И в первом же баре, в который они попробовали зайти, перед ними без вопросов поставили пиво в бутылках. Заведение было узким и мрачным, с зелеными стенами, пахло дезинфекцией; едва они уселись, как музыкальный автомат загремел "Я буду одна". Большинство посетителей были старики, облепившие стойку, кое-кто харкал прямо на пол, но были тут и солдаты, а в одной из кабинок сидели два моряка, обнимая совсем юных девчонок, единственных на весь бар. Пиво было покрепче того, к какому Прентис привык в гарнизонном кафе, и после третьей бутылки он почувствовал приятный туман в голове: он готов был признать, что, в конце концов, это не худший вариант провести последнее увольнение, сидя в странном, убогом баре с Джоном Квинтом и слушая его рассуждения о масштабных социальных и исторических аспектах войны. Ибо Квинт прервал свое задумчивое молчание, окутанное дымом трубки, и заговорил - больше, как видно, от скуки, чем от неподдельного желания поговорить, - об экономике, и политике, и международных делах; он разошелся не на шутку и был красноречив почти как тогда, на занятиях в Кэмп-Пикетте после просмотра фильма, и сейчас он обращался к одному Прентису, который мог ему отвечать. Это было как добрые старые разговоры с Хью Берлингеймом, еще в школе.
- Но, с другой стороны, Квинт, - поражаясь, слушал Прентис собственный голос, - с другой стороны…
- …прав. Ты абсолютно прав, Прентис. - И хотя Прентис позже не мог вспомнить, что он там говорил, он знал, что ему никогда не забыть серьезного, одобрительного выражения на лице Квинта. - В этом ты абсолютно прав.
- Извините, что встреваю, парни, - услышали они сквозь завесу сигаретного дыма незнакомый голос, подняли головы и увидели юного пьяного моряка, вцепившегося в перегородку их кабинки. - Такие дела. Мы с моим другом подцепили двух милашек, только нам надо срочно сматывать, через двадцать минут должны быть на базе. Если мы перекинем их вам, идет? То есть я вижу, вы, ребята, тут как бы одни.
Прентис вопросительно взглянул на Квинта, но тот с преувеличенным вниманием отколупывал мокрую наклейку с бутылки пива.
- Вот что, - продолжал моряк, - вы мне просто скажите, как вас зовут, чтобы я мог вас представить. То есть, черт, что вы теряете?
Квинт глянул на моряка с поразившей Прентиса странной смесью презрения и робости и сказал:
- Джон.
- Боб, - назвал себя Прентис.
Не прошло и минуты, когда Прентис и Квинт старались не смотреть друг другу в глаза, как моряк вернулся. На сей раз он притащил своего дружка, огромного рыжего парня, который, казалось, засыпал на ходу, и двух девчонок.
- Эй, Джон! - радостно сказал он. - Как дела? Эй, Боб! Парни, хочу вам представить наших подруг. Это Нэнси, а это Арлин. Не против, если мы присоединимся к вам на минутку?
Затем Прентис осознал, что морячки исчезли, оставив их с девушками. Та, которую звали Нэнси, пухленькая болтушка в тугих кудряшках, подсела к Квинту и беспрестанно что-то уютно щебетала, другая, Арлин, вжалась в трепетное объятие Прентисовой руки. Она была очень худенькой, молчала, как немая, и от нее одуряюще пахло духами.
- …Нет, объясни мне вот что, Джон, - говорила Нэнси, - мне это совершенно непонятно. Как так случилось, что вы дружите с Джином и Фрэнком, если они во флоте, а вы в армии?
Квинт что-то ответил ей вежливо и невнятно. Он снял очки и протирал их бумажной салфеткой, щуря на Нэнси маленькие глазки.
Потом неожиданно развязался язык и у Арлин.
- Есть у тебя пятицентовик, Боб? - спросила она. - Хочу еще раз послушать ту песенку, "Я буду одна". Обожаю ее.
Он встал, чтобы выполнить ее просьбу, притопнул, чтобы штанины легли на башмаки, и направился к автомату, надеясь, что она обратит внимание на его новую походку. Когда он вернулся, она начала подпевать песенке, как бы обращаясь к нему, сидя прямо, уперев ладони в колени и глядя прямо перед собой, чтобы он полюбовался ее профилем: странно скошенным лобиком и припудренными прыщами.
- Спросят меня: почему, - подпевала она, - я отвечу: иначе нельзя. Есть мечты, что мне не забыть, под луною наши мечты, когда обнимал меня ты…
Пока она напевала, в голове у него проносились недоуменные вопросы. Кто они, эти девчонки? Проститутки? Может, морячки успели попользоваться ими и сбагрили их им, не заплатив? Нет-нет, девчонки ни за что не дали бы им уйти просто так. Сколько им лет? По семнадцать? Но какого сорта девчонки в таком возрасте бывают в подобном месте, позволяя передавать себя из рук в руки, словно товар?
