Суходолов взглянул и сразу догадался, что на узком деревянном топчане лежит мертвый Воскресенский. К топчану он подошел спокойно, но Ступице и Атаманчику показалось, что сейчас случится страшное, вроде крика человека, не знающего, зачем жить дальше.
Но Суходолов не закричал. Он опустился на колени перед топчаном и прижался лицом к ногам покойника.
- Чего уж там, - сказал инвалид. - Могила, понимаешь, готова. И крест тоже. Хороший. Из вишневого дерева. Вишня, понимаешь, дерево крепкое. И тебя переживет.
- Переживет? - спросил Суходолов. - Это справедливо. А мне самому жить…
- Про то никому не известно, - согласился инвалид. - Твоя мать ведала, когда тебе на свет надо было появиться. А об остальном - без тебя кто-то рассудит. В этом не сомневайсь. Живи не торопясь. Всерьез и без игры. Она, брат, этого не любит.
- Кто она? - спросил Суходолов.
- Смерть, - проворчал инвалид. - С нею играть нечего.
Прошло несколько дней, и Суходолов никак не мог отвязаться от этих слов. Они казались ему загадочными, и чем больше пытался понять их, тем сильнее возникала потребность идти к смерти, желание самому проверить свою судьбу.
Когда из Москвы поступила информация о том, что в Питер-Ленинград, где только что убили Кирова, специальным двухвагонным поездом поедут вожди, Суходолов поднял брови и усмехнулся, подумав, что случай подкидывает ему повод для игры со смертью. Информация сообщала, что в такой-то день и час на предленинградской станции будут Решков и Мохов.
Суходолов потрогал кольт в кармане, позвал Тобаридзе, Атаманчика и Ступицу и рассказал им о том, что поедет на эту предленинградскую станцию Мга и там сведет старые счеты с Решковым и Моховым.
- Не хочу в долгу оставаться, - добавил Суходолов. - Пришел срок векселю. Так что поеду на Мгу.
- А не чудно тебе, - заспорил Тобаридзе, - что информация попала кружным путем? Тут чего-то не так. Похоже на провокацию…
- Я и сам подумал такое, да только… может информатор другого пути не имел? - возразил Суходолов. - Может что помешало? И потому, чтоб запутать след, ему надо было действовать не через Булдиху.
- И ты решил? - спросил Тобаридзе.
- Решил. Поеду.
- А может не надо? - простонал Ступица.
- Надо!
- Ну и чёрт с тобой, езжай! - крикнул Тобаридзе. - Только знаешь что? Дай мне два дня сроку. Я проверю. Достукаюсь до информатора. Скажет он - да! Тогда, что ж, езжай!
- Время зря терять? Не пойдет! - ответил Суходолов.
- Что будет, то будет. Не мешай мне, Тобаридзе, поиграть со смертью. Рано или поздно - один конец.
- Я не против, - согласился Тобаридзе, - ты сам себе хозяин, Семен Семенович. Да только - дай мне два дня. Потом - дело твое. Хочу одного: чтоб действовал ты, зная, как, что и почему. А дальше - ныряй! С открытыми глазами. Так оно смешней.
- Чего ты ерунду треплешь, - вмешался Атаманчик.
- Над чем смеешься?
- Да над тем, - глядя не на Атаманчика, а на Суходолова спокойно ответил Тобаридзе, - над тем смеюсь, что Суходолову ксиву подсунули, липовую информацию подкинули, а он поверил.
- Ничему я не поверил, - сказал Суходолов.
- Поедешь? Ага! Так ты сам лезешь им в руки! Брось, - стал просить Тобаридзе, - еще не поздно! Брось!
- Ты так думаешь? - спросил Суходолов. - А мне хочется попробовать, для проверки, что ли. Погорю? Что ж, ты посчитаешься с Решковым и Моховым. А когда будешь считаться, не забудь им сказать: это за Суходолова. А пока что - поеду. Пусть ксива, пусть липа та информация… а и в ней есть правда! Знаешь какая? Такая - на станции Мга будет не только Мохов, будет и Решков. Потому и поеду.
- А может я с тобой? - рванулся Атаманчик. - Вдвоем сподручней!
- Нет, Атаманчик, двоим на такой риск не след идти. Тебе надо остаться с Тобаридзе. Чтоб не долго смеялись Мохов и Решков.
- Как хочешь, - согласился Атаманчик. - А только зря ты тогда, на финской границе, велел мне оставить живым Мохова. Твой приказ я выполнил. Ну, скажи, зачем? Мохов теперь может думать, что откупился от нас за тот кошелечек с камешками, и улыбаться: кошелечек спас ему шкуру. Чувствуешь, Суходолов, как всё повернулось? Мохов теперь притаившись ждет конца игры на станции Мга. И он выиграет. За тебя он получит орден. Вот увидишь.
- Мне уже тогда поздно будет видеть, Атаманчик. Так что тебе и Тобаридзе придется поглядеть, как и что…
Обо всем этом, таком еще недавнем, в подробностях вспоминал Суходолов, сидя в вагоне пассажирского поезда, набитого людьми, едущими в Ленинград.
