"Не может, не может быть и нет любви у исчадий бездны, им незнакомо милосердие… каждый - враг каждому, а не только… - она запнулась, - вам…"
- Светлым! Пресветлым! - продолжила она с нескрываемой злобой. - Тебе повезло родиться в этом мире, устроенном для жизни - просто повезло: в этом не было твоей заслуги - родиться здесь, а не в царстве смерти за его пределами. Но ты думаешь, что родиться от мертвого камня лучше, почетнее, чем от воды - пусть и мертвой?
Она умолкла, а я не знал, что ей ответить на это, кроме того, что, вероятно, так зачем - то было нужно - именно так, а не иначе, чтобы мне повезло, чтобы повезло именно мне…
- Да, повезло… вероятно, так зачем - то было нужно - чтобы повезло именно тебе, а не… мне… - прошептала она, будто читая мои мысли, и снова запнулась.
- Понимаешь, они… - продолжила она и начала быстро бормотать что - то, чего я даже не смог разобрать; наконец ее речь сделалась вновь понятной:
- Понимаешь, они - это нелепо, но - не виноваты… Вы, здесь - такой же кошмар для них, как и они для вас… Они боятся вас…
- И им, в отличие от вас, - снова стала она кричать, на этот раз с подлинным отчаяньем, причитая, - не у кого просить защиты, некому хотя бы пожаловаться на это, хотя бы уткнуться лбом в каменный пол ваших нелепых храмов перед каким - нибудь истуканом, которого вам необходимо поставить пред собою, иначе вы не можете…
- Всё, всё - это всё! Чего ты еще ждал - ты, отмеченный самой высшею силой, которую я только знаю, и самый верный из всех, кто только ни попадался мне за мою долгую… - если только это можно назвать - жизнью… Немногим короче твоей собственной, кстати, - совершенно неожиданно она усмехнулась и подмигнула мне, и эта усмешка показалась мне жуткой.
И так же неожиданно вновь запричитала:
- Да, да, такие же несчастные жертвы заведенного не нами порядка вещей - как и вы здесь - а нас спросили, когда заводили такие порядки? Спросили? А вас? Спросили? Может, мы и не хотели вообще появляться… на… на… на свет… И очутиться там, где мы очутились - не хотели, не просили… Зачем, по какому такому праву?! Что еще за силы такие - знать не знаю никаких сил, кто когда их видел? Гагарин в космосе летал - никаких сил не видел… - понесла она что - то совершенно уже безумное.
Я вдруг почувствовал ни с чем не сравнимую усталость: мне захотелось лечь на холодную землю ничком и не видеть сполохов костра, не чувствовать горького запаха дыма, не видеть лица сидящей напротив меня женщины, но главное - больше не слышать, никогда не слышать этого ночного бреда, что незаметно стал терзать меня, стал незаметно размывать, разрушать мой дух, высасывать силы… Что смог посеять в моей, дотоле ясной и твердой, как гранит, душе - семя сомнения. Я понимал, что дав неизбежные всходы, пустив корни, оно растрескает гранит, обратит его в крошку, затем - в песок, песок - в грязь… Я опустил лицо на скрещенные руки.
- Жертвы… - продолжал голос, уже бесплотный, невидимый мною, и оттого, казалось, исходящий откуда - то изнутри меня самого. - Нет, среди них есть настоящие монстры - их, впрочем, не так много: как правило это самые тупые или самые напуганные… или то и другое вместе… кому отчаянье и безысходность придают какие - то странные силы, живучесть, какую - то цель… которую я даже не могу понять, не могу понять ее природу… Их немного, но подлинными чудовищами делает их то, что они постепенно подчиняют себе огромное число людей, они как бы срастаются вместе и исполняют общую волю… злую… для вас, конечно, - и, судя по голосу, она снова недобро усмехнулась.
Я поднял на нее взгляд; она, не замечая этого, говорила будто бы самой себе:
- Остальные же - просто маются здесь, маются, постепенно истаивая от одиночества, тоски и всеобщей враждебности; мечутся по миру в тщетной попытке куда - то спрятаться от него, но всякий раз бывают обнаружены не в меру любопытными людьми и вновь превращены в пугало, которого боятся все, даже те, кто его никогда не видел… И которым стращают малых детей, чтобы слушались, чтобы по сравнению с ним все остальное казалось… - она только махнула рукой: - Конечно, такие тоже мелко вредят - просто самим фактом своего существования - и к враждебности добавляется осуждение: причем не только за этот действительный мелкий вред, а очень часто за то, к чему они не имеют никакого отношения… - люди любят свалить на кого - то свои ошибки или плутни - даже бессознательно. Эта пытка продолжается порою веками… Но деться от нее некуда - даже смерть не может упокоить безжизненное порождение того, что более даже самой смерти, и лоно, из которого когда - то вышла она сама - для нас общее…
Она произнесла это "нас", и вдруг пристально взглянула на меня; мне это было почему - то неприятно. Опустив взгляд, она помолчала несколько мгновений, будто собираясь с духом, и продолжала - но теперь весь вид ее изменился, она как бы еще более сжалась, голос ее стал звучать очень неровно, и какая - то, казалось, просительность появилась в нем; в то же время речь ее стала совсем бессвязной, и временами я только догадывался, что она хочет сказать. Однако понять - к чему она клонит этот разговор, какой помощи ждет от меня - я так и не мог.