- …Я всегда буду рядом, где б ты ни был; каждый вечер, в каждой молитве. Если ты позовешь, я услышу из дали любой - просто закрой глаза, и я буду с тобой…
И где морячки подцепили их? Может, они из тех, которых в газетах называют "девушками для победы", непрофессионалки, любительницы военных? Тут его на мгновение охватила паника: а если заразишься?
- …Пожалуйста, будь один; своей любо-овию и поцелу-у-ями храни меня… - Арлин прикрыла глаза и, сентиментально трепеща, сморщила лобик, когда песенка достигла кульминации, - пока тебя не будет рядом, я буду одна. - Потом она открыла глаза и манерно, однако продолжительно приложилась к пиву; на стакане остался след помады, на ее губах - пена.
- Господи, обожаю эту песенку, - сказала она. - Откуда ты, Боб?
- Из Нью-Йорка.
- Братья-сестры есть?
Все это как-то не шло ей: эта прелюдия, свойственная больше девчонкам на школьных танцах. Он попытался спустить разговор с романтических высот на землю, заикнувшись о том, что они с Квинтом из Форт-Мида и в любой день их могут отправить на войну в Европу, но это не произвело на нее впечатления: она явно знала многих парней из Форт-Мида. Разговор грозил того гляди заглохнуть, и он, ища помощи, посмотрел на парочку напротив, но раскрасневшийся Квинт в этот момент судорожно смеялся над какими-то словами Нэнси, та тоже смеялась, и на голове у нее была пилотка Квинта. Потом Арлин неожиданно подалась ближе, положила ладонь ему на бедро и принялась легко и ритмично поглаживать, отчего сладостные жаркие волны покатились по телу Прентиса от колен к горлу. У нее была маленькая детская ладошка с обгрызенными ногтями и школьным колечком на пальце.
- Слушай… - проговорила она. - Поздно уже. Не хочешь проводить меня до дому?
Она жила в такой дали от центра, что надо было долго ехать на одном автобусе, а потом пересаживаться на другой. Он беспокоился, как будет возвращаться, и заставил ее несколько раз повторить обратный маршрут, отчего она сникла и поскучнела, пока они тряслись на втором автобусе. У него даже голова слегка вспотела под шерстяной, набекрень, пилоткой; он представил, как у двери ее дома она вяло протягивает ему ладонь и говорит ужасные слова: "Прощай, дурачок, мы чудесно провели время", или что-то в этом роде, - и, отчаянно пытаясь не допустить подобной катастрофы, он обнял ее одной рукой, а другую смело запустил под распахнутое пальто, скользнул выше и положил на плоский холмик груди. В ответ она, тихонько мурлыча, прильнула к нему, запахнула полу, чтобы спрятать его руку; наклонившись, он коснулся губами ее напудренного лобика и ехал дальше в балтиморскую ночь, ощущая себя солдатом из солдат.
Но когда они наконец покинули автобус и пошли к ряду молчаливых, смутно виднеющихся, зловеще темных домов, смелость покинула его. "Ты живешь с родителями?" - спросил он, и неожиданно в нем загорелась надежда, что вечер может закончиться семейной сценкой на кухне: общительный папаша в подтяжках, которому захочется пуститься в воспоминания о прошлой войне, ласковая улыбающаяся мамочка благодарит за то, что он позаботился об Арлин, проводил ее до дому, затем пожелает ему удачи, поцелует в щеку на прощание и сунет теплый пакет с домашним печеньем.
- Ну да, с родителями, - ответила она. - Но это не страшно. Отец работает в ночную смену, а мамаша дрыхнет как убитая. Ну вот, пришли. Следующий дом. А теперь, ради бога, потише.
Она провела его между домами, потом через раздвижную дверь, по скрипучей лестнице и по устланному линолеумом коридору к двери в квартиру. Ее ключ щелкнул в замке и, прошептав: "Ш-ш-ш", она впустила сто внутрь и включила свет.
Обои в цветочек, аляповатый диван, обтянутый зеленым плисом, и фальшивый камин с газовой горелкой. На стенах картинки религиозного содержания, темная репродукция вангоговского "Жнеца", а на каминной доске куча безделушек, среди которых пресс-папье - копия "Трилона" и "Перисферы" с нью-йоркской Всемирной выставки 1939 года и большущий пупс с перьями. Арлин сбросила туфли и, шепнув, что сейчас вернется, оставила его одного, бесшумно скрывшись за другой дверью. Он снял шинель и пилотку и осторожно присел на диван. Достал сигареты, но решил повременить: пусть она вернется, тогда можно будет прикурить сразу две сигареты и медленно передать одну ей, глядя на нее с прищуром, как Пол Хенрейд на Бетт Дэвис в фильме "Вперед, путешественник".
- Порядок, - сказала, появившись, Арлин. - Спит без задних ног. - И подошла к дивану, неся кварту пива и стаканы. - Сигарета есть, Боб?
Он старательно повторил прием Хенрейда, только она в этот момент разливала пиво и ничего не заметила.
- Спасибо, - сказала она. - Погоди, сейчас включу эту штуку.
И, некрасиво опустившись на корточки, она зажгла горелку: послышался легкий хлопок и шипение. Потом выключила верхний свет и села рядом с ним в оранжевом свечении газа.