– Паша, ты вернешься, да? – пальцы сжимали телефон, словно Пашины руки были здесь, и я цеплялась за них. Родной мой, вот он, рядом.
– Нет, конечно! Лика! Звоню сказать, что я тут навсегда. Буду мыть посуду, учить английский и уеду в Голливуд. Ну а что! – он нервно смеялся.
– Зачем ты мне звонишь?
– Соскучился, – Паша бросил трубку. Гудки, словно колокол, отбивали гулкую музыку. То было слово одно лишь: "Прощай…"
Выглянув в окно, я увидела жизнь. По улице шла компания девушек, они были на каблуках, в платьях, воздушные бабочки. Подруги. Я любовалась их грациозностью и легкой беспечностью, тем, как они едва касались друг друга локтями, как взмахивали руками и смеялись. Даже сквозь плотный шум транспорта до меня долетал тонкий, как у колокольчиков, беззаботный звон.
Распахнув окно, я взобралась на высокий подоконник, закурила. Мне хотелось кому-нибудь рассказать, что мне позвонил Паша, мальчик, в которого я безнадежно влюбилась, мне ведь всего двадцать два, мне положено влюбиться. Что внутри меня сердце съежилось, что плакать хочется, а не могу. Но у меня не было подруг. У меня не было никого. Только кошка и призрак мамы.
Кода я поступала в университет, мечтала, что наконец подружусь с кем-нибудь. Я не учиться пошла, а искать друзей. Вокруг было столько людей! Огромный улей, в котором скука разбивалась на мелкие куски о яркие и творческие натуры, о молодость и неудержимую страсть. Казалось, окружающие меня студенты занимаются любовью и жизнью, лишь я была незаметным пробелом в необузданной веселящейся толпе. Я не могла. Старалась улыбаться, пыталась быть милой и бесстрашной. Когда однокурсница Саша предложила прийти на вечеринку после окончания семестра, я согласилась. "Вот оно!" – думала тогда я. Все напьются, будут расслабленными и добрыми, я обязательно с кем-нибудь подружусь. Но не пошла. Мне позвонили и сказали приехать в морг, на опознание.
11
Зимой мне нравилось бывать у Влада. Недалеко от его дома была крутая горка, с которой так здорово было кататься на старых, немного ржавых санках с отломанной спинкой. Со мной каталась девочка-соседка, Тая. Ей было семь лет, молчунья, с черными глазами, как у ее мамы. Родители девочки, Олег и Ольга, частенько наведывались к Владу и засиживались до поздней ночи. Ольга напивалась. Олег отводил ее домой, удерживая под руку. Сам он не пил, хотя по его глазам я видела: очень хочет. "Закодировался", – сообщил он присутствующим. Все пили, а он только водил языком по губам.
– Он буйный, – Ольга пила рюмку за рюмкой. Страшная женщина. Толстая, она всегда ходила в хлопковом цветастом халате, даже зимой надевала его с темными шерстяными колготами под собачью шубу. Глаза узкие, черные, как угольки, свирепые. Такого же цвета волосы, спутавшиеся в широкую косу. Она приходила в дом, и возникало чувство, будто светлый солнечный день резко оборвался заполнившей небо грозовой тучей, что предвещала неутихающие раскаты грома. За спиной пряталась Тая, рядом с ноги на ногу переминался муж.
– Владичек, у нас там рабочие шумят, можно пересидим у тебя? Я пирожки принесла.
Они заходили на кухню, расставляли рюмки, водку, Ольга доставала из плетеной сумки пирожки с капустой, пирог с грибами. Мама и Влад садились вместе с ними. Мы с Таей, ухватив по пирожку, убегали в мою комнату играть. Зимой просились на горку кататься.
– Доченька, аккуратно, хорошо? Смотри, чтобы острые края санок не попали тебе в глаз, – наставляла меня мама. Я кивала головой, впитывая каждое слово, запоминая в деталях: острые углы – в глаза – опасно.
– Горку выбирай маленькую, а то перевернешься, руку сломаешь, поняла?
Мы с Таей убегали на самую крутую горку. Все равно мама не проверяла. Я даже скатилась спиной с этой горки. Перевернулась, конечно, в яму какую-то попала, санки в лоб угодили, разбив его до крови. Мама кричала. Запретила кататься целый месяц.
Теперь, когда приходили Олег и Ольга, я сидела рядом с мамой и Владом. Они пили водку, говорили о строительстве дома. Скучно было невыносимо. Ольгу я побаивалась. Мне все казалось, что глаза ее – острый нож. Смотрят так, будто разрезают меня, словно погружают свое лезвие в масло. Было в ней что-то недоброе. Ваза, банка, конфетница? Я ждала привычный образ, но видела лишь черный рой навозных мух. От нее даже пахло плохо.
– Мама, можно я уйду? От тети Оли плохо пахнет, – шепнула я маме на ухо.
– Ты что?! – мама покраснела, испугавшись, что Ольга услышит.
Ночью перед сном мама призналась, что Ольга ей тоже не нравится. Но Влад их жалеет, они дом строят, спят на полу, на кухне плита да стол, на втором этаже в окна даже стекла не вставлены. Поэтому нужно терпеть.
– Ради Влада, понимаешь, Ликочка?
