- Ты какой-то странный сегодня, Юрок. Угрюмый… С чего бы? - полковник Кузьма Захарьевич сощурившись внимательно поглядел на Батракова. - Опять запой?
- Тэ-э, - кисло отозвался Юра, - запьешь тут… Разве тут запьешь по-настоящему? Просто коньяк пил, "Наполеон". Отрава… Главное, сам привез, вот в чем штука. Фуру пригнал шефу, дай, думаю, возьму на пробу пару бутылок. В счет боя… Знаю ведь, что дрянь, не первый раз уже, а все-таки надежда. Вдруг по ошибке нормальный попадется…
- Как же, надейся… Поляки, небось, гонят. Сколько еще людей коньяком этим потравятся. Поди, с каждой фуры десяток трупов… - полковник замолчал, оглянулся на дверь, а затем, придвинувшись к Батракову, сказал серьезно и негромко: - А ведь это все не так просто, если вдуматься. Я убежден! Против нас, Юрок, ведется глобальная экономическая война…
- Какая там война… Именно, что все очень просто. Большие деньги, Кузьма Захарович. - объяснил Батраков. - Рассказать тебе, что там творится, сон потеряешь… В самой тине бултыхаюсь. Я еще на поверхности, а там такие караси водятся, в глубине, в гуще…
- Зачем лезешь в эту гущу?
- Большие деньги, Кузьма Захарович, - повторил Батраков.
- Захарьевич! Что-то не заметно по тебе этих больших денег.
- А как-то все они развеиваются, черт знает как… Что прогулять успеешь - твое, а остальные все равно пропадают, глазом не моргнешь… Вот в прошлом году стали уже с Иваном на ноги, палатка, товары, то, се… С оборота брали. Другие цену держат, а мы чуть дешевле. На оптовый по два раза на день мотались, зато ходко дело пошло… Конечно, зависть людская, конкуренция… Короче, пришли утром - уголья дымятся…
- Было золото, стали черепки, - усмехнулся Кузьма Захарьевич.
- Эх, другое меня мучит, полковник, - вздохнул Юра.
- Много выпил-то "Наполеона"?
- Эх я, осел! - Батраков сжал кулаки и прикусил нижнюю губу. - Знать бы наперед…
- Что еще? - встревожился полковник.
- Влип я, Кузьма Захарович. Крепко влип. - признался Батраков. - Идет охота на волков…
- Ты говори прямо, - строго сказал Кузьма Захарьевич. - Ты со своими делишками нас-то не подведешь под монастырь? У вас там стрельба да взрывы… А тут люди невинные…
- Вы-то ни при чем… Помнишь, я в круиз ездил по Средиземному морю в прошлом году?
- Ну?
- Никакой это не круиз, Кузьма Захарович. Я группу вез, подзаработать хотел. Меня и взяли за то, что внешность человеческая, имидж… Да я и не знал, думал, они и в самом деле выступать там в клубах будут, девчата эти… Если б знал…
- А-а, вот оно что! - догадался Кузьма Захарьевич. - Так это ты, подлюка! Я думал все это там где-нибудь делается, в офисах каких-нибудь чеченских, а он под самым боком угнездился!.. Ох, Юрка, гореть тебе синим пламенем… Я убежден!
- Горю, Кузьма Захарович… Я ж не знал, не ведал. Я ласково с ними обращался, довез, сдал. Прощай, беби!.. Честное слово, не знал… Мне и половины не заплатили от того, что сулили. Обман кругом…
- Сдал, сволота! - сердито перебил полковник. - В самом сердце такой змей угнездился! А я-то думал, это там где-нибудь, далеко от нас… Не знал он! Догадывался, небось…
- Когда большие деньги, полковник, как-то в догадки эти не вникаешь. Оно спокойнее. Да, честно говоря, не помню, чтоб догадывался. Это теперь мне ясно… С другой стороны, кто их силой вез? Сами должны были догадываться, не такие дуры… Не я, так другой бы, дело не в этом…
- А в чем же тогда дело?
- Дело в том, что вырвалась оттуда одна, сбежала… А я ведь телефон им всем свой оставил. Они мне: "Юрочка, Юрочка…" Если б я догадывался, как ты говоришь, стал бы им телефон свой оставлять, как лох? Стал бы?..
- Ну и осел, что не догадывался! - сказал полковник.
- Я и говорю, что осел. В том-то и беда… Она мне позвонила вчера, напомнила… Вот почему я коньяк этот пил. Была, стало быть, причина. А ты говоришь запой…
- У тебя всегда причина. Ну и что она сказала?
- В любви объяснилась! - огрызнулся Батраков, вскочил с табуретки и подбежал к окну. - Что она скажет? "Смерть, говорит, будет в вашем доме с неофициальным визитом…" Остроумная, сука… Ласково так, главное…
- Бабьи слова. - неуверенным голосом произнес Кузьма Захарьевич.
- Я тоже сперва так подумал. А потом вызнал кое-что… Сила за ней, полковник. И такая, я тебе скажу сила, что ты и не догадываешься… Ну черт с ней! Я и сам, если разобраться, часть этой силы… Но разборка будет… А я что, я человек подневольный, сказали делай - делаю…
- Наделал! - покачал головою Кузьма Захарьевич.
