Антон, стоя у открытой дверцы платяного шкафа со вставленным зеркалом, спросил:
- Жор! Может, все же пойдешь в школу?
В соседней средней школе проводили вечер, и девочки принесли в комитет, комсомола училища пригласительные билеты. Дробот взял три. Гриши не было, он занимался в читальном зале.
Егор с трудом оторвался от статьи:
- Неохота. Иди сам, потом расскажешь.
Антон надел белоснежную рубашку с черным галстуком, темно-синий костюм и сразу повзрослел, стал еще стройнее. Лихо сдвинул набок фуражку с эмблемой - не то моряк, не то летчик. Жаль, нос прыщеват.
- Слава монтажнику! - бросил он Егору и скрылся, только каблуки легко простучали до длинному коридору.
…Гриша вспомнил, что Тоня - она в комитете комсомола ведала печатью - просила его написать для училищной стенгазеты статью о монтажниках. "Журналиста нашла", - нахмурился Гриша. Вырвал из тетради двойной лист и бодро начал писать: "Мы, высотники, будем монтировать заводы, гидростанции, нефтяные вышки, трубопроводные магистрали, конвейеры и поточные линии…"
Круглое лицо его вспотело.
Прочитал и все перечеркнул. Жвачка. Надо совсем по-другому. Оказывается, статьи не так-то просто писать. И вообще жить не просто.
Вот люди, глядя на него, думают: "простачок", "чурка волосатая". А он не такой-то простачок. Знает, когда надо сделать вид, что ничего не заметил, не слышал, не понимает, а когда следует и показать себя, не дать в обиду, а то и оплеуху отвесить… в переносном смысле, конечно.
Хлыев сунулся было как-то к Грише со своим блатняцким балагурством: "Ну что, мужичок-хреновичок?" Поздняев его так отшил - кувырком летел, кепочку придерживая.
Антон думает, что он, Гриша, не видит: Дашкова ему нравится. Ну, и пусть думает. А девчонка она неплохая.
И Егор - парень хороший, у него что на уме, то и на лице. Но вот в жизни беспечный: на последний рубль накупит мороженого себе и ему с Антоном. Все-таки должна быть здоровая расчетливость. Не крохоборство, конечно. Петр Фирсович им об этом правильно говорил.
А другом Гриша умеет быть. Только не надо много о таком рассусоливать, главное - поступки… И не лезть без нужды в чужую душу с расспросами. Гриша догадывался - у Егора в семье плохо, но ведь не станешь бередить…
Статью все же написать надо.
…Антон пересек площадь, миновал театр и очутился у входа в школу.
В вестибюле суматоха и гам. Две девочки, постарше его, посмотрев на билет, на костюм, опросили:
- Наверно, из ПТУ?
- Да.
- Милости просим, - они сделали дурашливый книксен, - наверх и в актовый зал.
В зале стулья расставлены вдоль стен. На сцене ансамбль заиграл вальс, и какой-то пижон с бабочкой вместо галстука объявил:
- Дамы приглашают кавалеров!
"Гм… гм… в кавалеры попал", - подумал Антон, одергивая пиджак.
К нему подошла стройная девушка в коричневом платье с глубоким вырезом на груди, с широким поясом, подчеркивающим талию. Глаза у девушки смелые, даже дерзкие, и, кажется, немного подкрашены.
- Пойдемте.
Они закружились в вальсе. Оказывается, она учится в десятом классе, мечтает попасть в ГИТИС, ненавидит математику и свою классную руководительницу Индюшку. Довольно обширная информация для трех минут.
Все тот же пижон с бабочкой, подражая какому-то конферансье, произнес нараспев:
- Жюри успело избрать Королеву изящества - Ларису Валевскую!..
Он взял за кончики пальцев партнершу Антона и вывел в центр зала.
- И Рыцаря галантности, - он приблизился к Антону, рукой подвернул свое большое ухо к его губам, мотнул головой, - нашего гостя Антона Дробота!..
"Здрасьте-пожалуйста, в галантные попал".
"Королеве" вручили гвоздику, и Лариса приколола цветок к груди. Она раскраснелась, еще больше похорошела. А Дроботу дали целлулоидного кролика; Антон, не зная, куда его девать, поставил на подоконник и "забыл".
Весь вечер они танцевали с Ларисой. Она то и дело прижималась к нему, жеманно спрашивала:
- Ты доволен своей дамой?
На что Антон вежливо отвечал:
- Еще бы, "мисс изящество"!
У него нарастала неприязнь к ней. Она, видно, все время помнила, о своей красоте и неотразимости.
Часов около десяти Лариса сказала, скорее утверждая, чем прося:
- Ты, конечно, проводишь меня домой?
Они вышли на улицу. Прохладный ветерок приятно охлаждал лицо. Кончик оранжевой луны словно припаяли к стреле подъемного крана. Лариса взяла Антона под руку:
- У тебя есть сигареты?
- Я не курю.
- Что же это за мужчина, который не курит?! А где ты учишься?
- В профтехучилище…
- Гепетеушник, - разочарованно протянула она, - а я думала, ты студент.
Дробота покоробили тон Ларисы, пренебрежение, прозвучавшее в ее словах.
