Извините, что я опять про свою работу, - пять лет ей отдала, может, вся жизнь пройдет с телятами, и я не жалуюсь, я люблю свои хлопоты и своих питомцев. И они меня любят. Они ведь привязчивые, умные, все понимают. Крикнешь ли на них, поманишь ли ласково - на все отзываются как люди. С ними и говорить можно, если захочешь. А когда меня долго нет, уйду на выходные, они тоскуют, мычат, руки потом мне лижут. Нет, я ни на что не жалуюсь, дорогая редакция, нам и платят хорошо, я в два раза больше Светы получаю, и премия каждый квартал, и ценят нас, дают путевки в санатории и дома отдыха. Я вот даже за границу ездила, вызнала, как они за скотом ухаживают, за телятами. Ну, у нас не хуже, а в чем-то даже лучше. "Счастливые вы, - говорит мама, - такая у вас жизнь настала!" Верно она говорит, счастливые.
Но вот стояла я со Светой в тот вечер у зеркала, смотрела на себя и на нее, сравнивала. И вдруг испугалась: чего-то во мне недоставало, что-то незаметно ушло за эти годы, а что - не могла понять. Поняла я это скоро, в тот же вечер, после встречи с Алешей.
Не знаю даже, как вам описать, объяснить, Алеша, конечно, изменился, возмужал, в плечах раздался за последние годы, но в общем был такой же веселый, приветливый. Непривычными были только очки на лице, - наверно, чтеньем попортил глаза, он всегда много читал. Меня он узнал, отличил от Светы сразу, и я заметила, что он обрадовался мне, волнуется. Когда я пожала ему руку, сильно пожала, горячо, он слегка поморщился от боли, потряс слипшимися пальцами и засмеялся. Вот это, говорит, рука хозяйки, крепкая рука! И поцеловал меня при всех. А у Светы руку только поцеловал. Поглядел на нее внимательно, взял руку и бережно так прикоснулся к ней губами. Тревожно почему-то мне стало в этот момент, тревожно и боязно. Рука у Светки белая, нежная, пальцы длинные, ногти покрыты бесцветным лаком. Я невольно посмотрела на свои руки и почувствовала, что краснею: не потому, что руки у меня слишком загорелые, обветренные, кожа на кистях потрескалась, нет - я привыкла к своим рукам, давно уж они такие. Неловко мне стало оттого, что поглядела я на них открыто, на виду у всех. Мы ведь в фойе стояли, тут ребят много было, девушек, и этот мой взгляд и руки, которые я рассматривала, заметил Алеша. Он, конечно, не подал и вида, что заметил, но сама-то я увидела это и смутилась еще больше. И обидно мне стало за себя, неловко оттого, что я до боли стиснула руку Алеши - нашла чем похвалиться! - и так захотелось, чтобы пальцы у меня были такие же тонкие, как у Светки, с лакированными гладкими ногтями. А у меня ногти короткие, пальцы стали толще, сильнее, и вся кисть широкой, как лопата, угребистой.
На танцах я успокоилась, потому что Алеша был внимательным ко мне, радовался, что мы опять вместе, и только один раз танцевал со Светкой. Ребята у нас неважно танцуют, а мальчик Светки, с которым она дружила, служил в армии. Он и сейчас служит, скоро должен вернуться, но теперь они уж не переписываются.
Ну вот. После танцев пошли мы домой. Втроем пошли. Мы с Алешей договорились посидеть у речки (любимое наше место, там у нас было первое свидание), а пока провожали Светку. "Она ведь у нас солдатка, - шутил Алеша, - соломенная вдова, нам зачтется наше внимание". Светка тоже смеялась и говорила, что вдовой себя не считает, потому что Гриша забросал ее письмами и каждый раз клянется в любви. Потом разговор зашел о книгах про учителей, Светка вспомнила и стала хвалить роман "Кентавр", но тут вскоре мы подошли к дому и стали прощаться, хотя они уж разговорились и даже заспорили.
- Ладно, я с Леночкой доспорю, - сказал Алеша с улыбкой. - Вы ведь одинаковы с ней; ты, Света, должна даже почувствовать наш спор, только настройся на телепатическую волну.
- Я постараюсь, - сказала Светка весело.
Мы пошли с Алешей к реке - у нас красивая речка, тихая, ивняком вся заросла, берега зеленые, - и Алеша опять спросил про того "Кентавра". А я, к своему стыду, не читала. Да и много книг я за эти годы пропустила, читаешь от случая к случаю, а они редко выпадают. На работе все недосуг, приходишь поздно, усталая, только выходные остаются, а в выходные помыться надо, постираться, маме помочь по дому.
