I.
...дно, - произнес Иванов, предваряя следующий вопрос и во многом ставя себя в неловкое положение.
- Нет, все-таки?.. - настаивал оппонент, слегка раздражаясь и ничего не скрывая в своих намерениях, - ... прав... - и недовольно морщился.
"Ах, шельма, - думал Иванов, отводя взгляд от худого иноземного лица и мельтешащих за ушами бабочек, - словно я тебе дурак, словно на мне воду можно возить..."
Извечная проблема - предполагать, что у собеседника больше ума, чем есть на самом деле. Рано или поздно кто-то на этом ловился, словно за красивой вывеской обнаруживалась пустота выветренных мозгов или ослиные уши.
- ...Мне будет крайне непри... - напористо говорил человек, проглатывая слова, - если...
Что "если": найдут поутру зарезанным или - сунут головой в бетономешалку?
- ...если наши мнения не совпадут... - Крутил шеей в жестком воротничке.
Второй, одетый в стиле "милитари", позевывая, смотрел в окно и делал вид, что находится в комнате случайно.
Весь, по частям, - калека, с протезами для совести и вставной челюстью для душевного равновесия. Каждый раз он молча приходил и садился в угол, как великий созерцатель, и напомаженные кончики усов свисали над жующей губой, как щетина у моржа.
Непредставленный доктор Е.Во. Сподвижник трубочиста. Может быть, насильственный материалист? А-а-а... - понял Иванов, - чиновник из Министерства Первичной пропаганды. Иногда он забывался и проглатывал жвачку, но чаще любопытства ради оставлял ее приклеенной к днищу стула, на котором сидел.
"Будет, будет... - снова думал Иванов, глядя на них обоих, - трясти всяким шибздикам своими ручками перед моим прекрасным носом..."
По коридору бегали, и каждые пять минут кто-то с хваткой папарацци совался в дверь: "Шеф! я так не могу... гы-гы-гы... облысею..." и протягивал бумаги на подпись.
Вентилятор вяло разматывал жару бесконечно-ленивым шарфом.
- Но разве я не пра?.. - загадочно вопрошал человек, двигаясь по серой комнате, как по минному полю. - Здраво рассудив, по логике вещей?.. В концепции общих направле... в динамике мне... - и чуть незаметно, словно советуясь, адресовал вопрос к окну, так что Иванову хотелось подойти и похлопать щетиноусого по вислым, надутым щечкам, не боясь уколоться и стряхнуть траурную пыльцу с разлетающихся бабочек, - как духи Диша, они возвращались на незаращенную тонзуру.
По пятницам и вторникам ему всегда так отвечали, воображая, что значительны от рождения, от ассирийского начала, что ли? Со своими ужимками, чубчиком и обгрызенными ногтями. Со своей новоявленной логикой, большими деньгами, запахом пота и трубочного табака. "Если у тебя длинные рукава, носи резинки, - хотелось добавить вслух. - Вот здесь, на гребне третьего тысячелетия, перед человеческим самодовольством, его свинством... прав, прав Ипполит Тэн: ""Философия подразумевает и стиль жизни", - думал Иванов, - и снова кто-то решает, пользуясь властью обстоятельств, и так будет всегда и никогда не изменится, потому что... потому что..."
- Существуют же какие-то принципы, в конце концов... - Бабочки взвивались укоризненным роем, как мыльные пузыри над горячим асфальтом.
"...потому что - трубочисты-полукровки... выхолощенные извилины до седьмого израильского колена, безвольные подбородки, спрятанные в перхотные бороды. Деньги, которые делали их хамами с теми, у кого их нет... Потому что на вопрос, что они знают об Олби, не задумываясь, ответят: "Реклама фирмы", и будут формально правы".
- Совесть, мораль... - Маленький человек, потеряв осторожность, обращался в забавной умозрительности к собственным мыслям - каждый раз: ручеек по сомнительному ложу (дохлая раздутая кошка, край ржавой банки, скользкие бутылочные осколки), - общепринятые ограничения нравственности к тому же... - замашки мандарина - почти неподдельные, искренние, как святое причастие, как облатка на язык, - чувство меры хотя бы...