- Только многие от долгой жизни здесь, у вас… ведь тут у вас везде свет… никуда не деться от света, не спрятаться, - сбивчиво говорила она, - постоянно соприкасаясь со светом, они… мы, - (твердо: и снова прямо мне в глаза), - мы принимаем его в себя… Не можем не принять!.. - (почти крик: будто в ответ на обвинение). - Возникает как бы помесь, безумная, противоестественная, два мира, две стихии… в одном теле… теле, не похожем более на прежнее, причудливо изменившемся, никогда нельзя сказать, чего в нем окажется больше…
- Они оказываются на границе, - перешла она на совершенно лихорадочный, безумный шепот, - границе света и тени, жизни и смерти, любви и…
- Любви… любви… - еще несколько раз повторила она, будто задумавшись. - Словом - на границе… на грани… И некоторые начинают… любить… Или им кажется, что начинают - ведь они не знают точно, что это такое - "любить", ведь это нужно получить от рождения… или не получить…
Она умолкла и только качала головою. Я ожидал продолжения - но его, казалось, не будет: она сидела - на границе тени и света - и будто бы потеряла ко мне всякий интерес, даже забыла о моем существовании. Я даже собрался подняться, чтобы уйти, но она, вдруг это заметив, снова зашептала, еле слышно - мне приходилось напрягаться, чтобы разобрать ее хрипловатый шепот, и я поднялся, и сел ближе, почти совсем рядом с ней.
- И некоторые любят - ну… с людьми, - сказала она чуть слышно и, к моему удивлению, - смущенно. Она, это непонятное порождение вселенской силы, бесстыдной по самому своему существу, несущей это бесстыдство в мир, чтобы всё затопить его липкими, тяжелыми, как масло, волнами - трогательно смущалась, точно маленькая девочка, рассказывающая о том, как она представляет себе отношения жениха и невесты - мне показалось это даже забавным. Но я ошибался.
- У них рождаются дети, - глядя мне в глаза, добавила она, и невольная улыбка, вызванная ее неожиданным смущением, первая и последняя за все время этого ее ночного монолога, сползла с моего лица: я вдруг понял, о чем она говорит и к чему ведет.
И вновь, в который уже раз, мы замерли в молчании - не зная, как продолжить, что ответить, или о чем спросить - только на этот раз сидя совсем близко, почти соприкоснувшись, слыша и чувствуя на коже дыхание друг друга. И в этом беспрестанном повторении одних и тех же обстоятельств и положений мне стал чудиться какой - то знак - будто что - то пытается пробиться в мое сознание - не то из глубины, не то из дали - вновь и вновь стучится, но никак не может разбудить меня, чтобы я понял этот знак: зачем он, откуда, кем послан, и что я должен сделать в ответ на него; а я - сквозь тяжелый сон я лишь слышу этот терпеливый стук, но, слыша его, никак не могу подняться и отворить дверь, и впустить настойчивого пришлеца - и он уходит: "Ты спишь, я понимаю, хорошо, приду после", - чтобы спустя время - порою дни, порою века - вернуться опять, в надежде добиться все - таки своего.
…Я вспомнил об этом, стоя высоко над толпой, терпеливо ожидающей продолжения моей речи; а я молча стоял на площадке дворца высоко над землею и всем ее прахом и думал о том, что точно так же когда - то, много веков назад возвышалось мое каменное тело над такими же точно толпами людей, до которых в то время, впрочем, мне не было особенного дела, вернее сказать, я не осознавал и не задумывался - есть ли мне какое - либо дело до чего бы то ни было: я просто лениво существовал, лежа на своем постаменте - не столь, однако, высоком - пестуя данный мне, а может, и просто исторгнувший меня из своей глубины для своей собственной надобности край, ни о чем не задумываясь особенно, даже о том, долго ли будет продолжаться такое мое существование, чем закончится, если когда - нибудь закончится, и что из всего этого выйдет - если выйдет что - нибудь.
И еще я думал, что чем меньше ты сам - тем более высокий постамент необходим, чтобы поднять тебя над толпою, тем на большую высоту приходиться забираться, чтобы увидели твое величие - истинное или мнимое, и что в этом - мудрость. И еще о том, что тем вернее ты найдешь погибель, свергнувшись со своего постамента - в случае чего - и что все это поистине мудро устроено. Мне говорили потом - позже, гораздо позже - что эти мысли банальны, но все же именно так я думал, когда стоял на площадке дворца высоко над терпеливо ожидающей продолжения моей речи толпою, сократившейся к тому времени, казалось, до нескольких десятков человек.
Я сделал глубокий вдох и продолжил.