– Тогда другое время было. Люди по правде жили.
– А сейчас можно врать?
– И нормально жили. И мясо было, и все было.
– И сейчас мясо есть, – подумав, сказал Михалыч.
– Сейчас всё – химия. В Америке или где там делают, чтоб мы ели. И наших этому учат. А что там внутри, никто тебе не скажет, все подкупленные. И по телевизору показывают одно вранье, каждый по-своему крутит.
– У каждого – свое мнение, мать.
– Надо правду говорить, а не свое мнение!
– Правду… А где правда?..
– Если тебя выпустили на экран, то будь добр… Оденься не как клоун из подворотни, а рубашку и галстук. И говори так, чтобы было приятно людям слушать, а не свое мнение…
– А вот и Мосты! Выйдешь?
Мать не ответила. Михалыч тормознул. Заерзал, натягивая куртку. Может, чай перехватить… Чего-нибудь горячего.
Река Беда начиналась где-то в болотах. От болот у воды был легкоузнаваемый мутный вкус. Водилась в реке Беде кое-какая рыба, щука, еще что-то, только менее интересное. Зимой река уходила под лед, на льду раскладывали свое хозяйство редкие рыбаки и сидели долго и бессмысленно, как мумии. Жгли костры.
Несколько раз реку пытались переименовать. Но название крепко слилось с ней, как болотный привкус, и обросло ее, как камыш и еще одна травка, которая, как считали местные, росла только на Беде и звалась бедовка. Зацветала она в мае, и над рекой висел ее плотный горький дух. Многие от него кашляли и расчесывали до крови руки и ноги.
Дальше Беда быстро расширялась и делалась годной для сплава. Отец как-то в настроении рассказывал, что прежде река была судоходной, с пристанями и людьми, в основном зэками. Что на ней грузились баржи и шли дальше, в севера́. Михалыч этого не застал, при нем река уже потеряла свое значение и текла вхолостую. Пытались строить на ней дом отдыха от какого-то завода, но завод в девяностые развалился, строительство еще немного пошевелилось и тоже вымерло. Возрождать стройку дураков не было, место считалось гиблым, инвестора сюда калачом не затащишь. Это не Бултыхи, где все облизали, как в Турции, и цены такие же задрали, если не выше. Хотя и на Беде, если с мозгами, можно было и места отыскать, и ехать даже ближе от города. Михалыч бывал здесь один раз, еще до Лены. Река показалась ему обычной и вполне нормальной. Вода с привкусом, но это дело привычки. Кому-то, может, и понравится, что такого. С травой этой, бедовкой, было сложнее, она, зараза, уже успела попасть в Красную книгу. Дело было не в мае, когда он тут был, а в июне, но Михалыч скоро весь зачесался, особенно в местах, труднодоступных для чесания. Хотя, как сказал бизнесмен, которого Михалыч сюда сопровождал с шашлыком, один грамотно организованный лесной пожар, и вопрос с травой был бы решен. Но бизнесмен этот вскоре ушел из бизнеса с пятью ранами навылет и громкими похоронами, на которые Михалыч решил не ходить. Никто его, правда, не звал, а сам он был не любитель глядеть на венки и слушать мрачную музыку. С тех пор на Беде он не бывал. Жизнь сюда не шла, только так, по мелочи, рыбалка, охота. Сами Мосты были не то деревней, не то непонятно чем; промчались мимо них в тот раз с тем бизнесменом, только пыль от редких тогда иномарок задержалась в памяти.
Ледяной воздух ошпарил ноздри, Михалыч пару раз сморгнул. Снег уже не сыпал, отдельные снежинки болтались туда и сюда, как пьяные. Дойдя до автостанции, Михалыч понял, что не только чай, но и супца бы маленечко поел. Лена им, правда, сунула бутерброды, но это не еда, а игрушки. Мать шла мелким шагом чуть позади.
Внутри автостанции было тепло и пусто. На полу валялись две бездомные собаки. Одна при их входе заворчала, другая просто подняла голову, понюхала залетевший воздух и опустила голову обратно на лапы. В углу сидел мужик, напоминавший чем-то одну из собак, ту, что заворчала. Вылупился так, будто они с матерью инопланетяне и вошли в скафандрах.
После чистого воздуха комнатка казалась душной, лампы горели каким-то серым ночным светом. Михалыч по-богатырски зевнул и стал выискивать туалет. Сбоку стоял закрытый киоск с расческами и сувенирами, а прямо по курсу виднелось окошко кассы. Оно было тоже закрыто, но внутри желтел какой-то свет, означавший присутствие жизни. Слева Михалыч заметил дверь с бумажкой "Буфет не работает". Прощай, супчик… Нужная дверь с изображением мужчины и женщины оказалась сбоку, Михалыч дернул ее, но без успеха.
– На кассе ключ, – пошевелился сидевший мужик.
Михалыч подрулил к кассе и постучал пальцем. За спиной снова заворчала собака.
– Кнопка есть… – сообщил мужик и уселся, как в театре или на футболе.
Местный, решил Михалыч.
Мать, не любившая собак ни в каком виде, отошла для безопасности подальше.
"Кнопка вызова" – потемневшим скотчем было приклеено рядом. Цивилизация… Михалыч надавил. Тишина. Попытался еще раз. За окошком ничего не шелохнулось.
