- Бык? - усмехается бабушка. - А хундерт-ерике ку, вот я кто. Столетняя корова. - И она икает и надолго удаляется в мой туалет, наполняя его постанываниями и вонью, в то время как остальные женщины делают вид, что ничего не слышат и ничего не чуют, а потом появляется оттуда с измученным лицом человека, которого заставили расстаться с весомой частью своей достояния.
Теперь она пойдет отдохнуть в моей постели, и я уже знаю, что сразу же после их ухода я прежде всего быстренько простирну простыни и вытащу матрац на солнце для дезинфекции. В Иерусалиме, в нашей сдвоенной квартире, я не раз пробирался в их туалет, пользоваться которым мне запрещалось, чтобы понюхать, и опознать, и запомнить, и ее запах не нравился мне уже тогда.
- А что ты делаешь здесь после работы, Рафи? - спрашивает Рыжая Тетя.
- Сижу в кресле.
- И что?
- Думаю, читаю, пью немного холодного пива.
- Какое печальное кресло.
Она права. Теперь, приглядываясь к этому креслу, я вижу, что оно и в самом деле выглядит печальным.
- И кормлю своего муравьиного льва.
- Кого?
- Вот, здесь. - Я встаю и показываю им маленький ящик с песком, стоящий на подоконнике. - Видите эти ямки в песке? У меня здесь живет такое существо, которое поедает муравьев.
Черная Тетя прижимается ко мне сзади, чтобы лучше видеть. Груди, которые когда-то кололи меня, как острые обломки камня, теперь распластываются на моей спине, как бумажные мешочки. Старая женщина моя Тетя, но сквозь все ее годы по-прежнему пробивается ко мне тот темный запах, шалфейный запах ее молодости, который когда-то пробивался ко мне сквозь ткань в углублении ее колен, в то далекое время, когда мне разрешалось спрятать там голову и понять, что так, сквозь кожу, и ткань, и собственный нос, я буду любить, и так запомню, и так буду тосковать по ее телу.
- Ты еще любишь меня, Рафи? - интересуется она.
- Не переставал ни на минуту.
- Мы все слышим!
- Видите? Он сам говорит. Любовь никогда не кончается. Она только отдыхает, только прячется. Люди - эти могут исчезнуть, но любовь не исчезает.
- Мы бы согласились с тобой, даже если бы ты сказала эту глупость в обратном порядке, - говорит Мать.
- Я не понимаю, - возвращается Рыжая Тетя к теме разговора. - Это то, что ты тут делаешь? Кушаешь муравьев?
- Не я. Это то, что делает муравьиный лев.
- Зачем тебе это насекомое, Рафаэль? - неожиданно возмущается Мать. - Оно разбрасывает весь песок вокруг. Зачем тебе эта грязь на окне, а?
- Я убираю. Сама посмотри, как здесь чисто и убрано.
- Действительно убрано.
- Я нахожу здесь любую вещь с закрытыми глазами. У вас я никогда ничего не находил. Ночью, когда я шел в темноте в туалет, я считал шаги в коридоре, потому что никогда не мог найти выключатель.
- Интересно, почему?
- Потому что здесь - это мой дом.
- А у нас нет?.. Очень интересно…
- А что еще ты делаешь?
- Я беру папин фонендоскоп и слушаю свое сердце.
Я преуспел. Их глаза увлажняются, губы дрожат, но они тут же приходят в себя.
- А гости к тебе приходят?
Когда Рыжая Тетя говорит "гости", она имеет в виду такого рода гостей, которые заранее предупреждают о времени своего визита и являются с подарком, с наманикюренными ногтями, в отглаженной рубашке, с тщательно уложенными волосами, чистые и сверкающие. Гостей, к приходу которых в доме наводят порядок, достают красивые веджвудовские тарелки, до блеска надраивают в их честь туалет и кладут на журнальный столик альбом с репродукциями. Короче, таких гостей, за которых можно и замуж выйти, если они не женаты.
- Нет, - ответил я. - У меня не бывает гостей.
