Между прочим, Константин Иванович, один довольно не глупый человек, историк Василий Никитич Татищев, организуя в восемнадцатом веке на Урале первую горнозаводскую школу, написал такую инструкцию для учителя оной. Мол, должен сей учитель быть, "яко един отец им обсчий вместо многих родителей. Должен по совести не только в их учении, но и во всех их делах, обсуждениях и поступках твердое и прилежное надзирание и попечение иметь о детях". А?
И я вам, дорогой Константин Иванович, процитирую как-нибудь этого презренного гуманитария и попрошу зело задуматься над услышанным.
К вашему сведению, технократ Середа, сотни исследовательских институтов, втузов, научных учреждений, издательств, понимаете, не десятки - сотни! - думают над нашими проблемами, готовят нам специальные программы, учебники, инженеров-педагогов.
Представляете, Константин Иванович, масштабы дела?! И какой педагог надобен? С желанием научить молодых жить. Разносторонне образованный, тонкий психолог. Только такой способен вылепить современного рабочего, я бы сказал, рабочего с остро развитым чувством трудового ритма, высокой духовной и душевной конституцией. Готовы ли вы, Середа, быть причастным к подобному сотворению?
Вот ведь в чем вопрос…"
Шел последний урок, когда мать Егора постучала в дверь директорского кабинета. Коробов поднялся навстречу бледной женщине с заплаканными глазами, в песочного цвета платье, словно бы сшитом на более полную фигуру.
- Я мать Георгия Алпатова. Он поступил к вам без нашего разрешения, - тихо начала посетительница.
- Да вы садитесь… - Коробов запнулся.
- Маргарита Сергеевна, - подсказала она.
- Садитесь, Маргарита Сергеевна.
Ивану Родионовичу припомнилась исповедь ее сына. Попал парень в переплет.
- Чем могу быть полезен? - суховато спросил он.
Алпатова прижала к груди тонкие, почти прозрачные пальцы:
- Умоляю вас, возвратите нам Георгия…
Коробов помрачнел:
- Никто никакого насилия над вашим сыном не совершал. Я не могу возвратить вам его или не возвращать. Это вы решайте сами. Вот только мне не ясно, Маргарита Сергеевна, почему вы эгоистически не считаетесь с его вполне осознанными желаниями, призванием. Ведь определяется вся его жизнь…
- В том-то и дело, что вся. А разве он понимает, что ему хорошо… И какая мать не хочет счастья своему ребенку? Вырастет - будет нас винить, что не дали ему нормального образования.
Ивана Родионовича покоробило от этих слов. Зеленовато-синее пятно у него на щеке потемнело.
- Чем же наше образование ненормально? - нахмурился он.
- Нет, вот вы скажите искренне, - она перешла на доверительный тон, подалась всем тщедушным телом к нему, - своего сына вы отдали бы в ГПТУ?
Коробов ответил сдержанно:
- Младшая моя дочь в прошлом году, вместе со своим классом, отправилась после выпуска строить БАМ. И думаю, правильно сделала…
В коридоре весело зазвенел звонок, извещая об окончании уроков.
- И все же я прошу вас - повлияйте на него, - не сдавалась Алпатова. - Ему надо возвратиться домой… Семейные обстоятельства…
- Нет уж, увольте меня, зла я ему не желаю. Сейчас ваш сын будет здесь, и решайте сами. Но думайте не только о себе.
Коробов вызвал по селектору Алпатова, а сам быстро вышел из кабинета. Минуты через три появился Егор, в темно-синем костюме, в форменной фуражке, замер на пороге:
- Мама! Вот хорошо, что приехала.
"Уже успели обрядить в форму", - неприязненно подумала Маргарита Сергеевна, подбежала к сыну, обняла его, разрыдалась.
- Ну, что ты, что ты, ма, - стал успокаивать Егор.
- Сыночек, - сквозь всхлипывания произнесла она, жалко заглядывая Егору в глаза, - разве я тебя не люблю?
- Любишь, конечно, любишь.
- Почему же ты меня бросил?
Через силу, едва слышно добавила:
- И отец надумал бросить.
- Как? - пораженно спросил Егор.
- Уходит… Стара я для него стала.
"А… это та самая", - зло подумал Егор. Подвел мать к дивану, осторожно усадил, ткнулся носом в ее вздрагивающее плечо. Жалость пронизала его, он едва сдерживался, чтобы тоже не разреветься.
- Ты пойми, мама, - он говорил с ней, как взрослый с ребенком, - пойми, я тебя никогда не брошу… Если ты меня по-настоящему любишь - не отнимай у меня училища…
- Но как же я одна?.. - словно бы смиряясь, покорно спросила мать.
- Я буду к тебе часто приезжать…
Вошел директор.
- Я остаюсь, - сказал ему Егор.
