…Ты называешь своих армейских товарищей "тупыми животными". Меня тоже окружают подобные типы, и я не испытываю к ним особенного сочувствия. Читал ты "Стадса Лонигана" Фаррелла? Почитай, и найдешь среди его героев многих из моих сокурсников. Ни мозгов, ни цели в жизни. Для них "самый кайф" - это кувыркаться в постели с распоследней шлюхой, а потом смаковать грязные подробности с приятелями. Меня не шокирует их шутовство - но становится тягостно, когда понимаю, что они - лучшее, что Америка предлагает в своем раннем мужании. И если подобных людей видишь в Программе V-12, могу представить, каков уровень тех, кто служит в частях вроде твоей, куда призываются даже последние отбросы общества. C’est la guerre.
Что касается религии, то, полагаю, тебя сильно удивит (помня наши разговоры в школе о Шопенгауэре и т. д.), но я больше не атеист. В последние несколько месяцев я честно пересмотрел свои философские взгляды и неожиданно обнаружил, что больше не считаю христианство проклятием человечества, как считал раньше. Теперь я могу понять, почему величайшие мыслители, самые светлые умы в нашей западной культуре в той или иной форме призывали следовать христианскому идеалу и христианской этике…
В письме было еще несколько страниц, но Прентису и прочитанного было достаточно. Он тщательно протер перо авторучки и вернулся к своему частично законченному ответу:
"А я продолжаю не доверять религии, как не доверяю всем догмам и всем моральным и/или духовным установлениям".
Это звучало убедительно - тон верный, - но нужно было придумать еще три-четыре фразы в том же духе, прежде чем он сможет по праву завершить письмо абзацем, который получилось набросать на одном дыхании:
"Думаю, в следующий раз я не скоро соберусь написать тебе, поскольку нас готовят к отправке в Европу, где, должно быть, какое-то время всем нам будет не до писем - и отбросам общества, и Стадсу Лонигану, и мне".
Он еще ковырялся со своими тремя фразами, когда вернулись Квинт и Сэм Рэнд и плюхнулись на койку, от них разило пивом.
- Прентис, дружище, - окликнул его Квинт, - если б ты слез со своего насеста и взглянул на доску приказов, то узнал бы, что нам дают восьмичасовую увольнительную на этот вечер. Мы собираемся в Балтимор. Так как, спустишь свою задницу?
Хью Берлингейм был тут же забыт. В первый раз, насколько помнил Прентис, Квинт назвал его "дружище", пусть даже в насмешку, и было приятно сознавать, что они с Рэндом вернулись в казарму за ним, прежде чем уехать. Идя вьюжной улицей гарнизона, пряча лицо от ветра в поднятый воротник, он с непривычки чувствовал себя щеголем. Новенькая форма сидела на нем не в пример лучше, чем старая, его восхищали полевые ботинки нового фасона, высокие и на толстой резиновой подошве; их выдали в Форт-Миде, и он уже научился драить их, подпаливая на огне их рыжую кожу, а потом густо смазывая гуталином. Ноги казались в них не такими тощими, и еще они придавали важности походке. Ни Квинт, ни Сэм Рэнд не позаботились обработать их над огнем и ходили неуклюже, будто ботинки терли им ноги; а потому, когда друзья направились в город, обещавший им развеселый вечерок, Прентису казалось, что он выглядит самым подтянутым и бравым среди них троих. И он позволил растущему чувству товарищества обнять вместе с Квинтом и Сэма Рэнда, поскольку видел теперь: Рэнд не представляет серьезной угрозы, подтверждением чему самый тот факт, что Рэнд простодушен, естествен, "колоритен", как киноактер на характерных ролях. Его наивность и комизм способны облегчить Прентису и Квинту их более сложные дружеские отношения, и в этом смысле его компанию можно было только приветствовать. Если бы Сэма Рэнда смертельно ранило в бою, Прентис мог бы броситься к нему под градом пуль, вынести к своим и доставить в полевой госпиталь, как это сделал герой Лью Эйрса в фильме "На Западном фронте без перемен", не понимая, что товарищ уже мертв. И Квинт, не стыдясь слез, сказал бы: "Ты сделал для него все, что мог, Прентис" (или, лучше, "Боб"), Ну а сейчас ему пришлось попросить их остановиться и подождать у телефонной будки рядом с автобусной станцией, пока он позвонит матери; и когда он, сложившись, втиснулся в будку и звонил в непомерную даль, он вовсе не чувствовал себя таким уж бравым.
