- Да, неплохо, - сказал я, зная, что мой ответ звучит неубедительно.
- Тебе надо завести роман.
- Легче сказать, чем сделать, в моей-то глухомани. В любом случае, мне надо дописать книгу.
- Мама всегда говорила, что для тебя книги на первом месте.
- Ты с этим согласна?
- И да и нет. Ты постоянно был в разъездах. Но дома всегда был клёвый.
- Я по-прежнему клёвый?
- Еще какой, - сказала она, многозначительно пожимая мне руку. - Но я не хочу, чтоб ты был таким одиноким.
- Такова участь писателя, - сказал я. - Быть одиночкой, помешанным на своем творчестве. Близким зачастую трудно с этим смириться. И разве можно их осуждать?
- Мама однажды сказала, что ты никогда не любил ее, что твое сердце было где-то в другом месте.
Я внимательно посмотрел на дочь.
- В моей жизни много чего было до знакомства с твоей мамой, - сказал я. - Несмотря ни на что, я любил ее.
- Но не всегда.
- Это брак, со всеми его атрибутами. И он длился целых двадцать лет.
- Даже при том, что твое сердце было в другом месте?
- Ты задаешь слишком много вопросов.
- Только потому, что ты такой скрытный, папуля.
- Прошлое осталось в прошлом.
- Слушай, тебе действительно хочется увильнуть от этого вопроса?
Я улыбнулся, глядя на свою не по годам развитую дочь, и предложил выпить еще по бокалу вина.
- У меня вопрос по немецкому, - вдруг сказала она.
- Давай.
- На днях мы переводили в классе Лютера.
- Ваш преподаватель садист?
- Нет, просто немец. Но дело не в этом. Копаясь в коллекции афоризмов Лютера, я наткнулась на один весьма подходящий…
- К чему или к кому?
- Ник чему и ни к кому. Но я не уверена в том, что правильно его поняла.
- И ты думаешь, я смогу тебе помочь?
- Ты же свободно говоришь по-немецки. Du sprichst die Sprache.
- Только после пары бокалов вина.
- Не скромничай, пап.
- Ладно, давай цитируй своего Лютера.
- Wie bald "nicht jetzt" "nie" wird.
Я даже не поморщился. Просто перевел фразу:
- Как быстро "не сейчас" превращается в "никогда".
- Это великая цитата, - сказала Кэндис.
- И как все великие цитаты, содержит долю правды. Чем она тебя так зацепила?
- Просто мне кажется, что я отношусь к категории "не сейчас".
- Почему ты так думаешь?
- Яне могу жить моментом, не могу себе позволить радоваться тому, что у меня есть.
- Не слишком ли ты строга к себе?
- Вряд ли. Я знаю, что и ты такой же.
Wie bald "nicht jetzt" "nie" wird.
- Момент… - произнес я, словно пробуя слово на вкус. - Его роль слишком преувеличивают.
- Но ведь это все, что у нас есть, верно? Этот вечер, этот разговор, это мгновение. Что еще?
- Прошлое.
- Так и знала, что ты это скажешь, потому что зациклен на прошлом. Оно присутствует во всех твоих книгах. Почему "прошлое", отец?
- Оно всегда наполняет смыслом настоящее.
И еще потому, что из его цепких объятий не вырваться. Как примириться с тем, что в твоей жизни больше не будет того, что было? Подумать только: мой брак, возможно, дал трещину еще десять лет назад, а развязку ускорил тот самый январский день, когда я купил коттедж в Мэне.
Бесповоротность финала я осознал лишь наутро после моего ужина с Кэндис, когда в непривычно ранний час меня разбудил стук в дверь.
Мои немногочисленные соседи уже знали, что я не ранняя пташка. В этом глухом уголке штата Мэн все как один встают за час до рассвета, а девять утра здесь считается чуть ли не разгаром дня. Но я никогда не выныриваю из постели раньше полудня. Я - сова. Обычно начинаю работать после десяти вечера и засиживаюсь часов до трех, потом позволяю себе пропустить стаканчик-другой виски, посмотреть старый фильм или почитать, а около пяти утра ложусь спать. В таком ритме я живу с тех пор, как двадцать семь лет назад начал писать книги, что поначалу восхищало мою жену, а потом стало источником раздражения. "У тебя то разъезды, то ночные бдения, а жить когда?" - такие стенания я слышал постоянно и неизменно отвечал: "Виновен по всем пунктам". Теперь, когда мой пятидесятилетний юбилей остался далеко позади, я окончательно увяз в "вампирском" образе жизни: рассвет встречаю лишь изредка, когда я в ударе и строчу без остановки.