…Уже на перроне, поглаживая мать по плечу, он говорил:
- На каникулах будем вместе… А работать приеду в наш город… Или квартиру поменяем… Ты не расстраивайся… Ну, пусть уходит… Разве ж я тебя оставлю…
4
Минуя Олений рог, степная дорога приводит в слободу Вишневую. Здесь до пятого класса жила Тоня Дашкова. Отец ее был механизатором, мать - учительницей в начальных классах. Может, именно поэтому Тоня пошла в первый "мамин класс", когда ей исполнилось шесть лет. Дома не с кем было оставаться.
Вишневая запала в душу Тони навсегда. Никли вербы над тихой речкой. Резвились на Плоской горе жеребята. У школьного здания горделиво высились тополя.
Пробравшись сквозь заросли терна, розовеющего шиповника, Тоня с подружками поднималась на курган, и перед ними открывался вдали сосновый бор, подернутый синевой.
Рассказывали сказки сороки в чаще Журавлиного озера, где стволы деревьев - в память о разливах - так наклонились, словно падали, да приостановили падение.
А потом мать и отец переехали в районный центр - умерла бабушка, оставила им свой дом. Отец продолжал работать механизатором, мать поступила корректором в типографию газеты.
…Больше всего любила Тоня приходить к маме в крохотную типографию на главной улице и смотреть, как наборщица тетя Клава, сидя на табуретке в зальце, пропитанном запахом свежей краски, проворно выбирает пальцами буковки из касс, подгоняет их друг к другу.
Наверно, у каждого человека есть свой любимый запах. Просто не всякий думает об этом. У одного это запах талой воды, у другого - окалины в колхозной кузне, у третьего - осенних листьев в дальнем углу сада… Тоня полюбила запах свежей типографской краски.
Истинное наслаждение испытывала девочка, когда брала в типографии еще влажноватый лист газеты и первой в селе читала ее.
Только-только приподнималось солнце из-за реки, все еще спали, еще не знали, что их ждет утром. А она уже знала: возвратились люди из космоса, получила орден соседка, доярка Зина Плахотина.
Позже, учась в старших классах, Тоня все чаще думала: какое чудо - рождение книги. Что знают об этом люди? О таинстве появления на свет книги в типографии, обретения ею лица, одежды? Тоня начала читать книги о рождении книг. Ей стало ясно: только если делать книгу с душой, творчески - она принесет людям радость. Равнодушный, случайный человек выпускает книгу неряхой.
И вот, окончив десятый класс, решила Тоня пойти в училище, потом поработать в типографии. А там видно будет, может быть, позже и в полиграфический институт поступит. Ведь годы в училище засчитываются как рабочий.
Подобно Алпатову, она еще летом отправилась "на разведку" в училище, узнала, что оно готовит наборщиков и печатников. Для себя Тоня облюбовала группу печатников.
В ее школьной характеристике написали: "Трудолюбива, общительна, вежлива. Хороший товарищ".
Прочитав эту строчку, Дашкова улыбнулась: ну и расхвалили! А что общительна - правда. Она никогда не понимала тех, кто говорил, что им скучно. Как это может быть скучно, если есть книги, люди?..
В училище жизнь и вовсе оказалась бурной. Достаточно поглядеть на объявления в вестибюле:
"Приходите в "Клуб интересных встреч". У нас в гостях - молодые ученые университета".
Работали клубы "Эврика", "Подружка", "Будущий воин". Готовился конкурс чтецов.
Не больно-то заскучаешь, если этой скуки нет в тебе самой.
В общежитии Тоня жила с хорошими девочками. Мечтательный очкарик Галя приехала из Дагестана. Отец ее был машинистом депо, а мать приковали к дому дети - вместе с Галей их было восемь. После десятилетки Галя поступала на дошкольный факультет пединститута, но не прошла по конкурсу. Возвращаться домой "ни с чем" не захотела и, увидев объявление о наборе, - подалась в профтехучилище, в группу печатников, рассудив, что не будет обузой семье и получит, вероятно, неплохую профессию.
Галя немного робкая, очень обязательная, всегда и во всем готова прийти на помощь.
Другая девочка из их комнаты - жгучая брюнетка Дина, с полными губами, величавой походкой: павой идет, бедрами покачивает. Темная полоса, умело проведенная "тенью" вдоль верхних ресниц, делала разрез глаз ее необычным, похожим на лепестки черной розы.
Тоня считала себя по сравнению с Диной дурнушкой-Золушкой. И глаза у нее невыразительные, и не брови - полубровки, и нос слишком маленький, и почти нет бедер, а груди вовсе крохотные.
Правда, был у Дины один неприятный для Тони "заскок": она не верила в чистоту отношений с ребятами, разговоры Дашковой об этом считала пустыми, наивными.
- Слишком ты начиталась классиков прошлого века. У наших милых мальчиков - иные песни…
Раз-другой обжегшись на доверительных беседах с Диной, Тоня стала избегать их.