- Ох, дорогой, - сказала она, когда он объяснил, что не успеет за такой короткий срок добраться до Нью-Йорка и вернуться обратно. - А как думаешь, дадут тебе увольнение, когда будешь в другом месте? Поближе?
Она имела в виду Кэмп-Шенкс, в штате Нью-Йорк, порт отправки войск, как говорили строго засекреченный.
- Нет, - ответил он. - Оттуда даже звонить не позволяют. Но в любом случае я напишу. И слушай, обещай мне не волноваться, хорошо? Со мной ничего не случится.
Трубка в его потной руке была скользкой.
- Обещаю, дорогой. Но ты уж там поосторожней, ладно? Понимаю, это звучит глупо, но я просто…
- Конечно же, конечно. Все у меня будет отлично. Ты только береги себя и… ну, ты знаешь… обещай не волноваться. Хорошо?
Повесив трубку, он несколько секунд посидел в запотевшей будке, не понимая, зачем он вообще звонил матери. А когда вышел и потопал ногами, чтобы брюки опустились на башмаки, то увидел, что Квинт стоит один.
- А где Сэм?
- Слинял. Подъехали какие-то его друзья на такси, он и укатил с ними. Сказал, постарается позже разыскать нас в городе. Ну, ты готов?
В столь непохожей на армейский порядок городской суматохе они нашли бар при гостинице, где Сэм обещал ждать их; но его там не оказалось, и совсем стало досадно, когда бармен отказался налить Прентису.
- Какого хрена! - возмутился Квинт. - Он же в армии, чтоб тебя! Отправляется за океан. Что тут у вас за порядки?
- Полегче, солдат, попридержи язык. Таков закон: не моложе двадцати одного года, и никакая ругань не поможет. Обслужу его, так лишусь работы.
- Брось, Квинт. Выпей без меня.
- Нет. Черт с ним.
Не зная, что делать, они стояли у стойки и пялились на столики, заполненные гражданскими, или офицерами с девушками, или солдатами, тоже с девушками, пока Квинт не буркнул:
- Пошли отсюда… Вообще-то, - сказал он, когда они вышли наружу и бесцельно побрели по улице, - вообще-то, я и не ждал, что Сэм появится. Думаю, старина Сэм не желает, чтобы ему помешали в серьезном деле - перепихнуться сегодня.
Прентис негромко хохотнул, но это его несколько обеспокоило. Он особо не надеялся, что они отправятся в бордель или подцепят девчонок в баре или еще где, но что еще стоящего можно сделать в последний свободный вечерок в Штатах? Или Квинт считает, что это позволительно только недалеким, "колоритным" солдатам? Неужели Квинт в его двадцать четыре года так же стесняется девушек, как он сам?
Они дошли до площади, расцвеченной яркими огнями, что-то вроде балтиморской Таймс-сквер, остановились под навесом над входом в местное варьете, и Квинт, насупив брови, пожал плечами и сказал, что можно бы и зайти туда. Все лучше, чем идти в кино; но представление разочаровало их. Большинство актрисок были не способны по-настоящему зажечь, а их стриптиз выглядел так, будто они изо всех сил старались не выйти за рамки, очерченные полицией. Комики были не смешны, а представление постоянно прерывалось, чтобы лоточники прошли по проходам, предлагая коробки конфет, содержавших, по словам конферансье, еще и множество ценных призов, в том числе серебряные зажигалки и бумажники из настоящей кожи.
- Ну что, - проговорил Квинт, когда нудное представление закончилось и они снова оказались на леденящем ветру. - Черт, пошли выпьем где-нибудь. Может, в этом гнусном квартале удастся хотя бы выпить.