- Что ты так беспокоишься, Рафинька? Тебе что, чего-то не хватает? У тебя нет одежды надеть? Или нету хлеба поесть? Иди себе лучше на улицу, иди, поиграй с другими детьми на тротуаре.
Пополудни Черная Тетя возвращалась со своей работы в рассаднике, сбрасывала высокие рабочие ботинки, смывала с себя грязь и удобрения и торопилась на улицу - босиком, еще разбрызгивая капли с пальцев.
- Куда ты уже несешься? - кричала Бабушка.
- Играть с детьми в балуры.
- У тебя только иголки в заднице!
- Хорошо, если только иголки, и только в заднице, - подытоживала Мать.
Через час Черная Тетя возвращалась, и карманы ее коротких штанов раздувались от трофеев, которые тугими виноградными грозьями проступали сквозь ткань и звонко постукивали по запыленным, загорелым бедрам.
Лицо ее смеялось:
- Я выиграла у них все их балуры и надавала им всем шелобаны. Одному за другим.
А вечером дети приходили к нашему дому, терпеливо стояли на тротуаре, столпившись в круге желтого света, который отбрасывала лампа, висевшая у входа в наш подъезд, и ныли с робкой надеждой, жалобно и монотонно:
"Рафина тетя, пожалуйста, отдай нам те шарики, которые ты забрала…"
"Рафина тетя, родители нас убьют…"
"Рафина тетя, почему мы всегда проигрываем, а ты выигрываешь?"
"Пожалуйста, Рафина тетя, хотя бы тот, голубой, с бабочкой…"
Они ныли до тех пор, пока она не выходила. "Я верну вам всё, но только на условии, что вы будете называть их не шарики, а балуры".
Бабушка то и дело делала ей замечания:
- Вдовы не ведут себя так.
А Рыжая Тетя добавляла:
- Так ты никогда не найдешь себе мужа.
Но Черная Тетя смеялась и кружила по комнате широкими шагами, распахнув крылья рук:
- Я не вдовы, и я не веду себя, и мне не нужен никакой муж.
Рыжая Тетя злилась:
- Зато мне он нужен, а ты портишь мне все дело. Какой мужчина захочет жениться на женщине, у которой такая невестка?!
- А ты спрячь меня, - предложила Черная Тетя, завершила последний круг и с размаху прислонилась к стене. - Сделай вид, что ты меня не знаешь, скажи, как она… - И тут она показала на свою сестру: - Скажи: "Эта? Да ее привезли со свалки в Тверии. Понятия не имею, кто она!"
А Бабушка, которой не нравилось, когда Рыжая Тетя говорила о возможности снова выйти замуж, сердилась.
- Не нужен тебе никакой муж, - говорила она ей. - Тебе лучше быть у нас.
- Конечно, мне лучше быть у вас, чем одной, но самое лучшее мне было бы с мужем.
Мне хотелось крикнуть: "На углу квартала тебя ждет муж вместе с домом!" - но не успел я открыть рот, как моя сестричка, которой было тогда семь лет и которая уже тогда знала и понимала куда больше меня, толкнула меня под столом и шепнула: "Закрой рот, Рафауль! Это не твое дело!"
МНОГО ПОЗЖЕ ТЫ ОБЪЯСНИЛА МНЕ
Много позже ты объяснила мне, что Рыжая Тетя верит во всемирное содружество женщин, в то, что все они зависят друг от друга и все друг друга представляют.
- Вот ты, например, - говорила она Черной Тете. - Если ты ведешь себя плохо с каким-то мужчиной, ты этим закрываешь дверь для тысячи других женщин, таких же высоких, черных, худых и сумасшедших, как ты. Из-за тебя он больше и слышать не захочет о женщинах такого типа. Понимаешь? Ты портишь дело тысяче женщин, которые могут прийти за тобой следом.
- Но я не веду себя плохо ни с одним мужчиной, - сказала Черная Тетя.
- Ты ведешь себя с ними слишком хорошо, - сказала Мать. - Вот ты что делаешь.
- И выдери ты, наконец, эти волосы! - набралась смелости Рыжая Тетя и показала на кончики завитушек, которые выглядывали из коротких штанов Черной Тети, собранных сверху резинкой. - Почему ты расхаживаешь повсюду с этими усами наружу? Ты вызываешь у всех мужчин отвращение ко всем нам.
Но Черная Тетя не обращала внимания на замечания и указания других женщин. "Почему отвращение? Это красиво и это им очень нравится. - Именно так она сказала. - Это красивее, чем те красные точки, которые вы делаете себе там, наверху".
Забавно: когда Большая Женщина хотела выражаться пристойно - то бишь не произносить в моем присутствии напрямую слово "памушка", - она всегда говорила: "Там, внизу", - но когда речь шла о выдергивании волос, она всегда говорила: "Там, наверху".
