По мере приближения часовой стрелки к цифре семь напряжение снова стало нарастать, тем более, что телефон звонил теперь почти беспрерывно, так что Павел устал уже повторять свое "ошиблись" на вопросы об аптеке, сберкассе, булочной… Голоса извинялись или, злобно чертыхнувшись, пропадали в темных лабиринтах, в дебрях перепутавшихся телефонных сетей.
- Дэвушка, когда прибудет двадцать шэстой из Баку? Семнадцатый вагон…
- Никогда, - мрачно сказал Родионов. - Никогда к нам больше не прибудет семнадцатый вагон. Число жертв уточняется…
По-видимому, что-то произошло на телефонной станции. Может быть она уже давно пробивается к нему, но чей-нибудь отвратительный грубый голос хрипит ей, что она ошиблась, что такого здесь нет, не было и никогда не будет… И она, измучившись, навеки отходит от телефонного аппарата.
Перемогая время, Родионов протомился до двенадцати, до той последней черты приличия, заступить за которую мог разве что невнимательный ко времени пьяница, простодушно полагающий, что весь мир так же весел и открыт для дружеского разговора, как и он сам в эту праздничную минуту бытия.
Двенадцать пробило из комнаты полковника и наступила уже окончательная тишина. Это была качественно иная тишина, не дневная, а полунощная, полная мистического напряжения, загадочных тихих вздохов, потрескиваний, невнятного шелеста и дуновений.
Ждать дальше не было смысла.
Установив телефон на стуле подле дивана, Родионов безуспешно пытался заснуть. Между тем он знал самый верный способ засыпания и всегда мог в течение трех минут заснуть в любых условиях. Нужно было просто ни о чем не думать. Этому научиться на первых порах невероятно трудно - изгнать из головы всякую мысль и образ. Обрывки их так и лезли, важно было не дать им разрастись, пустить корни и отпрыски, тут же глушить и корчевать их, при этом стараясь не думать о том, что не надо думать… В таких борениях мозг уставал и сдавался очень скоро, сознание угасало и наступал сон. Наутро он мог только вспомнить, что уснул быстро, неприметно растворившись в нигде.
Но на этот раз испытанное средство не подействовало. Родионов извертелся, перекладывая подушку.
Часы у полковника ударили два раза, а потом под ухом у него взвизгнул близкий звонок. Не успев прийти в себя, Павел схватил холодную трубку, которая заранее уже о чем-то взволнованно трещала, пока он подносил ее к уху.
- Что? - хрипло спросил Родионов.
- Не время спать! - скомандовал взвинченный голос.
- Как же? - неопределенно ответил Павел, пытаясь сообразить, кто же это звонит. - Ты откуда?
- Из клиники, - по-прежнему взволнованно сообщил голос и добавил, не тратя времени на паузы. - Из наркологии семнадцатая двадцатый корпус понятно дело?
Голос был мучительно знаком, но Павел все никак не мог зрительно представить себе обладателя этого голоса. Он встряхнул головой, освобождаясь от последних остатков дремы. Если из наркологии, значит, пьяница… Но голос явно не Аблеева. Кто же это?
- Что, опять запой? - нейтрально поинтересовался Родионов, выгадывая время.
- Да как сказать… - отмахнулся голос. - Ты вот что… Ты мне как последний брат родной, больше у меня никого нет, - зачастил голос и Родионов почувствовал, что готовится какая-то для него петля. Просто так, без задней мысли, родным братом не назовут. Да и не было во всей Москве человека, с которым Павел когда-либо братался…
- Ты бы мог меня навестить, семнадцатая корпус двадцать! - приказал голос.
- М-м, - мычал Родионов, понимая, что вляпался, что хочешь не хочешь, а ехать придется. Больного навестить - долг каждого. - Ладно. Как ехать-то?
- Как ехать? - глухо, по-видимому в сторону, спросил у кого-то голос.
Вокруг трубки загалдели далекие встревоженные голоса, вспыхнул и угас яростный мгновенный спор.
- Каховка! - крикнул в трубку посторонний баритон.
- Каховское метро! - прорвался к телефону резкий альт.
- Метро Каховская, - подытожил знакомый голос.
Кто же это, морщил лоб Родионов.
- Ладно. Заеду, но ненадолго, - согласился он обреченно.
- Ты братом скажись. - учил голос. - Ты, брат, теперь мне и вправду брат родной…
Эта навязчивость стала Павла пугать, тем более, что голос почему-то утратил уже всякую знакомость, стал чужим и враждебным.
- Что привезти? - сухо спросил Родионов. - Книги какие?
- Книги?! - удивленно ахнул голос, будто ослышавшись.
И тотчас снова загалдели тревожные посторонние голоса, сторожившие, по-видимому, с напряженным вниманием каждое слово.
Скорее всего, из кабинета главврача звонят, подумал Родионов, представив полутемный кабинет, мерцающее стекло медицинских шкафов в слабом свете уличных фонарей. Спящую в дальнем конце коридора дежурную медсестру. И эти нервные фигуры, сосредоточившиеся вокруг телефонного аппарата.
