста!
У нее была стройная фигура, и шерстяной свитер еще больше подчеркивал эту стройность.
Алексей улыбнулся.
- Чему вы? - спросила она удивленно.
- Простите ради бога, но я вспомнил нашего незадачливого соседа, который так тщательно готовился, собираясь к вам с визитом.
- Так это из вашего купе? - в свою очередь улыбнулась она и, не дожидаясь ответа, сказала: - А он, в общем, довольно милый, и я, пожалуй, приняла бы приглашение. Но он был навеселе, а я терпеть не Могу пьяных.
В пути люди всегда общительней. Несколько ничего не значащих фраз - и возникает разговор. Иногда - пустой, ни к чему не обязывающий. Иногда - значительный, запоминающийся на всю жизнь.
Говорил Алексей, она слушала, внимательно, серьезно. Лицо ее отражалось в оконном стекле, и Корепанову были видны одновременно два профиля - один рядом, другой там, за окном. Поезд встряхивало на стыках. Она покачивалась в такт этим толчкам. И ее силуэт по ту сторону окна тоже покачивался.
- Вам не мешает моя папироса? - спросил Алексей.
- Если вы меня угостите, я тоже закурю. - Она взяла папиросу своими тонкими пальцами, чуть смяла.
- Хорошо! Голова кружится, - сказала после нескольких глубоких затяжек.
- Не нужно так глубоко затягиваться.
- Это потому, что я курю нерегулярно, - сказала она. - Только так вот, как сейчас, под настроение.
Ее висок приходился на уровне его плеча. При тусклом свете лампочки хорошо рассмотреть лицо невозможно было. Оно только угадывалось - темные брови, тонкий нос, белокурые волосы…
Показалась небольшая станция. Она выплыла откуда-то слева, освещенная неярким светом керосиновых фонарей. Люди с чемоданами в руках и котомками через плечо бросились сначала в одну, потом в другую сторону.
Алексей вспомнил сорок первый год, полустанок у Мелитополя, толпу беженцев на перроне. Когда подходил поезд, они тоже метались из стороны в сторону в надежде найти место. Но места не было, потому что все было занято, даже крыши вагонов.
- Мечутся люди, - вздохнул Корепанов. - Все мечутся…
Поезд снова тронулся. Станция уплыла в сторону. Окна опять потемнели. За ними уже ничего не было, только таинственные огоньки вдали. Колеса застучали громче и быстрее.
Лампочка засветилась ярче, и лицо спутницы стало отчетливей. Прядь волос упала на лоб. Тень от этой пряди то укорачивалась, то становилась длинней, захватывая часть носа и верхнюю губу.
- Вам нравится езда в поезде? - спросила она.
- Очень, - ответил Алексей. - Я люблю стук колес, он успокаивает.
- А на меня нагоняет тоску. Иногда же мне становится страшно. Так страшно, что хочется кричать, и тогда я затыкаю уши… Можно, я еще закурю?
Алексей протянул портсигар. На этот раз она курила неторопливо, делая короткие затяжки, почти не касаясь губами мундштука, будто боялась, что испачкает его губной помадой.
- Почему же… страшно? - посмотрел на нее Алексей.
Это была обыкновенная история людей, захваченных войной врасплох.
- В сорок первом мы закончили муздрамин, - сказала она. - "Мы" - это я и моя подруга Лиля Брегман. Я получила назначение во Львов, она - в Винницу. Мы были все годы неразлучны и решили, что последний отпуск тоже проведем вместе. Сначала поедем к Лиле. Потом к моему дедушке в Найфельд. Я воспитывалась у дедушки, потому что отца убили, когда я была совсем еще крошечной. Бандиты убили… Мать умерла вскоре после этого…
И вдруг - война. Но я обязательно должна была поехать к дедушке. И я поехала. Но там уже стояли наши войска, а из жителей - никого. И никто не знал, куда их выселили. Я вернулась к Лиле. Потом началась эвакуация. Мы решили, что я поеду с семьей Брегман.