14
К концу декабря ритм жизни в училище стал особенно напряженным. Старшие монтажники-"дембели" сдали экзамены по "Основам правоведения", курсу "Труд и экономика", эстетике; учащиеся группы Голенкова получили в ДОСААФе водительские права. Всем училищем отвечали на послание космонавта и писали в ЦК ВЛКСМ о желании выпускников поехать на БАМ. В клубе прошла встреча с полным кавалером орденов Славы - он работал на их базовом заводе слесарем.
Этот неприметный на вид человек (оказалось, фронтовой товарищ мастера Голенкова) рассказывал, как в августе 1942 года под Сталинградом ему "с Петей" - это с их-то Петром Фирсовичем - удалась протащить оврагами, балками два орудия, заправляя, ремонтируя трактор в степи, где вокруг шныряли гитлеровцы. После этого рассказа монтажники стали поглядывать на своего "Петю" с еще большим уважением.
В декабре же был "Праздник первого изделия" и выставка "Умелые руки". Хлыев, получив от Петра Фирсовнча в подарок набор рабочего инструмента, ходил гордый.
Гриша показывал, на этот раз маме, действующую модель атомной электростанции. "Работали" реакторы; ступеньки лестницы, ведущей на третий этаж турбинного цеха, были из тончайшей проволоки.
В большом зале клуба, где выставили эту модель, висела картина своего же художника - Лени Кротова, "Рабочие руки". Он их изобразил сильными, но без мозолей, ссадин, въевшегося мазута. Рабочие руки, но вместе с тем и руки техника. В пальцах - повышенная чуткость, они наверняка имели дело с тончайшими приборами. Гришина мама долго стояла перед картиной. Уходила и снова подходила к ней, поглядывая на сына как-то особенно, задумчиво.
Потом училище увлек конкурс на лучшее знание техники безопасности. Были капитаны с жетонами на груди, ярые болельщики, выставка стенгазет "Зеленая волна", "Безопасный труд".
И даже сатирический плакат: юнец работает у станка, блаженно прикрыв глаза. Ему видятся хоккейные ворота, цветок и сердце. А надпись призывает: "Не отвлекайся!"
Антон вышел из училища вместе с Тоней. Они миновали несколько кварталов главной улицы и спустились к реке, где "ужинали" когда-то и куда не однажды приходили потом. На Антоне недавно выданное двубортное пальто из серого сукна. На высокой тулье фуражки - кокарда и "крылышки".
Укутанный снегом лес темнел на другом берегу. Луна проложила по льду дорожку.
Тоне хорошо было стоять рядом, и просто молчать, и знать, что у нее есть верный друг. Мир словно бы тоже замер в ожидании счастья.
…Тридцать первого декабря Антон провожал Тоню на автовокзале. Она уезжала на каникулы к родителям, он оставался.
Пассажиры торопили:
- Поехали, водитель!
Тот басил:
- Погодьте, всех обилечу…
Тоня, положив сумку на сиденье у окна, вышла из автобуса. Было морозно. На Тоне приталенное пальто, берет, тоже с "крылышками". Вязаной рукавичкой, похожей на лапу зайчонка, она растирала щеку. Конопушки у нее почти совсем исчезли, а стрельчатые ресницы почему-то стали темнее.
Шофер включил мотор. Уже на ступеньке автобуса Тоня сказала негромко:
- До свиданья, Антон. Я буду скучать.
Автобус двинулся, отрывая ее от Антона. Поплыли окраинные дома, похожие на бело-бордовые гармошки, началось шоссе, словно прорубленное в сугробах, замелькала лесополоса в инее. То здесь, то там искрами вспыхивали между деревьев огни дальнего селения. Тоня улыбалась своим мыслям. Впереди были встреча с родителями, а потом возвращение в училище: к Антону, к Галчонку, Дине, в "драмгам". И все это наполняло сердце стойкой радостью.
Антон задумчиво пересек Театральную площадь. Играла огнями многоярусная новогодняя елка. Шли прохожие, груженные коробками с тортами, кульками, авоськами. Тени в окнах верхних этажей походили на телевизионные силуэты из космоса. Мягко бежали по скрипучему снегу легковые машины.
"Замечательная она, - думал Дробот о Тоне, - так хочется, чтобы она и сейчас, и всегда гордилась мной. Я всего добьюсь!.. Кое-что можно сделать уже теперь. Например, для армии… Научиться стрелять без промаха. Изучить топографию…"
Под Новый год Егор получил сразу два письма: от Зои Михайловны и Гриши.
Рощина поздравляла с праздником, просила написать, как складывается у него жизнь. А Гриша сообщал, что через три дня приедет и заберет Егора на неделю к себе, в гости. Гриша писал об этом, как о деле решенном, и Маргарита Сергеевна, узнав о приглашении, не рискнула возразить, хотя подумала опасливо: "Как бы этот гепетеушник снова не сбил его с толку".
Полугодие Егор окончил без двоек, а по математике и физике получил даже пятерки. Он словно бы приходил в себя после тяжелой болезни, потому что решил: среднюю школу надо окончить прилично, это потом пригодится.