Опять неловко мне стало, но Алеша - он ведь чуткий, умный, любил меня - стал расспрашивать о знакомых, о работе, и я опять ожила. Мы сидели на траве у речки, подстелив Алешин плащ, и я радостно рассказывала сельские новости. Наверно, я рассказывала слишком радостно и не следила за собой, не замечала, как я говорю, только потом уж вспомнила и поняла, почему Алеша смеялся на некоторые мои слова и переспрашивал: "Как ты сказала - холера немилящая?.. Ну продолжай, продолжай". Он улыбался, опять встречая эти знакомые слова, от которых отвык, радовался им, но для меня в этой радости чудилось и что-то другое, настораживающее. Потом, когда я уж наслушалась их разговоров со Светкой, я поняла, что и речь у меня стала грубее, слова выскакивают без отбора, какие подвернутся, и голос стал резче, громче. Привыкла кричать в телятнике на все помещенье, вот и с Алешей так же стала. Но это мне пришло потом, позже. А первые дни мы встречались каждый вечер, ходили в кино, провожали Светку домой и почти до рассвета сидели у речки. Я уж рассказала ему все наши сельские и районные новости, познакомила заочно, со своими телятами, и он слушал меня с интересом, но все же я почувствовала, что этот интерес он сам возбуждает в себе, что он просто не хочет меня обидеть, не хочет показать, что ему интересней говорить со Светкой о том полуживотном-получеловеке, о кентавре, чтобы ему сдохнуть. Ведь этот роман - я вскоре его прочитала - был написан об учителе, и, конечно, Алешу он особенно волновал, а я не могла разделить его волнений. И понять роман, как поняли его Алеша и Светка, я не смогла. Дело происходит в Америке, учитель тот жалкий какой-то, безвольный, ученики над ним издеваются, и он ничего не может с ними сделать, цыкнуть на них, приструнить, выгнать из класса. И когда я так сказала Алеше, он погрустнел и поглядел на меня с непонятной жалостью.
Правда, и до этого разговора я стала замечать, что Алеша не спешит уходить, когда мы доведем Светку до нашей калитки, прощается с ней вроде бы с сожалением, хотя она уже откровенно начинает сердиться на него, и у реки мы сидим уже не до рассвета, как в первые дни. "Тебе ведь рано вставать, - говорил он, - отдохни, выспись". Если бы он знал, как отзывается во мне его забота! Я согласна не спать всю жизнь, только бы ему было приятно. А ему стало приятней, чтобы я спала, не изводила себя понапрасну. Конечно, он ничего такого не говорил, но не слепая же я, вижу.
Днем он стал заходить к Светке в библиотеку, она подобрала ему какие-то книги и журналы, потом они вместе готовили читательскую конференцию по новому роману "Ивушка неплакучая". Я тоже прочитала этот роман и готовилась выступить - мне самой надо было убедиться, что я не отстала, что я понимаю литературу не хуже Светки, хотя она и кончает заочно библиотечный институт. Очень мне хотелось, дорогая редакция, остаться с ними вместе, наравне, я не могла отдать Алешу, не могла уступить его никому, даже родной сестре!
Если бы вы знали, как я готовилась к этой конференции! Роман я прочитала два раза, а некоторые главы по нескольку раз, выписала всех действующих лиц, все их приметы, любимые словечки, составила их биографии подробно - назубок я выучила этот роман, наизусть. У меня телята из-за него остались непоеными, Ранет, двухмесячный бычок от Нежданки, запоносил, а я сидела над книжкой, как тронутая, и ничего не замечала. Тете Варе спасибо, она мою группу обихаживала.
За день до конференции я бежала на обед и по пути заглянула в библиотеку. Мне хотелось показать Светке свои листки с выступлением, посоветоваться, хотелось убедиться, что я готова, а если не готова, то есть еще время, я почитаю, что-то поправлю.
Но ничего поправить я уже не могла. Не нужны мне стали теперь никакие поправки. Алеша сидел у стола Светки, она отдала ему обе руки и он бережно гладил их, прижимал к своей груди и смотрел на Светку влюбленно и счастливо. Вот так же и на меня он смотрел совсем недавно, точно так, но не было еще в его взгляде уверенности, не родилась еще эта уверенность полного счастья, и он будто спрашивал меня, хотел что-то понять, ждал. И вот теперь он понял, дождался и был счастлив. Ведь он и смотрел-то вроде бы не на Светку, а на меня, ведь мы с ней не просто похожие, мы одинаковые с ней были, как две капли воды одинаковые, и не изменял он мне сейчас, он только нашел ту самую малость, которая пропала у меня, ту нежность нашел, женственность, понимание той проклятой книжки про кентавра и присоединил это ко мне. Ведь меня же он любил, меня, и он ничегошеньки не потерял, если выбрал Светку, которая сумела почувствовать того полуживотного-получеловека, когда я знала только животных, только своих телят.
Неправда, не только своих телят я знаю, я могу понять и человека, не такая уж я закаменелая. Просто за эти пять лет я немного погрубела, что-то забыла, пропустила и остро чувствовала лишь то, что относилось только ко мне и к моей жизни. Ведь я сразу почуяла опасность, тревогу, когда в первый вечер Алеша посмотрел на Светку и поцеловал у нее руку. И потом эта тревога не покидала меня, она все время росла, усиливалась, и вот теперь, то есть в тот день, почти месяц назад, когда я забежала в библиотеку и все увидела своими глазами, убедилась, что тревога не напрасна, что все погибло, конец, вот тогда, в горькую минуту, я все поняла, и поняла не только себя, но и их я тоже понимала. С болью, злостью, слезами, но понимала.