Я глухо застонал.
Невесте…
Если Екатерина приедет уже завтра, то серьезный разговор с ней придется, пожалуй, отложить, как я отложил свой новый роман, да и книжку про Лекомцева тоже.
Сейчас самым важным стало не просто отыскать дневник, но раскопать всю эту историю с эликсирами, найти способ ничего не отдавать Гольданцеву и избавиться от него без ущерба своему спокойствию. И первое, что надо сделать – это разыскать Довгера. Он принес рукописи Галена в наш дом, он заразил его идеями Олега Александровича, он же, фактически, всех и погубил, а потом бесследно исчез! И, если он ещё жив, то на всей земле не найдется кто-либо, лучше, чем он, осведомленный в тех давних делах.
Я бросился к антресолям, где валялась старая телефонная книга. Фамилия Довгер была записана четвертой на страничке под буквой "Д". Тут же, в скобках, указан день его рождения и адрес. Очень хорошо! Если по телефону никто не ответит, поеду прямо домой…
Но, увы, делать этого не пришлось. Юношеский голос на том конце провода печально сообщил, что Соломон Ильич недавно скончался.
– Как скончался?! – забыв от разочарования про всякий такт, воскликнул я.
– Да, он болел… А кто его спрашивает?
– Теперь это уже неважно.
Я повесил трубку и задумался.
Смерть Довгера закрыла последнюю дверь в прошлое, и отныне мне оставалось только перевернуть квартиру вверх дном в поисках дневника и надеяться, что хотя бы в нем будут не одни формулы.
Далеко за полночь, или даже скорее ближе к утру, я упал, не раздеваясь, на диван и заснул мертвецким сном.
Квартира походила на стойбище каких-то беженцев. Все вещи и книги вывалены из шкафов на пол, кухонная посуда горой накрыла плиту и стол, а мебель сдвинута с привычных мест, чтобы удобнее было подбираться к задним стенкам…
К несчастью, погром ничего не изменил в моем положении. Дневника не оказалось ни в одном из тайников, как не оказалось двойных стенок у шкафов, комодов, и даже простукивание столешниц ничего не дало – сплошной монолит.
В коротком сне мне привиделся Гольданцев.
Он прорывался сквозь пол в клубах зеленого дыма и кричал с диким хохотом: "А ты, небось, думал, что в твою квартиру только через дверь попасть можно?". При этом звонил, почему-то, в какой-то колокольчик.
Постепенно звук колокольчика трансформировался в обычный звонок, и я, вырвавшись из кошмара, сообразил, наконец, что это надрывается мой телефон.
Трубку схватил машинально, но, когда подносил к уху, запоздало подумал, что в такую рань звонить мне могут только Гольданцев или издатель, а ни тому, ни другому сказать было нечего. Однако, прохрипел сонно:
– Да, я слушаю.
– Аллё, – замешкался в трубке немного дребезжащий женский голос. – Это с кем я говорю?
– А куда вы звоните? – протирая глаза, спросил я в полной уверенности, что дама просто ошиблась номером.
– Я звоню в квартиру Калашникова Василия Львовича. Мне нужен его племянник – Саша Широков.
– Я слушаю.
– А…
Женщина, похоже, была удивлена.
– Здравствуйте, Саша, – неуверенно продолжила она после короткой паузы. – У вас что-то с голосом. Вы, наверное, спали. Я вас разбудила, да?
– Нет, нет, ничего. С кем имею честь?
– Ох, простите! Я Паневина, Валентина Георгиевна. Мой муж, Алексей Николаевич часто бывал в вашем доме. Вы его помните?
– Да, да, конечно.
– Сашенька, – то ли облегченно, то ли, наоборот, обеспокоено, заторопилась Паневина, – мне срочно нужно с вами увидеться и поговорить. У меня недавно несчастье произошло… Только вчера выписалась из больницы… Там все время думала, и вчера всю ночь не спала… В общем, я решила, что настал именно тот момент, когда мне следует отдать вам дневник Василия Львовича, как он и просил…
– Что?!!! – заорал я, отчаянно надеясь, что все это наяву, а не в продолжении сна. – Дневник дяди у вас?! Господи, я же сегодня ночью всю квартиру перекопал, отыскивая его!
– Так вы знаете о дневнике? – в свою очередь изумилась Паневина.
И тут же голос её резко поменялся.
– Кто вам сказал? Гольданцев? Он уже был у вас, да?
– Да, – пролепетал я, ошеломленный требовательностью её тона.
Такой металл в голосе мог быть только у следователя в застенке, но никак не у пожилой дамы.
– Вот что, Саша, – решительно произнесла Валентина Георгиевна, – немедленно собирайтесь и приезжайте ко мне. Слышите? Немедленно! Адрес я вам сейчас продиктую.
Я выхватил из кучи вещёй на полу какую-то бумажку, дотянулся до карандаша на столе и, прижимая плечом выскальзывающую трубку, записал, куда ехать и каким транспортом. После этого, безо всяких прощаний, Валентина Георгиевна свою трубку положила, а я помчался в ванную смывать с себя ночную пыль.