…Гриша приехал в полдень: ввалился с мороза румяный, в ушанке, съехавшей набок, такой солидный мужичок. Стиснул Егора так, что у того кости захрустели.
Им не хватило дня, чтобы наговориться. Гриша рассказывал, как часто они теперь бывают с Петром Фирсовичем на заводе, монтируют оборудование. Ну, не сами еще, конечно, а вместе со своим мастером и с заводской бригадой. Как Голенков попросил мастера Горожанкина отпечатать пригласительные билеты родителям на "Праздник первого изделия".
- Ты представляешь, моя родительница приехала!..
И понижая голос, спросил:
- А твоя мама не передумала? Ты ее не переубедил?
Егор невесело усмехнулся: "Ее переубедишь! Сразу начнет за пузырьки с лекарствами хвататься. Я ведь - придаток квартиры". Но вслух только сказал:
- Не переубедил.
Чем больше слушал Егор своего друга, тем сильнее подступала, несколько приглушенная временем, тоска по училищу, помимо воли росла и неприязнь к матери.
- Да! Тебе Тоня привет передавала.
- Значит, не жалеешь, что пошел в монтажники? - сдавленным голосом, зная, что ответит Гриша, все-таки спросил Егор.
- Чудик! - живо откликнулся тот. - Да ни на минуту! Я монтаж ни на что другое золотое-бриллиантовое не променяю. Наш Середа…
Но о Середе Егору слушать не хотелось, поэтому он торопливо спросил:
- Так, значит, к тебе поедем?
- Завтра же! - горячо воскликнул Гриша. - Родители ждут.
15
Для тех, кто оставался на каникулах в училище, военрук организовал лыжный пробег, экскурсию к шефам в воинскую часть, трехдневный поход по местам боевой славы. Но и после этого у Антона оказалась уйма времени, и он одиноко бродил по гулким опустевшим коридорам, пропахшим мастикой.
Отец Антона служил сейчас за границей, мать была с ним, их квартира в небольшом городке пустовала. Брат отца, инженер с Харьковского тракторного, имел большую семью, но все же пригласил племянника к себе на две недели - вот только деньги на билет прислать не догадался, а родительский перевод почему-то запаздывал. Конечно, Антон мог бы перехватить десятку у того же Гриши, но не захотел и один слонялся, как неприкаянный.
Понимал ли он, что Тоня любит его?.. Это было ясно по ее глазам, она не умела ничего скрывать. И у него к Тоне было столько нежности, так хотелось ему все время делать для нее что-то приятное, хорошее, видеть ее как можно чаще.
Но по ночам, в пустой комнате общежития Антон нет-нет да возвращался невольно мыслью к Ларисе, вспоминал ее губы, податливое тело.
Разум говорил: "Неужто можешь ты променять Тоню на такую?" Однако что-то сильнее разума снова и снова рисовало картины того, о чем так много и неясно пишут в романах и говорят. Антон растравлял свое воображение.
Наконец пришли деньги от родителей, он отправился за ними на почту и опять повстречал Ларису.
Она была еще красивее, чем в воображении. В чем-то, пожалуй, Лариса походила на Тонину подругу Дину, только была более вызывающей.
- Это судьба! - воскликнула Лариса, играя глазами, подбивая прядь темных волос, выбившуюся из-под норковой шапочки. - Мои предки отбывают завтра в семь вечера в Сочи, и я готова оказать вам честь… - Она сменила игривый тон на серьезный: - Нет, правда, Антон, приходи завтра в восемь вечера… дом ты знаешь, квартира пятьдесят три…
- Приду, - коснеющим языком произнес Антон.
Эту ночь он почти не спал. Лежал в темноте с открытыми глазами, и перед ним все время вспыхивало: "53"… "53"…
К черту, он никуда не пойдет! Через несколько дней возвращается Тоня, и они снова будут в своем "драмгаме", будут репетировать "Зори"… А другой настойчивый голос нашептывал: "Но ты, наконец, узнаешь…"
И Антон опять рисовал в воображении, что ждет его. Разболелась голова, ломило все тело, будто его били палками, горело лицо…
…За окном прогрохотала в отдалении электричка. Хлопнула внизу дверь общежития. Интересно, который час? Антон зажег свет, посмотрел на ручные часы: три. Сквозь стекло, затканное морозом, ничего нельзя разглядеть. Он потушил свет и забылся беспокойным, не приносящим отдыха сном.
Без двух минут восемь Антон нажал белую выпуклую кнопку звонка. За дверью, обтянутой коричневым дерматином, с зеленым зрачком "глазка", раздался мелодичный перезвон. Так, наверно, отзванивали старинные часы. Дверь открыла Лариса.
- Милости прошу! - церемонно поклонилась она, отведя правую руку в сторону.
На Ларисе розовый коротенький простеганный халатик, пахло от нее какими-то сильными духами.
Комната, куда вошел Антон, после того как оставил в передней свое полупальто с пристегнутым цигейковым воротником, была вся в дорогих коврах: толстых, ярких, ворсистых. Лариса села на пол, оперлась голой рукой о мягкий ковер, розовые колени ее казались одним из рисунков на ковре.
- Садись, - предложила она Антону.
В комнате было жарко, даже душно.
- Сними пиджак, чувствуй себя как дома!