- Каждому свое.
- У тебя, должно быть, сильные рабочие руки. Правда? А вот и мой дом.
Они остановились у подъезда многоэтажного дома. Лариса повлекла Антона в тень деревьев, всем телом прильнула к нему.
- Так у тебя сильные руки?
Она будто охмелела - вся дрожала, ее горячие губы обожгли Антона.
Возвращался Антон в училище трамваем, на задней площадке почти пустого вагона. Его сильно раскачивало из стороны в сторону. Антон уткнулся горячим лбом в холодное стекло, глядел на убегающие рельсы.
Было жаль чего-то. Был противен себе.
Ведь Лариса ему совершенно не нужна, даже неприятна, а вот ее губы… лишили власти. Значит, и сам он такой.
Антону на мгновение представилась Тоня Дашкова с ее безыскусностью, милым голоском, чистыми правдивыми глазами. Припомнился вечер у реки. Теперь Тоня отвернулась бы, не захотела больше и словом переброситься, если бы узнала, какой он в действительности.
А может быть, он слишком строго себя судит? Конечно, Тоне он об этом случае не расскажет и никогда больше с Ларисой встречаться не станет.
7
После того как Егор уехал, Виктор Кузьмич все чаще и на работе и дома приходил к мысли, что нехорошо он тогда напоследок разговаривал с сыном и вообще мало интересовался его жизнью.
Признаться в этом вслух жене, а тем более Егору, Алпатов ни за что не признался бы - не тот у него был характер. А вот себе, долго ворочаясь перед сном, говорил: "Так его можно и вовсе потерять. Взрослый человек, а я к нему с такой меркой, будто он младенец. И в школе ни разу не был, и по душам не говорил. Получается - чужой я ему".
От этих мыслей Виктору Кузьмичу становилось горько, жалко себя. В свое время он так хотел сына, именно сына, чтобы продолжить алпатовский род, и сам же теперь отрезал живую ветку.
"У него характер, дай бог! - даже с нежностью, не свойственной ему, думал Виктор Кузьмич о сыне. - Упорный, трудолюбивый, несправедливости не терпит… А я останусь к старости бобылем. Маргарита что? Клуша. Вся в барахло ушла да в болезни. Больше придумывает их".
Жену он не любил. Просто свыкся с ней, стерпелся. Считал, что и у других так же - немного лучше, немного хуже, но так же. Живут, век проживают. Иного Алпатов и не представлял. И близость с женой радости ему не приносила.
Виктор Кузьмич осуждал блуд на стороне, разводы, считая все это баловством, когда с жиру бесятся. Даже гордился тем, что через несколько лет справит серебряную свадьбу. Некоторые его знакомые уже по два-три раза женаты были, а вот он, хотя порой и тошно было, в сторону не глядел.
А потом с Алпатовым произошла такая история, что предскажи ему такое кто-то год назад - не поверил бы, обругал.
По "горящей" путевке поехал он этим летом, впервые в жизни, в санаторий под Ригой, в Дубулты. Там нудился, все больше в бильярд играл.
До отъезда осталось уже три дня, когда стоял он под вечер в беседке, глядящей из санаторного парка на залив.
Над морем, на горизонте, разгорался зловещий пожар заката. Почти нечувствительный к красотам природы, Виктор Кузьмич был поражен игрой и непрерывной сменой в небе оранжевых, зеленых, фиолетовых красок. Алпатов застыл перед этой картиной, словно бы притаился, как все деревья, птицы вокруг, как сам залив, повторяющий краски неба.
Желтая полоса прибрежного песка уходила в сторону Пумпури, по этой полосе двигались одинокие фигуры отдыхающих, словно тоже вовлеченных в первозданную игру красок.
Снизу, от залива к беседке, легко поднималась женщина в густо-алом брючном костюме - частица, оторвавшаяся от заката. Она остановилась на нижней ступеньке беседки и, переводя дух, улыбнувшись, общительно сказала:
- Ф-у-у, устала.
Ей было лет тридцать. Из разговора, какие на курорте завязываются легко, выяснилось, что миловидная, светловолосая Настя отдыхала в соседнем санатории и послезавтра уже отбывает.
"Жаль, что я познакомился с ней так поздно", - неожиданно подумал Виктор Кузьмич.
Настя призналась, что тоже скучала здесь. Она вот уже два года, как разошлась с мужем, работает чертежницей в заводском конструкторском бюро и приехала, так же, по "горящей" путевке профсоюза.
Сначала они гуляли по парку санатория "Балтика", потом пошли в ресторан "Юрмала" и скоро уже в один голос жалели, что так поздно встретились. Проводив Настю, Виктор Кузьмич неуклюже попытался ее поцеловать, но она лукаво и ловко присела, ускользнув из круга его рук.
- Завтра в десять утра там же, в беседке, - скороговоркой сказала она и побежала к своему корпусу.
Возвратившись в палату и тихо, чтобы не потревожить соседей, улегшись, Алпатов долго не мог уснуть. Вспоминал фразу Насти: "Спасибо "горящим" путевкам", ее теплые пальцы, нежную шею с родинкой под сережкой.