ИХ СТАРШИЙ БРАТ
Их старший брат, Дядя Реувен, был уже юношей, когда их отец покончил самоубийством, и основная тяжесть хозяйственных трудов легла на его плечи. Тем не менее он нашел время помочь своей сестре в ее беде.
"Хоть он и обкусывал ногти, у него было золотое сердце", - объясняла Черная Тетя.
Дядя Реувен соорудил для Мамы маленькую деревянную доску с кожаным ремешком, похожую на подносы продавцов сладостей. Мама вешала ее на шею, располагала на ней ту книгу, которую читала в данный момент, и руки ее освобождались для работы. Работящая девочка, с вечно опущенными вниз глазами, маленькая, с висящей на груди деревянной доской - такой помнят ее старожилы мошавы Киннерет по сей день: читает и что-то бормочет про себя, всегда и повсюду - и когда собирает фрукты, и когда выпалывает сорняки, и когда доит коров, и когда выбирает яйца из куриных клеток, и когда идет в магазин.
Вначале она читала вслух, громко, четко и с выражением. "Для моей подруги Рахели, - серьезно объясняла она всем, кто удивлялся, а когда ей напоминали, что Рахель давно уехала, отвечала: - Я знаю, но я уже так привыкла, а она вернется ко мне зрячей".
Рахель не вернулась, и с годами Мамин голос становился все тише и привычка читать вслух постепенно исчезала. Подобно ее грудям, что отчаялись после смерти Отца и укрылись за монастырскими стенами ее ребер, чтение вслух тоже ушло и скрылось за стенами ее гортани.
Мало-помалу ее голос становился все глуше, пока не превратился под конец в монотонное бормотанье, и так она читает и сегодня: сначала несколько громких строк, а потом все тише и тише, только губы шевелятся, и никто ее не слышит.
"Вот так. Она могла часами так работать, - рассказывала Черная Тетя. - Ремень на шее, и доска с книгой на груди".
Мы сидели с ней возле маленького декоративного бассейна Дома слепых, окаймленного ресницами камышей, папоротников и ивовых ветвей. Теплая вода приятно ласкала погруженные в нее ноги. Жирные и сонные японские золотые рыбки медленно-медленно проплывали в пучинах, словно давно затонувшие пиратские корабли, с рубинами в брюхе и с выцветшими драгоценными украшениями.
Мягкий, ленивый и холодный плавник скользнул по моей пятке, и это прикосновение было более странным и пугающим, чем все, которые я знал.
Черная Тетя улыбнулась:
- Тебя тронула рыба?
- Да.
- Когда золотая рыбка подплывает к человеку и трогает его ногу, это знак удачи. - И потом наклонилась и шепнула прямо в раковину моего разнеженного уха: - Рафаэль, сюда идет Слепая Женщина… Давай убежим побыстрее…
- Но ты ведь дружишь с Готлибом, - шепнул я в ответ.
- Это не важно.
- И ты никого не боишься.
- Ее я боюсь, - прошептала Черная Тетя. - Не знаю почему, но ее я боюсь.
Она схватила меня за руку, и мы спрятались за кустами, присели там и стали подглядывать.
Слепая Женщина и семеро ее маленьких воспитанников шли через парк, срывая, как обычно, ветки мирта, чтобы разбросать их в коридорах Дома слепых.
Приятный запах расходился вокруг.
- Не дыши, - пробормотала Черная Тетя, и Слепая Женщина, высокая и прямая, подняла свои зеленые глаза и снова спросила:
- Кто здесь?
- Есть здесь кто-нибудь? - спросили Аврам, и Яков, и Давид, и Герцель, и Шимон, и Ави, и Рубен своим общим густым и низким голосом, семижды умноженным голосом одного слепого ребенка.
Они прошли мимо, и Черная Тетя выдохнула, встала и сказала мне:
- Давай полежим на траве, Рафаэль, здесь так мягко и приятно.