Я не понимала. Мы уже полгода ездили к Владу по выходным, но дом не принимал нас по-прежнему. Бездушный, бесчувственный дом, в котором даже солнечные лучи преломлялись в серые полосы, что тонкой паутиной ложились на желтый линолеум.
Однажды я увидела, как Олег, пока все вышли на улицу покурить, торопливо выпил рюмку.
– Тсс, – он приложил палец губам. – Никому не говори, хорошо?
Я молчала. Убежала в комнату. Какое мне дело, что он выпил. Я и не знала, что ему нельзя.
Олег и Ольга ушли поздно ночью. Тая осталась спать в доме Влада, ее уложили в комнате на первом этаже. Мама пришла ко мне.
– Лика, – позвала она меня.
– Что, мам?
Она сидела на краешке кровати. Плакала.
– Мам, что случилось?
Мама погладила меня по голове.
– Хочешь, мы уедем? Прямо сейчас?
– Но поздно ведь. Электрички, наверное, не ходят.
– Ну да, – она легла рядом со мной. Обняла. Я слушала, как она печально вздыхает, и внутри меня что-то обрывалось. Я словно тряпичная кукла, из которой выдергивали нитки, беспощадно распарывая швы. Рвалась на кусочки, на лоскутки. Одного я желала, чтобы мама была счастливой, веселой. Тогда и мне было бы легко и уютно в этом мире.
Утром мама в спешке собирала вещи. Влад ходил мрачный, недовольный. Тая сидела на стуле, болтая ногами, пила чай.
– А когда папа придет? – она, как я заметила, больше любила отца.
– Скоро, Таисия, скоро, – Влад вышел на улицу.
Мама выбежала за ним. Я последовала за мамой, на улице было невероятно красиво. Голубое прозрачное небо, снег, солнце, падающее на него жирным светом, отчего ярким блеском слепило глаза. Влад направился к дому Ольги и Олега, он был через дорогу.
Ольга сидела на крыльце с топором в руках. Хлопковый халат в крови, волосы скрывали лицо, она будто спала. Влад помедлил. Обошел Ольгу и зашел в дом.
Мама замерла у калитки, а я маячила за ее спиной.
– Мама, что с тетей Олей?
– Не знаю, – шепотом ответила мама.
Влад выскочил из соседского дома.
Он схватил нас за локти и потащил прочь.
– Она его зарубила, – только и сказал он и схватился за голову.
– Топором? – мама в ужасе уставилась на Влада.
– Уезжай. Нечего ребенку все это видеть. Надо милицию вызвать.
Мы ехали в электричке. Молчали. На прощание Тая мне улыбнулась. Я думала о том, что же с ней будет. Она пила чай и еще не знала, что ее мама убила ее отца.
– Рой мух, – вслух сказала я.
– Что? – мама удивилась.
– Тетя Оля – это рой мух. Все вазы, банки, а она – рой навозных мух.
Мама покачала головой, осуждая мои глупые мысли.
12
Когда мне исполнилось двенадцать лет, у меня появился друг. К нам в класс пришел новенький. Мальчика звали Львом, но все называли его Левкой. Левку посадили за мою парту. Он оказался нашим соседом, жил этажом ниже. После школы мы вместе пошли домой, вошли в наш лифт и застряли.
– Это надолго, – хмуро сказал Левка после разговора с диспетчером.
– Почему?
– Я часто в лифтах застреваю, минимум пять раз в месяц, и всегда рабочие приезжают только часа через два.
Левка достал из портфеля альбом и карандаш. Присел на корточки, разложил альбом на коленях и стал рисовать. Я присела рядом с ним. Левка рисовал огромное чудовище с выпученными глазами и клыками, из его пасти лилась то ли слизь, то ли кровь, а в лапах оно сжимало тонкую фигурку девушки.
– Ого! Ты здорово рисуешь! – я с восхищением смотрела на мальчика. Левка только кивнул, продолжая заштриховывать зверя. – А я людей представляю посудой.
– Как это?
– Ну вот, например, наша соседка Валя, от нее всегда пахнет кислой капустой, но вообще она хорошая женщина, мне она видится пузатой белой кастрюлей, в них обычно варят борщ. А училка по русскому – тонкая вытянутая ваза из розового стекла.
Левка посмотрел на меня с удивлением. Протянул руку.
– Будем дружить, – сказал он с неким уважением.
Когда нас наконец извлекли из лифта, на часах было четыре. Я с ужасом думала о маме. Обычно, вернувшись из школы, я звонила ей на работу и сообщала, что я дома. Мама стояла возле двери, будто статуя. Руки лежали на груди, глаза закрыты, она дышала тяжело и со свистом.
– Мам?
Она очнулась. Посмотрела на меня тяжелым взглядом и залепила пощечину.
– Нагулялась?! – крикнула она, словно бросила мне в лицо мелкие камни, так больно ударили ее слова.
– Мам, я не виновата… – я стояла растерянная, щека горела и болела. Мама развернулась и ушла.
– Мне пришлось отпрашиваться с работы, я думала, с тобой что-то случилось, а у меня отчет! – бросила она на прощание.
Домой она вернулась поздно. Я лежала в кровати, гадая, почему она задерживается. Мама со мной не разговаривала. Накапала демонстративно корвалол, выпила несколько сердечных таблеток и легла спать.
– Мамочка, я не виновата… Я в лифте застряла.
Но она молчала.