Мать сказала: "Тьфу!" - и снова обозвала свою сестру "уличной кошкой". Но Рыжая Тетя, преклонение которой перед Британской империей выражалось также в заботе о "туземцах" и в желании улучшить их положение, была охвачена миссионерским стремлением перевоспитать свою невестку. И поскольку Черная Тетя относилась к этому, как к очередной игре, Рыжей Тете удалось научить ее азам шитья, началам вышиванья и даже нескольким правилам поведения за столом. Каждый день она заваривала с ней свой "файф-о-клок", как они именовали чай с молоком, подаваемый Рыжей Тетей в бело-голубом фарфоровом чайном сервизе, который она называла "Веджвуд" - "W" она произносила, как "V", зато с глубоким почтением - и который был одним из наиболее бережно хранимых ею и почитаемых останков Нашего Эдуарда. Сервиз состоял из шести чашек и блюдец, фарфорового чайничка для заварки и чайника побольше, с толстым, расшитым цветами чехлом, сохранявшим тепло.
- Смотри, Рафаэль, ее чайник забыл застегнуть ширинку, - шепнула мне однажды Черная Тетя, указывая на хоботок, торчащий между пуговицами чехла.
- Это все, что осталось от него, - сказала Рыжая Тетя, и я чуть не вырвал тот чай с молоком, который она мне налила, потому что чашка, из которой я пил, с тонкими фарфоровыми стенками и ручками, показалась мне вдруг похожей на плечевые или тазовые кости скелета - такие же закругленные и бледно-голубоватые.
А временами Рыжая Тетя проявляла такую душевную широту и неожиданное великодушие, что посреди еды вдруг говорила: "Ты можешь взять его сегодня вечером" - и все понимали, что она говорит о "лифчике, который расстегивается спереди", том самом, розовом, с белой бабочкой и сиреневым кружевом, который Наш Эдуард купил ей в их медовый месяц в Каире и который стал в нашем доме символом женственности и соблазна. Маленькую льняную сумочку он тоже купил ей тогда, и сегодня она всегда вешает ее на плечо, когда выходит совершенно голая из своей комнаты. "Эдуард уже умер? - спрашивает она тонким дрожащим голоском и возвращается в свое убежище. - Возьми его, - повторяет она со снисходительной щедростью. - Ты найдешь ему лучшее применение".
Они стригли друг друга, они вместе пили "файф-о-клок" из веджвудовских чашек - одна со стиснутым сердцем, другая со сдержанным смехом, и обе с прижатыми мизинцами: "Не отставляй мизинец, еще подумают, что ты румынка", - и каждый четверг вместе замачивали в молоке мак, купленный на "Махинюде", и пекли субботние пироги.
Я любил стоять возле миски с маком, смотреть на зерна и наблюдать, как они пропитываются молоком и одно за другим опускаются к покою дна. Вниз-вниз опускались они, медленно-медленно, кроме нескольких, которые оставались плавать и яриться, и завладевали теперь всей поверхностью молока, и начинали кружить по ней широкими, молчаливыми кругами, точно черные точки аистов в высоком небе.
Четыре маковых пирога пекли мои Тети. Два больших длинных и два маленьких круглых. Два больших пирога Большая Женщина нарезала и съедала с субботним утренним кофе, после крутого яйца, раздавленного с оливковым маслом, солью и жареным луком, который мы ели с нарезанным помидором, селедкой и свежей халой. Один круглый маленький пирог получал я, а другим круглым маленьким пирогом - как я уже начал рассказывать до того, как свернул в переулки рынка, к желтым котам, играм в "балуры", опасным трещинам на пятке, бесстыдным фарфоровым чайникам и милым больничным коровам - Черная Тетя подкупала Готлиба-садовника, чтобы он позволял ей войти в запретный парк Дома слепых.
Вот она: размахивает пакетом с пирогом и приближается к воротам Дома слепых. Вот Готлиб-садовник появляется ей навстречу из кустов. Его большие нетерпеливые руки гребут рычагами, которые передвигают его инвалидную коляску, его глаза уже подняты к воротам. Он унюхивал пирог из любого места в глубине парка, где бы ни находился, и всегда появлялся, вместе с желтым североамериканским гигантом, что сидел на обрубках его ног, медленно-медленно покачивая кончиком ослепительно желтого хвоста и сверля мир злобным золотом своего взгляда.
Черная Тетя брала пакет с пирогом в зубы и взбиралась по путанице железных прутьев парковых ворот. Длинная обнаженная нога переступает через грозные острия, вторая нога спешит за ней вдогонку. Садовник Готлиб поднимает руки, а Черная Тетя, точно большая обезьяна, наклоняется, держась за прутья, нависает над ним, раскрывает рот и роняет пакет с пирогом прямо в его могучие руки, жадно взывающие к ней из коляски.
Садовник Готлиб разрывал бумагу, рычал что-то нечленораздельное, потому что рот его тотчас наполнялся слюной и маком, голландскими сладостями и печальными воспоминаниями детства, и сигналил ей рукой поторопиться. Черная Тетя стремительно соскальзывала с ворот на землю и исчезала в тени деревьев.