- Что теперь жалеть… - Юрка отошел от окна и снова опустился на табуретку. - Смерть будет в нашем доме. С неофициальным визитом. Пугает, конечно.
- Шутит, - снова неуверенно промолвил полковник.
- Нехорошие это шутки, - вздохнул Батраков. - Вот так-то, Кузьма Захарович…
- Захарьевич, - снова поправил полковник, извлекая из деревянного настенного шкафчика, к дверке которого был прикноплен самодельный плакатик "Не курить!", две фарфоровые чашки. Однако, покосившись на собеседника, он возвратил одну из них на полку, вытащил взамен железную кружку и поставил ее на стол.
- Довел ты себя, Юрка. Руки-то вон ходуном ходят, - разливая чай, говорил полковник. - Запустил тело, оттого и дух в тебе нездоровый.
Собеседник скептически усмехнулся, взял обеими кистями горячую кружку и осторожно вытянув губы, подул на кипяток. Кружка мелко дрожала в его пальцах, два из которых были замотаны грязным бинтом, а поверху еще изолентой.
- Кость у тебя прочная, крестьянская кость. - похвалил полковник, потрогав его мосластые запястья. - А мышцы тьфу!.. Я тебя ведь по-стариковски воспитываю, а вот попадись, положим, ты мне в армии… Гирю подарил, а ты что?.. Пропил через два дня!
- Украли, Кузьма Захарович. Скорняк, скорее всего… Он давно гнет искал…
- Пропил и сам не помнишь… Мне же и предлагал, между прочим, мою же гирю, - насупившись, перебил полковник. - Да еще на невинного человека наговариваешь…
- Шкура он, Кузьма Захарович. Сроду у него рубля не выпросишь в трудную минуту. Хоть помирай, бывало…
- Положим, Василий Фомич действительно шкура, я сам готов подтвердить. Но другими, конечно, фактами. Э-э, - махнул он рукой, - что за народишко у нас скопился! Заваль. Нет бы это собраться, сорганизоваться, приобрести инвентарь… По утрам пробежка, турник во дворе соорудить. Сухой закон…
Юра саркастически искоса взглянул на полковника. Тот заметил этот взгляд и замолчал, запнувшись на полуслове.
- Представляю себе эту секцию, - Юра снова ухмыльнулся. - Баба Вера со скакалкой, Степаныч со штангой, Касым с метлой… А посередке Ундер долговязый на турнике мельницу вертит…
Он мелко засмеялся и закашлялся, поперхнувшись чаем.
- Розенгольц забыл, - угрюмо напомнил Кузьма Захарьевич, сам понимая, что загнул. - В одном ты прав, немощь в народе. На Пашку только надежда, - добавил он. - Я уж понемногу вовлекаю его. Не без сопротивления, конечно, но раз уже пробежку совершили. С ним можно работать… Я убежден!
- Чудной он какой-то, Родионов твой. Пишет чего-то, пишет… Со старухой связался, кашкой ее кормит. О чем они только толкуют с этой ведьмой?
- То она тебе масонка, то ведьма…
- Фамилия-то масонская. Розенгольц. Типичная масонка. - пояснил Юра. - И потом жаба у нее живет… Я даже подозреваю, что это вещая жаба.
- Ты, Юра, пей-ка чаек, чем глупости говорить… - проворчал полковник. - Да о своей жизни подумай. Россия ему, вишь, спивается…
- Все равно, Захарыч, разъедемся. - серьезно сказал Юра. - Вчера опять приходили эти, осматривали, стены простукивали. Обещали ускорить снос нашего барака…
- Уедем-то, скорее всего, в один дом… Или по соседству расселимся. Будем, брат, и там кучно жить.
- Кучно - не скучно! - Юра улыбнулся внезапно сложившемуся стишку и взглянул на полковника.
Но Кузьма Захарьевич никак не отреагировал на это, молча хмурился и покачивал головой, думая какую-то тревожную думу.
- Честно говоря, Юрий, не особо понравились мне эти жуки, что приходили. Более того, совсем не понравились. И знаешь, Юра, почему? Потому, Юра, что не похожи они на жэковских, хоть и документы у них, и удостоверения… Не похожи, брат, меня не проведешь в этих вопросах… Выправка у них военная, вот что.
- Мне и самому, честно говоря… - начал было Юра, но осекся и, лязгнув зубами, уставился на дверь. Видавший виды полковник глянул туда же и подхватился с места, отступая к шкафу, слепо нашаривая что-то ладонями за спиной.
На пороге кухни высилась страшная иссохшая фигура старухи в белом балахоне до пят. Рот ее был разинут, сухие коричневые руки раздирали воздух, неподвижные черные зрачки полны были тоски и ненависти.
С резким звоном обрушилась на кафельный пол выроненная Юрой железная кружка и, повизгивая, поскакала под стол…
- Родионов! - ржавым голосом раздельно и внятно каркнула старуха. - Он мой… Ему!.. Все.
И умерла.
Это была Клара Карловна Розенгольц.