Но в то зимнее утро настойчивый стук в дверь заставил меня проснуться затемно. В какой-то момент мне даже показалось, что я пребываю в безумном кафкианском сне: по надуманным обвинениям меня пришли арестовать, и я… И я, покосившись на будильник, обнаружил, что стрелки показывают половину восьмого. Постепенно ко мне вернулось ощущение реальности. В дверь уже не просто стучали - барабанили.
Я встал с постели, схватил халат и потащился открывать. На пороге стоял коротышка в парке и вязаной шапке. Одну руку он прятал за спиной. Вид у него был обиженный.
- Наконец-то! - вырвалось у него изо рта вместе с облачком пара.
- Прошу прощения?
- Томас Несбитт?
- Да…
Коротышка выдернул руку из-за спины. В руке был зажат большой коричневый конверт. Жестом учителя-викторианца, привыкшего лупить детей линейкой, он сунул конверт мне.
- Документ вам вручен, мистер Несбитт, - сказал он, развернулся и зашагал к своей машине.
Какое-то время я стоял на пороге, забыв про холод и тупо рассматривая конверт. Почувствовав, что пальцы заледенели, я закрыл дверь, прошел на кухню, сел и вскрыл его. В конверте лежало извещение о разводе из штата Массачусетс. Мое имя - Томас Олден Несбитт - было напечатано рядом с именем моей жены - Джен Роджерс Стэффорд. Жена значилась как Истец. Я - как Ответчик. Не в силах читать дальше, я отшвырнул извещение в сторону. Конечно, я знал, что это неизбежно. Но одно дело - предполагать, и совсем другое - читать безжалостные строки. Развод - пусть даже и ожидаемый - это признание собственного поражения. Чувство потери после двадцати совместно прожитых лет слишком велико. И вот теперь…
И вот теперь этот документ. Окончательный и бесповоротный финал.
Может ли так просто отпустить то, чем ты когда-то дорожил?
В то январское утро у меня не было ответа на этот вопрос. Была лишь бумага, из которой следовало, что мой брак окончен, и я все спрашивал себя: могли ли мы - я - найти выход из тупика?
"Мама однажды сказала, что ты никогда не любил ее, что твое сердце было где-то в другом месте".
Я бы не стал так упрощать. Но прошлое действительно не отпускает, прорастая в настоящее, и очень трудно вырваться из его тисков.
К чему искать ответы, когда ничего уже не исправить? - уговаривал я себя, поглядывая на извещение. Делай то, что ты делаешь всегда, если жизнь достала. Беги.
В ожидании, пока сварится кофе, я взялся за телефон. Позвонил в Бостон своему адвокату, которая сказала, чтобы я подписал второй экземпляр извещения и отослал ей. Напоследок она дала мне ценный совет: не паниковать. Следующим был звонок в маленький отель в пяти часах езды от моего дома, где я намеревался снять номер на ближайшую неделю. Когда мне подтвердили наличие мест, я сказал, чтобы ждали меня к шести вечера. Потом я наспех принял душ, побрился и собрался в дорогу. С собой взял лэптоп и беговые лыжи - загрузил в свой джип. Дочери я отправил сообщение на сотовый, что уезжаю на семь дней и что наша традиционная встреча за ужином состоится во вторник через две недели.
Заперев дверь коттеджа, я посмотрел на часы. Девять. Повалил снег. В считаные мгновения снегопад перерос в настоящую вьюгу, но я все равно вырулил на дорогу и осторожно двинулся в направлении трассы номер один. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, я обнаружил, что мой коттедж скрылся в белой пелене. Как просто - раз, и все, что казалось незыблемым, может исчезнуть в один миг.
Когда я остановился у почтового отделения в Уискассете, вьюга свирепствовала. Отправив подписанный документ, я поехал дальше, придерживаясь западного направления. Видимость была нулевая, и скорость - соответствующая. Здравый смысл подсказывал, что надо бы найти мотель и переждать непогоду. Но я уже завелся в приступе ярости и упрямства, как это бывает, когда меня покидает вдохновение и я не могу написать ни строчки. Ты прорвешься…
До места назначения я добирался почти шесть часов. Но стоило мне подрулить к отелю в Квебеке, у меня сразу возник вопрос: какого черта я здесь делаю?
События этого долгого дня подкосили меня настолько, что я рухнул в кровать ровно в десять, и проспать мне удалось до самого рассвета. Утром, по пробуждении, возник привычный момент замешательства, но его сменила накатившая злость. Еще один день, и снова мучительные попытки унять боль.