– Ну? – обернулся Михалыч к мужику.
Тот дернул головой:
– Может, не работает… Может, телевизор смотрят. Через час автобус будет, перед этим точно выйдут.
– Что я тут, час сидеть буду?
– Торопитесь?
Вместо ответа Михалыч снова потыркал кнопку и стукнул в стекло.
Это сработало. В окошко вплыла кассирша и поглядела на Михалыча с тоской.
– Не глухая, – раздалось из динамика. – На кнопку жать надо…
– Я жал, – ответил Михалыч.
– …и пождать, сколько положено. Докуда вам?
– В туалет.
– За вход – двадцать рублей.
Михалыч хотел пошутить: "А за выход?" – но подумал, что там, за мутным стеклом, его чувство юмора могут не понять.
Михалыч залез в карман. Подошла, обойдя собак, мать.
– Я сама за себя заплачу, – сунула какую-то мелочь.
– Два, – сказал Михалыч. Тоже решил забежать, хотя сигналов оттуда пока не было.
Кассирша просунула билеты, типа автобусных.
Дверь "Буфет не работает" затарахтела, кассирша вышла и поглядела на мать:
– Билетики!
Забрала билеты, надорвала. Так же, глядя на мать, сунула ключ. Мать зашла.
– Купите расческу… – Кассирша поглядела на закрытый киоск. – Наши местные умельцы делают, экологическая… От сердца, от почек.
– Ты им, Люб, скажи, из чего они ее делают, – встрял мужик.
– А ты сиди! – ответила кассирша. – Пустили тебя, сиди и радуйся. Могу обратно выпустить. – Снова повернулась к Михалычу: – Будем расческу брать?
Михалыч раздумывал. Может, Лене взять? И Катюхе. Одну Лене, одну Катюхе. Одну матери. Всем одинаковые, чтоб без обид. Вот эту, в виде ежика. Нет, в виде ежика не очень нравилась. Морда не забавная.
– Сейчас мать выйдет, спрошу.
– Спросите, – кивнула кассирша. – У нас их с руками хватают… Может, ей и там это пригодится… куда вы ее везете.
Михалыч промолчал. То-то она к матери присматривалась. У них тут глаз настрелянный, у местных. Михалыч потер ладони.
– На позапрошлой неделе, – кассирша заговорила тише, – такие же приезжали. Он и мать… Полкиоска закупили. Она ему – купи это, хочу то. Время тянет. А он все: да-да, покупает, такой, все ей… Прямо кино.
– Скажешь – полкиоска! – хмыкнул мужик.
– А ты еще здесь, сокол мой? – обернулась кассирша. – Давай лети отсюда.
– Куда я полечу… Некуда, сама знаешь, лететь мне.
– Ничего я не знаю. Сейчас Колиным позвоню, они тебе быстро рогов наломают…
Вышла наконец мать, вытирая мокрые руки друг о друга.
– Там полотенце есть, – переключилась на нее кассирша. – Можно даже вытереться.
– Да… что уж возвращаться. – Мать поглядела на Михалыча. – Иди.
Михалыч зашел. Полотенце действительно висело над раковиной. Михалыч потрогал его и задумался. Снаружи что-то долетало о расческах.
Быстро сделав свои дела, подставил руки под кран. Вода неторопливо прогревалась.
– Что ж я делаю, – сказал Михалыч, глядя на свои большие ладони под водой. – Что же я, мудак, делаю?..
"А ты знал, что Василиса Петровна лекарствами торговала?" – спросила как-то Лена.
Михалыч даже не сразу сообразил, о ком речь. Лена редко называла свекровь по имени и отчеству. Вообще редко о ней говорила, больше молчала, старалась ее не замечать.
Дело происходило поздно в Лениной спальне, Михалыч смотрел вползвука футбол, Лена в ночном виде занималась у зеркала лицом. Выдавливала, втирала, гремела своими баночками.
Михалыч глядел на зеленое поле с бегающими людьми. Ум его тоже в этот момент был там, среди этих мужиков с быстрыми мохнатыми ногами, среди опасных моментов, полетов мяча и рева трибун. По крайней мере, не рядом с женщиной с собранными в фигушку волосами и лоснящимся при свете телевизора лицом.
"Михалыч… – Влажный червяк выполз из тюбика на Ленину ладонь. – Ты в курсе, что мать лекарствами торговала, этой вашей фабрики?"
Он ответил, что был такой факт. И снова попробовал переключиться на игру. Резко встал и сел на кровать. Почесал шею, поглядел на Лену:
"А ты как узнала?"
"Случайно услышала. – Лена потянулась за полотенцем. – По телефону она с кем-то говорила. Может…"
"Да не…"
"Может, поговоришь с ней, узнаешь?"
"А что сама не поговоришь?"
"Я и так у нее враг номер один".
"Почему?"
Лена усмехнулась, отвечать не стала. Игра скоро кончилась, он выключил телевизор и пошел к себе. Лег, покопался немного в трусах. Из аквариума шел слабый свет, он стал глядеть на рыб. Рыбы действовали как снотворное. Успокаивали.
С матерью он тогда так и не поговорил. Лена, как оказалось, тоже. Все шло, как шло.
– А теперь налево… Не бывал у нас тут раньше?