Он ничем не отличался от пассажиров. Как и все, он курил махорку, выгребая ее из кармана ватника, а в общем похож был на рабочего, для которого и существуют эти всегда переполненные поезда местного назначения.
Под его ватником был очень будничный, потрепанный пиджак, уже давным-давно пригодный для сдачи в утильсырье. Но точно такие же пиджаки висели и на плечах находящихся рядом, и потому Суходолов мог откровенно говорить с соседями или, наоборот, молчать, отвернувшись ото всех. Это никого не смущало, у каждого были свои заботы и мысли.
Суходолов сидел у окна, мимо которого бесконечной шеренгой торопливо бежали телеграфные столбы и смешно выворачивались леса и поля. Задумчиво следил он за тем, как вдруг открывшаяся снежная поляна кидалась в сторону, пропуская несущиеся сосновые волны. Но сосны тоже не задерживались, расступались, чтоб на мгновение могла показать свои избы бедная деревня, уходящая в ранние декабрьские сумерки.
Никто, конечно, не догадывался, что этот коренастый и угрюмый человек, напоминающий колхозника-отходника, живет мыслями о том, что должно произойти на станции Мга.
Поезд останавливался на всех маленьких станциях.
Суходолов читал их названия, в уме прикидывая, сколько еще таких остановок впереди.
Потом, когда наступила темнота и пассажиры начали дремать, он сунул руку в карман брюк. Это произошло минут за тридцать до прибытия на станцию Мга. Суходолов рукой определил, правильно ли лежит пистолет и можно ли его сразу, в нужный момент, пустить в ход.
И вот - последний перегон. Поезд остановился у небольшого вокзала с очень коротким названием: "МГА".
Надо было подниматься со скамьи и покидать вагон. Но Суходолов даже не шевельнулся. Склонив голову, исподлобья, он вглядывался в тёмнокрасный кирпич вокзальной стены, над которой - по меловому фону - стояли три черные буквы: МГА.
Внизу, чуть вправо от букв, на багажной тележке, скучно сидел человек в темных очках и с черными усами.
Темные очки, казалось, дремали и ни на что не обращали внимания. Разрушить дремоту мог только крик дежурного по станции:
- Ты! Давай тележку! Принимай почту!
Но дежурный не закричал.
Все, кому надо было выйти на станции Мга, уже вышли. Дежурный подал знак к отправлению. Сидящий на багажной тележке вскочил. Его темные очки медленно поворачивались слева направо. Они ощупывали каждый вагон.
- Ага, - прошептал Суходолов, и тут же вроде бы снял с чужого носа темные очки и сорвал вон те черные усы. Без очков и усов он увидел Мохова, который тогда, давно, короткой полярной весной, в точно таких же усах и с точно такими же очками приезжал на золотой прииск.
"Всё в порядке". - сказал себе Суходолов и посмотрел на буквы МГА, уже двинувшиеся в сторону.
Вслед этому движению человек в очках махнул рукой. Из каких-то щелей вынырнули люди и быстро зашагали к багажной тележке.
"Всё в порядке", - повторил Суходолов и медленно поднялся со скамьи. Он двигался не спеша, оглядывался, словно кого-то разыскивал. Так переходя из вагона в вагон, он попал, наконец, на площадку последнего вагона, высунулся из тамбура и в тот же миг заметил, что "зеленый свет" еще далекого семафора сменился "красным".
Что это значит, Суходолов понял. Ему было ясно, что Мохов поднял тревогу. На выходе - перед красным светом семафора - поезд задержат. Появятся чекисты. Что дальше? Нет, Суходолов не пожалел о своем решении поиграть со смертью. Но всё складывалось не так, как он думал. Поэтому… Да, игру надо отложить. Сейчас что? Поезд уже начал замедлять ход. Самое большее - через минуты две-три они появятся здесь, кинутся по вагонам. Интересно, будет ли тут Мохов в очках и при усах?
Суходолов переложил пистолет в боковой карман пиджака и сорвался с подножки вагона в темноту, очень трезво приноравливая силу своего толчка к быстроте движения поезда, теперь уже на тормозах идущего к красному свету семафора.
Тут Автор пропускает несколько дней, ничем примечательным не отмеченных с той минуты, когда Суходолов, бросив поручни вагона, очутился под ночным северным небом.
Эти дни были наполнены приглушенной, но злой нервностью Тобаридзе и Атаманчика. Они ждали каких-то важных известий. Известия не поступало. Атаманчик и Тобаридзе обменивались взглядами из-под насупленных бровей.
Всё это настораживало Другаса. А не оправдавшие себя попытки узнать, куда уехал Суходолов, Другас воспринял как предупреждение, что игра приближается к концу, и что ему из этой игры вряд ли удастся благополучно выскользнуть.
Вспомнив о бесследно исчезнувшем Ловшине, Другас принялся убеждать самого себя, что ему не остается ничего другого, как сорваться и незаметно уехать. Другого выхода, так казалось ему, не было, но страх перед Решковым и Моховым заставил его остаться на месте и ждать сигнала.
Но сигнал не поступал, и Другас взялся за обработку Ступицы. Отчаянный, и вместе с тем простоватый, Ступица выглядел таким, кого за бутылкой водки легко втравить в нужный разговор.