И он не ошибся. Когда они с полной выкладкой шагали по улицам Саутгемптона, еще можно было верить слухам - ведь лагерь, говорили же, находится рядом с Саутгемптоном, - но никаких армейских грузовиков не было, как не было и никакого джипа с приказом поворачивать в сторону берега. Они продолжали маршировать дальше, мимо множества англичан-штатских, в чьих глазах читалось, что им до полусмерти надоело видеть американцев, и это продолжалось до тех пор, пока они не погрузились на борт английского транспорта, провонявшего рыбой и блевотиной. Той же ночью корабль с погашенными огнями, соблюдая радиомолчание, крадучись вышел в Ла-Манш.
Они высадились в Нормандии и покатили на восток во французских товарных вагонах, полы в которых были густо устланы соломой, и народ чихал и ругался, пока не понял, какое благо эта солома. Прентис проснулся с рассветом от кашля и лихорадочного жара, подполз поближе к полуоткрытой двери, хотя понимал, что не следует этого делать при его простуде. Ему хотелось увидеть заснеженные поля и лесопосадки, где минувшим летом проходили сражения. Снова показалось, что мать едет с ним ("Посмотри, какие краски, дорогой, правда красиво?"), но он опять заснул и проспал долго, пока не проснулся от звуков, которые наверняка разочаровали и расстроили бы ее: гвалта импровизированного рынка. Они стояли в каком-то городке, и на насыпи у вагона собралась толпа оборванных мужчин и мальчишек, предлагавших деньги и вино в обмен на сигареты:
- …Сколько-сколько?
- Он говорит, двадцать штук. То есть, выходит, двадцать пять франков за пачку. Торгуйся, какого хрена!
- Черт, нет, не будь идиотом… это ж только полбакса. Пусть платит доллар за пачку.
- Эй, малыш, comby-ann за вино? Эй! Малый! Ты, с соплями под носом… да, ты. Comby-ann за винцо?
- Pardon, M’sieur? Comment?
- Я сказал, comby-ann хочешь сигаретти за винцо? Нет, черт, за винцо!
Потом поезд снова тронулся. Прентис с радостью провел бы остаток дня, болтая с Квинтом, - они могли бы обсуждать места, по которым проезжают, и попробовать догадаться, в какой части Франции находятся, - но Квинт сказал, что паршиво себя чувствует, зарылся в солому и то ли спал, то ли пытался заснуть. Сэм Рэнд был готов поговорить, но проплывающий мимо пейзаж его не интересовал. "Я хочу лишь скорей доехать туда, куда мы едем, - ответил он, - все равно куда".
Название "Пункт приема пополнений" звучало солидно, что утешало, обещая по крайней мере какое-то подобие гарнизонной жизни с приличными казармами, приличной кормежкой и медпунктом, - но подобный пункт в Первой армии оказался кучей палаток, наскоро поставленных вокруг бельгийской деревни, разбитой артиллерией. Группу, в которой находился Прентис, разместили на ночь не в палатке, а в амбаре, но его продувал ветер со снегом; единственным способом сделать ночлег сносным было прошагать полмили до места, где крестьянин-бельгиец продавал солому: охапку за пачку сигарет, так что скоро солома стала предметом ожесточенных споров:
- Эй, ты забираешь всю мою солому!
- Пошел ты, приятель, это моя солома.
Утром их повели на временное стрельбище пристреливать винтовки, а днем выдали галоши - обыкновенные черные галоши, как на гражданке, и Прентис малость расстроился: больно уж вид в них был не воинственный. Потом их погрузили в открытые грузовики и повезли в неизвестное место, откуда, как объяснили, их в течение двадцати четырех часов отправят в боевые подразделения.
- Какого черта грузовики не крытые? - возмутился Прентис, дрожа на ветру, и Квинт, который, казалось, много чего знал о Первой армии из журнала "Тайм", объяснил, что открытые грузовики используются в ней с начала боев в Арденнах: чтобы солдаты могли быстрей выскочить из них в случае нападения врага.
Они доехали до лагеря, состоявшего из промороженных палаток, в которых провели бессонную, в непрестанном кашле ночь, а с утра начали прибывать конвои таких же открытых грузовиков из разных подразделений Первой армии за своим пополнением. Прентис, Квинт, Рэнд и еще несколько сотен других попали на грузовики, у водителей которых на плече была круглая нашивка с цифрами "57" посредине.
- Как думаешь, пятьдесят седьмая - хорошая часть? - спросил Прентис.
- Откуда мне знать? - огрызнулся Квинт. - Что, мне обо всем докладывают?
- Господи, да не злись ты. Я просто подумал, что ты чего-нибудь слышал, только и всего.
- Ладно, ничего я не слышал.
После этого в кузове долго не было разговоров: все кутались в запорошенные снегом шинели, стараясь защититься от пронизывающего ветра.
- Интересно, они отвезут нас прямо на передовую, - прервал молчание Прентис, - или сперва в штаб дивизии?
Квинт медленно повернул к нему свое круглое, щетинистое, обветренное лицо и посмотрел как на надоедливого ребенка.
