Николай Иванович и Мустафа сидели в тени полуторки и глядели на Пашкин брезентовый зад и ноги в сапогах, торчащие из-под капота. Возле них лежала скрученная бухтой грязная веревка, стояло цинковое ведро с четырьмя семенниками. Клавка уже ушла.
- Ковыряйся теперь из-за ваших быков, - ворчал Пашка. - Ее же нельзя глушить, мою бандуру: заглушишь - не заведешь.
- Не глушил бы, - сказал Николай Иванович.
- А за бензин кто будет платить, Пушкин? Больше полчаса возились…
Мог бы не ворчать, сам напросился помогать, когда увидел Клавку рядом с Николаем Ивановичем, никто не заставлял. Тракторы, наверно, горючее ждут, а он тут прохлаждается, труженик.
- Не послушались? - спросил сочувственно Николай Иванович, разглядывая меня. - Иди умойся и поговорим насчет обучения.
Пашка вынырнул из-под капота, засмеялся:
- Кре-епко разукрасили! Обратный ход, да? Зажигание переставь, а то изувечат. Слишком раннее у тебя зажигание. - Пашка знал о моей тяге к машинам.
Я пошел к бочке у входа в скотобазу, вымыл лицо и руки, заклеил листами подорожника кровоточащие ушибы, кой-как привел в порядок порванные штаны. Неловко идти для серьезного разговора в таких штанах.
- Сковородка кладем, жарим и будем ашать, - говорил Мустафа, уставившись на ведро.
Николай Иванович молчал. Его ровесник Пашка не был на фронте из-за своей прирожденной хромоты, резвился среди молодых солдаток и был горазд на жратву и выпивку. А громоздкий, как вол, Мустафа не чувствовал сытости, всегда что-нибудь жевал - картошку, моркошку, лук и даже овес. Васюк говорил, что таким его брат стал после ранения - равнодушный и всегда хочет есть.
Николай Иванович приехал к нам тоже после госпиталя. Ему было девятнадцать лет, пальцы левой руки у него не разжимались и бабы говорили, что он счастливый. А какое тут счастье?
Он числился полеводом, но работал и за агронома, и за бригадиров, и за механика - един во всех лицах, как бог. И как бог, не кончал никаких курсов, не говоря уже о техникумах и институтах.
- Бери ведро и иди, - сказал он Мустафе. - А ты, - это уж Пашке, - на водку не рассчитывай, спирту Клавка тоже не даст, нет у нее.
- Уж вызнал? - ревниво огрызнулся Пашка. - Для меня найдется. Я не разговоры с ней разговаривал, я ее пораньше тебя узнал. И поближе!
- А теперь не будешь знать. Никак! - Николай Иванович встал. - Дуй в поле, а то…
- Что "а то"?
- Морду набью, вот что, подлец! Ребенка бы постыдился!
Мустафа взял ведро и ушел. Пашка сердито сел в кабину:
- Крутни-ка, ребенок! - приказал мне.
Заводная ручка торчала в храповике под радиатором, стартер у Пашки не работал. Я боялся, что не проверну мотор, но компрессии не было совсем, и я крутил его, как пахтонку.
- Давай, давай! - кричал Пашка. - Я вот колечки ей сменю, карбюратор новый достану и…
Мотор затрещал, захлопал, окутался дымом. Я бросил ручку Пашке под ноги и захлопнул дверцу кабины. Он привязал ее изнутри супонью: запоры не работали.
- Сволочь, - сказал Николай Иванович. - Жрать бы только, пить да с бабами… Такую машину угробил!
Полуторка, прыгая на рытвинах, поскакала к дороге.
- Недели через полторы начнем жнитво, - сказал Николай Иванович, - к этому времени быков надо обучить. Сильно они тебя?
Я сказал, что не очень, штаны вот жалко, других нет.
- Ладно, не тужи. Я дам тебе новый мешок, пусть мать покрасит и сошьет другие. В понедельник начнете обучение. Один ты не сладишь, будете вдвоем с Васюком. За обучение начислим аккордно по пятьдесят рублей за быка - хорошие деньги. В ФЗО мастеру так платят за каждого ученика. Договорились?
Я был рад обучать с Васюком - он самый ловкий среди пацанов и знает быков и лошадей лучше всех. Весной он обучил под седло Визгушку для Николая Ивановича, злую и коварную кобылицу, от которой давно отступились. А с быками ладил запросто. Но меня совсем не привлекали быки. Далеко в степи клубилась дорожная пыль за Пашкиной полуторкой - моя мечта, заветная, давняя.
- Договорились, - сказал я, потупившись. - Только лучше бы к трактору.
- Знаю, - сказал Николай Иванович. - Но зерно отвозить тоже надо, грузовиков нет. Осенью пойдешь на трактор, а потом и шофером станешь, может быть, не торопись. У нас всего одна полуторка, а вот кончится война, все машины пойдут к нам, в деревню, шоферов понадобится много, и ты первый поедешь на курсы, я обещаю.
- Побожись!
Николай Иванович засмеялся:
- А если скажу "честное комсомольское", поверишь?
- Поверю.
- Честное комсомольское! Сделаю все, чтобы ты стал шофером! - Николай Иванович сказал это серьезно, торжественно.
Я обрадовался и побежал к Мустафе на конюшню, чтобы узнать, где Васюк, и заодно украсть пару сыромятных чересседельников для кнута.