Через пол часа, кое-как умытый и одетый, уже трясся в маршрутке, проклиная медлительность водителя и светофоры.
Паневина встретила меня в строгом темном платье с сурово поджатыми губами.
– Проходите, – бросила она и первая прошла в комнату.
Квартира оказалась именно такой, какую я и ожидал увидеть – типичное логово старого антикварщика. Потертые бархатные шторы, неизменный фикус в углу, не такая шикарная, как у нас, но тоже старинная мебель и обязательный круглый стол под скатертью с бахромой. На стенах, как водится, картины, из которых одна сразу приковывала к себе взгляд. Небольшой портрет очень эффектной женщины стиля "вамп". Выполнен он был в старинной манере, но явно изображал саму Паневину, только гораздо моложе, чем теперь.
– Садитесь, – велела она, указывая мне на стул с подушечкой.
Сама же опустилась в глубокое кресло, спиной к окну.
"Интересная дамочка", – подумал я, разглядывая Валентину Георгиевну. Сначала, по телефону, показалась какой-то неуверенной старушкой. Но теперь, при ближайшем рассмотрении, выходило, что металл в голосе и приказной тон идут ей больше, чем старушечья неуверенность. Порода проступала во всем – в осанке, в форме головы и чертах красивого тонкого носа. О таких, как она, в романах обычно пишут: "дама со следами былой красоты". И эту "былую красоту" очень красноречиво подтверждал портрет на стене. Да ещё этот избитый женский трюк – сесть спиной к окну… У неё он выглядел совсем не нарочито и говорил о многом.
– Вот что, Саша, – произнесла Паневина, – я должна вам рассказать, что в больницу попала после ограбления…
– Я знаю, видел по телевизору, – поспешил вставить я.
– Не перебивайте. Следователь считает, что грабили из-за Алешиной коллекции, но я тоже кое-что понимаю и с ним не согласна. Если приходят за коллекцией, то, как правило, это по заказу, и забирают обычно все, или самое ценное. У меня же, как сороки, унесли только самое блестящее, а подлинные, старинные гербы из дерева, за которые любой коллекционер душу продаст, оставили на месте. Другой странный факт – то, что перерыты были ящики письменного стола мужа и книжные полки. Следователь заверил меня, что ничего удивительного в этом нет, поскольку любой домушник знает – именно в книгах или среди бумаг граждане обычно прячут свои сбережения. Но я такой же гражданин, как и все, и деньги храню в конверте из Алешиного бювара, а он лежит именно в письменном столе! Вы можете сейчас пойти проверить – конверт на месте. Выходит, воры шли в мою квартиру, заранее зная, что там есть коллекция, которую можно взять в качестве приза за другую вещь. Её-то они и пытались отыскать на книжных полках и в столе.
– И эта вещь – дневник моего дяди? – спросил я.
– Конечно! Поэтому конверт их внимания не привлек. А третья странность, которая мешает мне поверить в простое ограбление из-за коллекции, заключается в том, что воры пришли днем! Сами посудите, я живу в старом доме, с соседями, которых знаю много лет. Все мы люди пожилые и выходим крайне редко. В основном летом, на лавочку во дворе. Продукты мне привозит дочь соседки, бегать по поликлиникам я не любительница… Одним словом, почти всегда дома. Обычный домушник сначала удостоверится, что в доме никого нет, а потом только полезет грабить. Мои же пришли именно в пятницу, именно в два часа дня, то есть тогда, когда меня не должно было быть. А знали об этой моей отлучке всего два человека – подруга Верочка, к которой я ходила, и другой, при котором я договаривалась с ней о визите. Но этого другого не было здесь в четверг вечером, когда Верочка снова позвонила и перенесла нашу встречу на двенадцать! Поэтому воры чрезвычайно удивились когда я появилась на пороге. Стукнули меня по голове и убежали. Но я хорошо запомнила изумление на их лицах. Так удивляются только те, кто ничего подобного не ожидал. Вот и выходит, что тот "другой", которого зовут Николай Гольданцев, этих воров и навел!
– Гольданцев?!
– Да. Он был у меня дня за два до ограбления. Все время шарил глазами по столам и по книжным полкам. Очень неприятный человек! При нем, как на грех, Верочка и позвонила. А я, знаете ли, женщина пожилая, на память уже не надеюсь, вот и завела привычку все для памяти записывать. Гольданцев не мог не видеть, как я написала: "пятница, 14.00, заехать к Верочке".
– Но зачем он приходил к вам?
– Просил разрешения просмотреть бумаги мужа. Я отказала. Тогда он стал упирать на то, что там могли находиться и записи его отца, или Василия Калашникова, который вел их за время болезни Олега. Сказал, что память об отце ему очень дорога, и все такое, но я снова отказала. Кроме дневника вашего дяди у меня действительно ничего не осталось, но, относительно его, Алеша, ещё при жизни, дал очень четкие инструкции. Нарушать их я не имела права.
– Валентина Георгиевна, пожалуйста, расскажите же мне, наконец, что там на самом деле произошло! – взмолился я. – Кое-что я узнал от Гольданцева, но теперь уже не уверен… Может, он все врал?