5
С насыпи слышится крик начальника конвоя. Вторя ему, лают псы. Щёлкают затворы. Зэки поднимаются на ноги и, разбитые на пары, начинают перекатывать бочки с кислотой из вагонов к варочному котлу в цехе бумажной фабрики на реке со смешным названием Пукса.
В паре с № 798 оказывается Пчёла.
Деревянная горка уходит далеко вверх, к горловине котла объёмом в пять железнодорожных цистерн. На досках – жидкая глина. Пчёла только делает вид, что толкает. Нагло смеётся в лицо и похлопывает по шву в ватнике, где спрятана заточка.
– Чего-то не въехал Расписной в твою маляву. Ты баланду замутил – теперь ответ придётся держать. Сперва "опустим" всем бараком, потом в парашу головой.
№ 798 перестаёт толкать, вся тяжесть падает на злобного урку.
– Всё, конец тебе, пёсья вошь! – визжит разъярённый Пчёла, сучит ногами по мокрому глинистому настилу. Находит опору, но № 798 ударом тяжёлого ботинка подшибает его и опять вынуждает через силу толкать в одиночку.
Десятки бочек вкатываются следом, измождённые рабы тратят силы впустую. Вал матерщины обрушивается на Пчёлу. Ему не удаётся тотчас выхватить заточку – он вынужден катить бочку до площадки. Лишь успевает провести ребром ладони по горлу.
– Такого не прощают, душок!
– По вторникам кура яиц не несёт, – повторяет № 798.
На самом верху запаянные бочки с кислотой под присмотром вольного инженера им предстоит ещё вскрыть, словно консервные банки, большим воротом-ножом. № 798 уходит первым. Пчёла немного задерживается, торопливо разрывает подкладку и выхватывает трёхгранное "пыряло". Догоняет он № 798 на другой стороне громадного котла. Ботинки приближающегося Пчёлы грохочут по железному настилу. Увернувшись от удара, № 798 продлевает атакующий разгон, заламывает руку блатаря и направляет бегущего по инерции к горловине котла, смердящего испарениями серной кислоты.
Грохот бочек по рубчатым сходням заглушает дикий предсмертный вопль. Крик разносится внутри котла, как в колоколе, и даже после всплеска ещё долго мечется в клёпаных стенах…
6
Перед отбоем на сходняке в конце барака "номер 798" влезает между нар и откидывается на вытянутой руке – он "держит базар" за содеянное.
Свободная рука, то зажатая в каменный кулак, то расправленная в когтистую лапу, описывает в проходе замысловатые фигуры. Размочаленный шарф от случайного удара по нему трепещет, словно флаг на ветру.
Певучий пронзительный тенор № 798 завораживает.
– Ирод резал, кровь пускал. Рамзее уже бросал в воду. Римляне перед решающей битвой заживо закапывали рабов на Бычьем Рынке, и Карфаген был разрушен! "Кто соблазнит одного из малых сих, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и погрузили его во глубину морскую…" А германцы превзошли всех в наведении порядка и дисциплины! Они топили в болоте…
Своей речью он тревожит тени патрициев в сенате Рима…
…Хуже наказания только безнаказанность… Война всех против всех… "Суров закон, но это закон…" Dura lex, sed lex!
Пахан поднимает руку – он умолкает. Тишина в бараке стоит провальная. Даже туберкулёзники не кашляют.
– Про болото – это ты к чему, Дух? – медленно и глухо произносит пахан.
– Я хочу сказать, что на твою финку, Расписной, у всякого найдётся своя финка. А устрашение должно быть тотальным.
– Не по мазе раздухарился… Заясни, – раздаётся из глубины барака.
– Ха! Болото, бл…
– Не въехали чего-то?
№ 798 разъясняет:
– Болото хрустальным ручейком покажется… В кислоту! Всех, кто по старому закону, – в кислоту! В бочку, на трап – и в котёл…
Гулом возмущения откликается барак. Слышатся крики недовольных: "Грабки не раскидывай!", "Красным слова не положено!", "Мужику западло законы менять!"
Пахан согласно кивает и произносит: "Ша!"
После чего все начинают укладываться спать, ворча и матерясь вполголоса…
В том, 1953 году долго ещё блатной мир сотрясают кровавые расправы, но здесь, на Пуксе, сопротивление старых воров оказывается сломленным…
7
Освобождают из зоны обычно в субботу после обеда, чтобы тюремщикам можно было "закосить" воскресные пайки выбывающих.
Женщины посёлка стоят у ворот тюрьмы нарядные, с записочками за обшлагами (сейчас бы эти бумажки назывались визитками). Одеты в прямые юбки, в колоколы. На головах – "менингитки" по моде или яркие платки.
Пестрят напомаженные губы, трепещут завитки и чубчики самодельного перманента.
Скрипят ворота. Стая прощёных зэков переходит черту. При виде женщин смущаются даже самые прожжённые уркаганы, кривляются, защитно переругиваются. Со стороны женщин доносятся слова поздравления, запах духов.