Пауза, вставленная для эффекта или позы, палец, указующий в облупившейся потолок. Давно ли чванство и циничность возведены в ранг добродетели?
- ...Мы все должны... заботиться о... превыше соблюдать пра... работать на одного дя... - проговорился на выдохе.
"Ух ты!" - восклицаете вы, но ничего не понимаете, ибо собеседник давно поднаторел на лжи.
- Я понимаю, что вы мне просто выворачиваете руки, - сказал Иванов, пытаясь в столь завуалированной форме воспротивиться и нежно взывая к совести собеседника. В присутствии других он безнадежно глупел.
Испепеляющая мимика в диапазоне от гневливости до презрения (суетливая паника вокруг макушки). Вместо ответа поволок по комнатам. Тайная гордость новоявленных. По-хозяйски желая произвести впечатление, словно подгоняя под мерку проеденных рецептов.
Доктор Е.Во. сопроводил равнодушным взглядом. Сунул за щеку порцию жвачки. Согбенная спина приросла к спинке стула, как тело черепахи к панцирю. Лицо, застывшее посмертной маской скудоумия.
Чаще за многозначительностью кроется спесивость, а не ум.
Отрывались от экранов. Недоуменными тенями постных лиц витали под потолками, избегая взгляда нанимателя. Белые рубашки тех, кто никогда не привыкнет к ним и для кого они так и останутся ненавистной частью одежды от былого величия империи.
- ...все они тоже пишут... - распространяя запах набриолиненной головы, скороговоркой сообщил человечек, - здесь, здесь и здесь... - За дирижирующей ручкой скрывалась привычка раздражаться.
"Сравнил... - думал Иванов, - палец с этим, как его..."
- ...профессионалы... - Сердито захлебывался. Выпученные глаза загадочно блестели, - мастера зубочисток... острого пера... (можно еще добавить: пижамы, мыла, простокваши, делающие под козырек ради килограмма вермишели или бутылки "Каберне").
Вероятно, господин Ли Цой забыл, с кем имеет дело: в литературных кругах Иванов давно чувствовал себя белой вороной. Впрочем, его уже перестали удивлять потуги в стиле Карелина или вторичность форм Бродского, журналистские романы, в беглости которых не стоило сомневаться, вырождение мыслей еще до первого вздоха. Взращено серостью школ и провинциальных университетов, кичащихся рассуждениями какого-нибудь профессора-словесника и поклонников Юза Алешковского по форме и в худшем варианте языка - без помысла проникновения в суть, (да и возможно ли?), демонстрирующих полную творческую беспомощность. Филологически грамотно писать - еще не значит быть художником. Свобода не существует вне автора. Преклонение перед любым заезжим литератором-иностранцем или чеховедом... Пренебрежительное похлопывание великих на литературных скопищах: А. А. А и И. А. Б (вокруг каждого имени кормится своя банда борзописцев), рассчитанное на эффект приобщения хотя бы таким образом. Восторги с придыханием: "О-о-о!.." Медвежий угол, где думают и пишут с тугомордой крестьянской хваткой... Разжевывают преснятину от "а" до "я", не помышляя выскочить за флажки - бивуачная литература. Жалят друг друга с хитростью комаров, топят друг друга в одной и той же луже. Старо, старо...
Брюки волнами сползали на туфли. Рубашка пузырилась на тщедушном теле. Так и хотелось сказать: "Подберитесь... подберитесь... пора перейти к делу, как вам не надоело..." Сколько раз давал себе слово не унижаться.
Машины были новенькими, но уже с захватанными клавиатурами и пыльными экранами.
- ...и здесь тоже... - говорил маленький человек, не глядя ни на кого, врываясь в следующую комнату, в которой поспешно прятали глаза и пахло свежей баклажанной икрой, - шестьдесят миллионов...
В общем-то, Иванову было наплевать. Стоило повесить на пуп лишнюю звезду Давида, чтобы трясти ею перед себе же подобными, но не перед забитыми служащими.
- ...основных фондов на...
"Поди ты, поди ты..." - снова думал Иванов. Цифры он пропускал мимо ушей. Скотский уголок. Все люди равны, только некоторые равнее.