- И так вот ты живешь здесь? Один, как пес?
- Пес? - огрызаюсь я. - Почему "как пес"?
- Почему ты говоришь "один"? Мы с Роной навещаем его, - говорит сестра.
- Ты еще видишься с Роной? - Черная Тетя довольна. Она любит Рону и, единственная из всех пяти женщин, была искренне огорчена, когда мы с ней разошлись. - Правда? Она все еще приходит к тебе? Ну, и как она?
- Очень преуспевает. Уже получила отделение, - говорю я, испытывая странную гордость.
- Что это значит, что он видится с Аароной? Она ведь замужем, - ворчит Бабушка.
- Хватит! - прошу я. - Вы за этим приехали? Действовать мне на нервы?!
- А если ты хочешь поговорить с кем-нибудь?
- Почему ты переводишь разговор? Мы ведь говорили о Роне.
- Я не хочу говорить с вами о Роне.
- Но мне нравится говорить о ней. Стоит упомянуть ее имя, у тебя сразу появляется такое смешное выражение на лице.
- Это выражение, которое осталось у меня от любви.
- Ты не должен был разводиться с ней.
- Это она оставила меня, а не я ее! Вот вам, пожалуйста, я рос самым лучшим образом, каким только может расти мужчина, и вот что из этого получилось.
- И это мы виноваты? - Они подымаются и встают, как стена.
- Я просто констатирую.
- А культурные люди здесь есть, в этом месте? - упрямствует Рыжая Тетя.
- Тут есть очень симпатичные люди. Например, один, который работает со мной, его зовут Вакнин-Кудесник, и мы с ним разговариваем о Боге.
- Вакнин? Ты дружишь с человеком по имени Вакнин?
- Что поделаешь, так его зовут.
- А почему Кудесник?
- Потому что у него золотые руки.
- Да оставьте вы Вакнина, лучше скажи, с каких это пор ты вдруг интересуешься Богом?
- Я не интересуюсь Богом. Это Вакнин-Кудесник интересуется.
- Люди, которые живут в пустыне, всегда интересуются Богом.
- А если очень жарко, им даже кажется, что они его видят.
- А если им сильно напечет голову, они начинают с ним разговаривать.
- То есть люди здесь в основном простые? - подытоживает Рыжая Тетя.
- Совершенно верно, - говорю я. - Как и я. Все мы здесь простые. Устаем, когда нас поджаривает солнце, радуемся, когда есть ветер и тень.
И вот так, понемножку, все мы погружаемся в свои дела. Черная Тетя поливает мои цветы на подоконниках, подмигивает и брызжет водой на соседских детей, смеющихся на тротуаре, Рыжая Тетя уходит в туалет и исторгает там из себя все, что съела, Бабушка выводит рулады храпа на моей кровати, которая постепенно пропитывается отвратительностью ее запаха, Пенелопа грызет салатные листья и оставляет темно-зеленые катышки на полу.
А мы с сестрой спускаемся к старой синей "вольво" и говорим о том и о сем. "То" - это ее привычка отменять свадьбы в последнюю минуту: это случилось уже четыре раза, и два из них - с одним и тем же мужчиной, а "се" - это развлекающая меня надежда, что Рона все-таки перевернет мой пикап во время одного из своих визитов и тогда я тоже сподоблюсь достойного несчастного случая. И покуда мы разговариваем, я успеваю проверить старую "вольво", добавить в нее масла, подкачать шины, залить тормозную жидкость и воду для охлаждения, подтянуть болты и гайки. Мы, мужчины, должны стоять друг за друга, а их "вольво", хоть и женского рода, почему-то тоже представляется мне усталым, пожилым мужчиной.
А когда мы поднимаемся обратно в квартиру, Мать спрашивает, о чем мы там беседовали, и вздыхает, услышав ответ, и снова устраивается в моем печальном кресле, и снова начинает читать. Сначала вслух, бормоча себе под нос, потом все тише и тише и под конец почти совсем неслышно, но по-прежнему шевеля губами, как будто кто-то рядом слушает ее.