- Проклятие, Прентис, - процедил он сквозь зубы, - прекратишь ты задавать вопросы?
- Я не задавая вопрос. Просто сказал, что мне интересно.
- Ну, значит, прекрати интересоваться. Попробуй немного помолчать. Может, чего узнаешь.
Они узнали о дивизии все, что нужно, тем же вечером под отдаленный гул и грохот артиллерийской канонады, когда их собрали в амбаре, чтобы выслушать приветственное обращение капеллана, вдохновенное, словно с проповеднической кафедры.
- Теперь вы солдаты пятьдесят седьмой дивизии, - начал он, заложив большие пальцы за ремень с пистолетом в кобуре и подобрав брюшко, - и, уверен, скоро вам представится предостаточно случаев гордиться этим.
Он продолжал, говоря, что пятьдесят седьмая - это новая дивизия даже по меркам, по которым дивизия считалась старой, если воевала в Нормандии только прошлым летом. Прошлым летом пятьдесят седьмая дивизия еще находилась в Штатах. Ее перебросили за океан в октябре, она прошла усиленную подготовку в Уэльсе и получила боевое крещение здесь, в Бельгии, меньше месяца назад. Но, отметил капеллан, назидательно тряся щеками, за этот месяц парни пятьдесят седьмой стали настоящими мужчинами. Они "приняли участие в самом жесточайшем сражении Второй мировой войны, и в некоторых ротах потери составили до шестидесяти процентов состава". Он говорил еще много вещей, причем в выражениях, похоже заимствованных из журналов "Янки" и "Ридерс дайджест", и Прентис больше прислушивался к артиллерийской канонаде, чем к его словам.
Для ночлега им отвели второй этаж заброшенной мельницы - промерзшее помещение, в котором гудел ветер, врываясь в разбитые окна. Прентиса и Квинта вызвали в санчасть и дали аспирин и еще какие-то темные и вонючие круглые пилюли, размером и видом похожие на кроличьи катышки.
- И в самом деле отличное лекарство, если не стошнит, - сказал Квинт. - Держи во рту, пока не растворится, и закутай горло.
Но Прентис не выдержал. Минуту подержал таблетки во рту и поспешил проглотить, но кашель не унимался, а во рту и в носу остался мерзкий привкус.
На вторую ночь Сэм Рэнд договорился с крестьянином из дома дальше по дороге, что тот за три пачки сигарет пустит их троих ночевать на кухне, где было так тепло, что даже не верилось. Они сидели, задрай ноги в носках на решетку огромной железной плиты, попивая кофе из НЗ и слушая гул орудий. Но Квинт сказал, что лучше будет, если они переночуют здесь только сегодня: был риск, что они пропустят команду выдвинуться на передовую. В тот день они узнали, в какую роту зачислены, и Прентис обрадовался, что все трое попали в роту "А" сто восемьдесят девятого полка.
- Так, а какие номера у других полков? - сказал он.
- Сто девяностый и сто девяносто первый.
- Точно. И их только три, правильно?
- Ох, Прентис, ради бога! Да, в дивизии три полка. - И Квинт продолжал монотонно, нараспев и прикрыв глаза, как учитель классической школы: - В каждом полку по три батальона, в каждом батальоне по три роты плюс рота тяжелого вооружения, и в каждой роте по три взвода плюс взвод оружия…
- Я знаю, - сказал Прентис.
- …в каждом взводе по три отделения, и в каждом отделении по двенадцать человек.
- Все это я знаю.
- Ну, если знаешь, что тогда постоянно задаешь идиотские вопросы?
- Я не задаю постоянно вопросы! Я вообще не спрашивал!
- И ради бога, не вздумай забыть, где ты служишь. В роте "А", первый батальон сто восемьдесят девятого полка. Лучше запиши.
- Пошел к черту, Квинт, и не разговаривай со мной в таком тоне. Я же не совсем идиот, ты это знаешь.
- Да знаю… - Квинт поборол приступ жестокого кашля и договорил: - Знаю, что ты не идиот. Поэтому так и возмущаюсь, что все время ведешь себя по-идиотски.
- А знаешь, что еще возмутительней? Что ты - настоящий зануда.
- Ну-ну, ребята, - вмешался Сэм Рэнд, - кончайте ссориться.
Они замолчали, медленно остывая, пока Рэнд не спросил:
- Сколько тебе, Прентис? Восемнадцать?
- Да.
- Мой старший сынишка только вдвое моложе. Разве не забавно?
Прентис кивнул: мол, забавно.
- Сколько у тебя детей, Сэм? Трое, наверно?
- Да, трое. Еще девочка семи лет, а потом другой мальчишка - четыре года. - Он приподнялся и нерешительно полез за бумажником. - Видели их фотографии?
На свет появился моментальный снимок, на котором была вся троица: светловолосые и серьезные, стоят рядком у стены обшитого вагонкой дома и щурятся от солнца.
- А это моя жена, - сказал Сэм и, отвернув пластиковый клапан, показал худенькую миловидную девушку в цветастом платье и со свежим перманентом на голове.