Запретный парк шелестел нежнейшей травой, подобной которой, по ее утверждению, не было во всем Иерусалиме. Рыжая Тетя называла эту траву "английской лужайкой" и однажды даже вырезала там кусок дерна, величиной с коврик у двери, и хотела посадить его за нашим домом, но трава не принялась.
- Все время у нее англичане были в голове. - Черная Тетя растянулась на спине. - От того у нее и начался роман с Эдуардом. И она стала гулять с ним под руку, ни с кем не считаясь и никого не стыдясь, с этой его вечной белой крысой на плече, которую он кормил изюмом, доставал изюм из кармана и кормил. Тут вокруг все эти разговоры, и всякие подмётные письма с угрозами, и с проклятиями, и с изображениями черной руки, и всевозможные выкрики и ругательства, а эти двое идут себе, как ни в чем не бывало, высокие и худые, белая кожа, синие глаза, можно подумать, что они только что свалились с луны на аэроплане, он в этом своем бежевом пиджаке, с косым английским пробором в соломенных волосах, и она в небесно-голубом, всегда отутюженном голубом платье и с этими рыжими волосами, будто корона на голове.
- Они горели, как огонь.
- Кто тебе рассказывал?
- Ты мне рассказывала.
- Это Авраам тебе рассказал?
- А почему сегодня они не такие?
- Какие не такие?
- Не горят на голове, как огонь?
- Потому что их погасили, - сказала Черная Тетя. - Она сняла блузку и перевернулась на живот. - Ложись возле меня, Рафаэль, сделай моей спине приятно.
- Кто погасил?
- Они.
- Кто?
- Люди. Напали на нее и отрезали ей волосы.
Я задрожал.
- Ну и что? - Я разгладил дорожки на ее спине и на проступающем позвоночнике. - Все равно у нее выросли новые.
- Выросли, но уже без огня. И сбоку сделай. Да, Рафаэль, вот так, да, вот здесь. Выросли новые, но мертвые.
Ее щека была прижата к траве, и слова с трудом выходили изо рта. Ласточки круто пикировали к воде, переворачивались в воздухе, показывая светлое, почти белое подбрюшье, и на лету хватали мошек. В бассейне медленно плыли рыбы.
- Я завидую женщине, которая будет твоей женой, Рафаэль. Во всем этом скучном мире есть, может быть, только шесть мужчин, которые знают, как сделать приятно, - улыбнулась Черная Тетя.
- Откуда ты знаешь?
- Двух из них я уже повстречала, а о четырех остальных я думаю. - Она посмотрела на меня одним глазом. - Как ты полагаешь, они знают друг друга?
- Кто?
- Те шестеро, что умеют делать приятно. Как ты думаешь, они знают друг друга? Может, они временами встречаются, приезжают оттуда, где живут, рассказывают друг другу о своих девушках и тренируются?
- Конечно, мы встречаемся, - сказал я. - Но мы не говорим о девочках.
- И ты ни разу не рассказывал им обо мне? - Она засмеялась и снова перевернулась. - Ты не рассказывал им о женщине, которая плачет и ждет?
Я ужасно удивился:
- Разве ты тоже плачешь?
Трава оттиснула на загаре ее щеки тысячи крохотных отпечатков, похожих на розоватые иероглифы.
- Положи голову сюда, Рафаэль, дурачок ты маленький!
Я положил голову ей на живот, а руку на талию. Ее приятно-горьковатый запах окружил меня, и опустился ко мне, и погладил мое лицо. Ее темный сосок, такой близкий, что расплывался в глазах, упруго поднялся. Ее рука гладила мой затылок, и вдруг, словно клинок сабли вспорол воздух, прямо по воде бассейна пронесся желтый кот, пересек поле зрения и снова исчез.
Я помню. Капнула - тинк! - капля крови. Еще одна - тонк! - и круги по воде. Кружась, упало черное птичье перо. Золотые рыбки нырнули. Тишина.