II
В понедельник мы с Васюком приступили к обучению. Злодей и Буран еще не совсем оправились после операции, можно бы подождать денек-другой, но так они будут смирней, сговорчивей. На это рассчитывал и Николай Иванович.
Утром он прискакал к скотобазе на своей отчаянной Визгушке, помог обротать волов, надеть на них по одинарному ярму. До обеда мы решили обучать их раздельно - пусть привыкнут к тяжести на шее, научатся стоять в оглоблях. Если сразу запрячь парой, они разнесут все вдребезги и себя покалечат.
- Ну, с богом! - сказал Николай Иванович смеясь. - Помните, сейчас вы не просто обучаете быков - вы создаете новое творение на земле: рабочего вола! Давай, Васюк, трогай.
Низкорослый и крепкий, как копыл, Васюк прыгнул в сани и огрел Злодея ременным кнутом. Я держал своего, тоже запряженного, Бурана, прикрученного к столбу. Пускай поглядит, наберется ума-разума.
- Пошел, ёкарный бабай! - закричал Васюк, вытянув Злодея вторично.
Черный Злодей откинул белые рога, попятился и вдруг бешено рванул сани - Васюк, задрав босые ноги, кубарем покатился назад, но тотчас вскочил, нагнал Злодея и врезал ему по правому боку:
- Лева, лева держи!
- Правильно, - сказал Николай Иванович. - Надо сразу приучать их к дороге, к направлению. Если повернет вправо, хлещи его по левому боку - поймет! Боль заставит понять. Ну, теперь давай ты.
Васюк уже "вырулил" Злодея на дорогу и скрылся в туче пыли, поднятой санями. Буран глядел им вслед и дрожал. Я отвязал его, смотал веревочную налыгу на рога, показал ему кнут:
- Поехали!
Буран дернул сани и… спокойно пошел по дороге. Так спокойно, будто родился с ярмом на шее и всю жизнь возил летом сани. Удивительно! Я даже кнутом ни разу не хлопнул, новеньким кнутом, который только вчера сплел из украденных в конюшне чересседельников. А может, Буран запомнил нашу битву у оврага и признал меня хозяином?
- Гляди в оба! - Николай Иванович вскочил в седло и поскакал следом. В руках у него тоже был кнут.
Буран шел нога за ногу, как настоящий вол, обмахивал бока хвостом от мошкары и не обращал внимания на танцующую рядом Визгушку.
Было жарко и тихо, разбитая сухая дорога густо пылила, запел над головой тяжелый и быстрый, как пуля, овод. Заслышав этот звук, Буран осатанел и бросился со всех ног к пруду, высоко задрав хвост. Ни крики, ни удары кнута не помогали. Николай Иванович выскочил на своей Визгушке вперед, заступая нам дорогу, но Буран ничего не видел и мчался прямо, выставив острые рога. Визгушка с пронзительным ржаньем отскочила.
Я держался за передок саней и махал кнутом, чтобы отогнать овода. Может, я отогнал бы его или прихлопнул, но тут из-за крайнего дома, где жила Клавка, вылетел на своем Злодее Васюк, наши сани сшиблись наклестками, Васюк успел выскочить, а я оказался в пруду вместе со своим Бураном.
- Занозу вытащи, занозу! - кричал с берега Николай Иванович. - Быка утопишь!
Клавка стояла рядом с ним - выскочила из дома простоволосая, в халатишке - и осматривала напуганную Визгушку.
Буран, спасаясь от овода, влетел на глубину и поплыл, фыркая и захлебываясь. Тяжелые сани и ярмо мешали ему, он весь погрузился в воду, наверху торчала лишь рогатая морда с ушами да ноздри.
До берега было далеко, больше сотни метров, я прыгнул с плывущих саней в воду, по оглобле добрался до ярма и вынул занозу. Освобожденный Буран всплыл над водой и повернул обратно. Умница! Догадался, что этот берег ближе, чем тот.
Почти до обеда мы провозились, вызволяя из пруда сани и отыскивая мой сыромятный утонувший кнут. Потом я сушил на воротах рубашку и новые мешочные штаны, сидя голый у скотобазы, а Васюк и Николай Иванович лежали на траве и совещались. Визгушка с распоротой ляжкой - я и не заметил, когда Буран ее пырнул, - лечилась у Клавки в изоляторе.
- Кнутом надо меньше работать, - говорил Николай Иванович. - Кнутом ты запугаешь его, боязливым сделаешь, нервным, слабым. А вол спокойным должен быть и понятливым, как человек.
- А поворачивать? - спросил Васюк недоверчиво.
- И поворачивать так же: хлопай кнутом не по боку, а по земле. Поймет. Буран вот нагляделся, как ты порол Злодея, и сразу пошел без кнута, а в пруд он побежал от овода, застрочился. Вы мажьте им спины креолином, овод не так будет донимать.
- Без кнута нельзя, - сказал Васюк. - Слушаться не будут.
- Будут. Я в госпитале одну книжку прочитал про условные рефлексы, там все правильно написано. Рефлекс - это привычка к тому, к чему можно привыкнуть. А к боли привыкнуть нельзя, и вот бык запоминает, что боль ему несет твой кнут. Он соображает, как спасти свои бока, и привыкает везти груз, поворачиваться направо, налево, останавливаться. Значит, рефлекс у него уже есть, бить не надо, этим его только собьешь с толку, озлобишь: он же выполняет все правильно, а ты его колотишь - за что?