В руки "отсидевших" ловко втискиваются адреса (важно перехватить мужчин на пути до магазина, после чего в торжестве освобождения под действием водки произойдёт роковой сбой, всё превратится в скотство, как чаще всего и бывает).
Аппаратчица Будёна Лысова (имя дано в честь славного комдива-рубаки Будённого) стремительно подходит к бывшему № 798 и протягивает ему шарф собственной вязки так же торжественно, как пионеры преподносят подарки стахановцам или героям-челюскинцам:
– Желаю вам счастливой жизни.
Срывается с места и убегает, стуча каблуками по доскам, ловко и вёртко переставляя маленькие ножки в полусапожках.
В шарфе матёрый зэк обнаруживает тетрадный листок. "Ул. Химиков, дом 32, боковая дверь". Далее – имя и фамилия. По краям нарисованы цветочки.
Поезд у него уходит утром. Он идёт к ней. Думает, что на ночёвку. Но она своей любовью гасит его порыв к безграничной свободе. Он решает хотя бы временно остаться на бумажной фабрике вольнонаёмным.
Его берут столяром-краснодеревщиком в подпольный цех, где чекисты делают мебель для "своих".
8
Сорок лет – конец молодости. Крах браков. Угасание всякой лирической романтики. А его в сорок лет только настигла первая любовь. Из последних сил, запыхавшись, упав без чувств ему на шею – невесомая, туманная, пахнущая черёмухой и метилмеркаптаном (ядовитые выбросы из варочного цеха).
Непонятно где, в каком уголке его сердца и смогла угнездиться, – всюду рубцы, окостенения, сушь от зла мирского и зла собственного, взращённого этим сердцем и вброшенного в мир на горе и несчастье другим.
По нынешним временам такое вживление чистого и нежного чувства можно было бы объяснить своеобразным биостимулированием, но в те годы подобных подспорий не существовало, стало быть, и метафоры неприменимы.
Также нельзя сказать, чтобы молодильными яблоками, брызгами живой воды или купанием в кипящем молоке преображён был человек.
Остаётся согласиться, что очищение происходит самым примитивным способом – душевным единением с молодым женским существом.
Настигает человека счастье.
Ходит бывший № 798 словно мешком по голове ударенный. Обветренное костистое лицо отдаёт розовым, усмешка заговорщика играет во взгляде прозрачных глаз под светлыми ресницами. Улыбку, словно ветерком, натягивает то справа, то слева. И просматривается в этой великовозрастной невменяемости что-то от лёгкого сумасшествия, вовсе не страшного, однако настораживающего.
Из него, немилосердного бойца-гладиатора Петрова, вдруг прорастает шестнадцатилетний улыбчивый невинный Ульян.
Чудный росток в душе расцветает на диво себе самому (Будёна-то его другого и не знает).
Он начинает писать стихи "под Лермонтова". Наизусть, слово в слово, выучивает его "Маскарад" (на зоне пересказывал, "тискал". А теперь в рабочем клубе записался на роль Арбенина).
Тогда же проникается он одержимостью к красивой одежде. Для приработка мастерит парикмахерские щипцы и завивает поселковых женщин. Отдельно, не спеша, с необычной для себя ласковостью, сооружает причёски и для своей Будёны.
В такие минуты его сильные переломанные пальцы приобретают чуткость часового мастера, каждый её волосок для него важен и люб. Жестокий воровской авторитет по кличке Дух, он тогда превращается в художника. Руки, знавшие хруст рёбер под лезвием ножа, производят изящные, прямо-таки балетные движения. Кулаки, не раз перемалывавшие лица в кровавое месиво, расправляются в голубиные крылья.
Он сравнивает себя с Пигмалионом и рассказывает недоумевающей Будёне эту историю.
Как, бывало, на верфи в Заостровье захватывало его вырезывание по фальшборту всяческих наяд и нереид, как затягивало теперь его мебельное дело на фабрике, так тонет он в непознанной до сих пор женской теплоте и пылкой потайной ласке востроносенькой Будёны.
При всём благополучии любовников, при его отвращении к спиртному и тяге к прекрасному, всё же соединение юношеской нежности и доверчивости в его душе со звериной мстительностью, с привычкой к молниеносному ответу на причинённую боль в конце концов приводит к беде.
Как с головы до пят окатывает его любовью, так и ревностью опаливает – сразу до кости.
Он не имеет опыта подобных переживаний, вовсе не знает женщины как существа иной природы. Его обуревает самолюбие, болезненное до извращённости.
Привыкший и на зоне, и на фронте действовать безоглядно в ответ на любое оскорбление, отвечать молниеносно, он дико ревнует к прошлому Будёны.
Это происходит с ним, когда они находятся на клюквенном болоте за десять километров от посёлка.
На завтра, в понедельник, назначен поход в ЗАГС, и глупенькая простодушная Будёна решает очистить душу перед суженым, рассказать о своих предыдущих мужчинах, чтобы предстать перед ним во всей честности и правде.