- Водочки. - подсказал посторонний баритон.
- Две водочки! - выкрикнул опытный альт.
- Пару водочки, - ласково согласился с ним и знакомый голос, переставший быть знакомым. - На твое усмотрение, сколько хочешь привези…
Кто же это, соображал Павел, перебирая в уме знакомых алкоголиков. Может, автор какой-нибудь… Но не полезет никакой автор так нагло брататься…
- Но ты же лечишься! - запротестовал Родионов. - Тебе же нельзя водки!
- Ой, Костыль, бля бу, хоть ты мораль не читай! - разозлился голос. - Я тебя сколько раз… А когда ты наблевал в метро…
- Какой Костыль? - взвился Родионов. - Я никакой не Костыль!
- А я кто, по-твоему? - едко спросил голос. - Пушкин, что ли? Брось ломаться, Костыль. Слово же дал, сука!..
- Я вам никакой не Костыль! - резко и зло перебил Родионов. - И прекратите звонить по ночам, тут коммуналка все-таки!
Он медленно понес трубку в темноте, нащупывая, куда ее положить. Трубка верещала в три голоса, взволнованно тукала, клокотала… Павел нашел ложбинку на аппарате и твердо надавил кнопку, убивая ненавистные наглые голоса.
Он долго лежал в темноте, постепенно остывая от раздражения. И снова потекли туманные образы, снова думал он об Ольге… Снова ударил звонок.
- Слушаю, - сказал Родионов.
- Костыль, мы тебе яйца оторвем, паскуда! Чтоб в семь утра…
Павел равнодушно положил трубку.
Тишина стояла в квартире, но это была уже тишина предрассветная, чистая. Где-то на Каховке толкались и ругались, дозваниваясь до Костыля…
Опять заверещал наглый звонок. Родионов быстро схватил трубку, еще не остывшую от предыдущего разговора и яростно зашипел в нее:
- Коз-злы хреновы! Магнезия вам в задницу…
- Павел, Павел!.. - удивленно и укоризненно перебил его чистый, выпевающий слова, изумительный голос. - Что там стряслось?..
И пусто стало в груди у Родионова, только гулко и часто застучало под самым горлом сердце. Вот и позвонила, думал Павел, и как же это глупо - звонить на рассвете. Все-таки прокололась - оригинальничает. Стало быть, есть у нее и слабина…
- Привет, - сказал он. - Привет тебе, привет…
Глава 5
Мечта
Рассказ о жизни человеческой всегда замешен на чувстве утраты и печали. Печаль, конечно же, не в том, что жизнь сама по себе бывает грустной, а в том, что рассказ о жизни - это всегда рассказ о прошедшем.
Память ходит по излюбленным протоптанным дорожкам, всякий раз что-то попутно переставляя и прихорашивая, и редко забредает в места дикие и неухоженные, заросшие сорной травою, волчьим кустарником, а если и оказывается там случайно, то спешит поскорее выйти на свет, на знакомую и безопасную тропинку.
Но сколько бы ни старалась она окультурить и облагородить свои обширные владения, всегда останутся там унылые мрачные заросли, укромные темные углы, куда лучше не заглядывать, которые лучше обойти стороною, не соваться, забыть и уж тем более не водить туда посторонних.
Память большая мастерица по части всякого рода украшательств и перестановок, но как бы она ни старалась, не в ее силах переставить горы и выровнять рвы, она всегда лишь скромный смотритель, сторож заброшенного сада.
Как и всякому человеку, Павлу Родионову хотелось бы многое изменить в своем собственном прошлом, как следует отредактировать свою жизнь. И дело не в том, что были в этой жизни страшные преступления, умышленные злодеяния, их, конечно же, у Родионова не было и быть не могло. Но столько лишнего, ненужного, пустого было в этом прошлом, столько бесполезных и долгих блужданий, потерянных понапрасну сил, растраченного времени. О, если б можно было невидимкою отправиться в прошлое, разыскать там одного слишком мечтательного парнишку и как следует встряхнуть его за плечи - опомнись, дружок!.. Делай вот это и это, читай вот эти книги… А вот сюда не суйся. И не смотри это глупое кино, потому что родится из-за него в сердце твоем вредная, дурацкая мечта, которая так отравит все твое будущее.
Он обустроил и обставил мебелью эту свою глупую мечту, ясно видел - чердачную комнатку с полукруглым окном, небольшой, заваленный бумагами письменный стол. А вот и сам он, герой, беспрерывно стучит на машинке, сидит в сизом облаке табачного дыма. Чашка остывшего кофе на столе… К утру надо сдать статью. Серый рассвет показывается в мутном оконце, Павел распахивает форточку и в комнату врывается грохот и рев цивилизации, сигналы автомобилей. А он опять закуривает, допивает кофе и откидывается на спинку кресла. Готово. Злодеи разоблачены, их ждет возмездие. Комната полна дыма…