"Суббота навсегда" - веселая книга. Ее ужасы не выходят за рамки жанра "bloody theatre". А восторг жизни - жизни, обрученной мировой культуре, предстает истиной в той последней инстанции, "имя которой Имя"…
Еще трудно определить место этой книги в будущей литературной иерархии. Роман словно рожден из себя самого, в русской литературе ему, пожалуй, нет аналогов - тем больше оснований прочить его на первые роли. Во всяком случае, внимание критики и читательский успех "Субботе навсегда" предсказать нетрудно.
Содержание:
С ВЫХОДЦАМИ С ТОГО СВЕТА - (пролог на земле) 1
Часть первая - ЖЕЛАНИЕ БЫТЬ ИСПАНЦЕМ 23
Часть вторая - ПЛАВАНИЕ НА НАКСОС 87
Часть третья - ПОХИЩЕНИЕ ИЗ СЕРАЛЯ 121
ВОЗВРАЩЕНИЕ - (эпилог на небе) 166
Перевод некоторых иностранных слов и выражений 173
Примечания 174
С ВЫХОДЦАМИ С ТОГО СВЕТА
(пролог на земле)
Wo die schönen Trompeten blasen…
…Из морской же пены вышли на сушу обитатели последней. Еще в начале века для гимназистов это была простая гамма, морская пена - простая гамма. Разные "линнеи", "ламарки", схемы по ним и прочие наглядные пособия - все это пылилось в кабинете естествознания в шкафу. Нелишне заметить, что, когда эти строки выйдут в свет, "начало века" станет "началом прошлого века". Прошло сто лет, и юный град… то есть снова сто лет. И ни-че-го. За истекшее столетие так ничего нового сказано и не было. Содеяно - о да! Но мы понимаем только по-хорошему (слова). Потому словесно мы - современники Чехова, Андреева, Бунина. Думаю, что это уникально. Навряд ли те могли вот так же счесть своею эпоху Павла I - припорошенные снежком солдатские косицы в ряд… Не далее как вчера, прогуливаясь по перрону в Сестрорецке, мы обсуждали эти курносые косицы с Бенуа.
Начало столетия, вскоре уже будем говорить прошлого (как скоро ночь минула!): те же самые фасады домов вдоль улиц, которыми и поныне ходим мы, будь то Roma, Paris, СПб или Ferdinand-Wallbrecht-Str. Ну, о’кей, все было понарядней (это касается не только СПб), дома - помоложе, в них еще не сменились три поколения жильцов. Но сами-то фасады были те же, и лишь, в отличие от нынешнего дня, заливал их оригинальный солнечный свет - оригинальный, коль скоро в серебряный русский век французские импрессионисты все до единого еще работали. Русский же серебряный clair de lune между тем лежал на дорожках Булонского леса, где - на островке, в ресторане - мне предстоял ужин с мадемуазель де Стермарья… нет, не мне (но с Бенуа в Сестрорецке на станции говорил я).
Преподаватель же зоологии жидкобород, рыжеволос, тусклоглаз. Пуговки тусклых глаз и на вытершемся до блеска мундире с засаленным воротом. Зоолог знает, что никакого бога нет, что он словно уснет тяжелым сном, без сновидений. Девицей жена работала в "Лионском кредите", три года жила в Париже. Отрочество дочерей, фотография одной из которых - а именно левой - чудом уцелела. Не верь, потомок, ни чистому фотогеничному лицу, ни серьезному взгляду, а верь рыжеволосому мальчику Пете - в тайно-безумную любовь отца к этому позднему ребенку, который теоретически может быть среди живых и сегодня, **марта 199* года, что, конечно, менее чем маловероятно.
Большой картон, по которому водила учительская указка, изображал, как в прибрежной волне эволюционировали виды: на рис. a) мы видим какую-то рыбешку, на рисунке b) ее плавники обретают некоторое, с трудом еще различимое, подобие лап. Примерно так Луи-Филипп под карандашом Домье превращается в грушу: на парусах зазеленели виноградные лозы с тяжелыми гроздьями, темно-зеленый плющ обвил мачту, всюду появились прекрасные плоды, уключины весел обвили гирлянды цветов. Когда увидали все это разбойники, они стали молить мудрого кормчего править скорее к берегу. Мы же на рис. z) имеем законченного диплодока: сей хвостатый, уверенно прогуливаясь по пляжу, уже пристально всматривается в глубь материка. И хотя жидкобородый в поношенном вицмундире не забывает упомянуть, что для превращения одного рисунка в другой потребовались миллионы лет, кто его слушает… это само собой, в гармошку миллионы лет и подложить их стопкою под себя, чтоб не сидеть прямо на каменных ступеньках. Глупый лоб тоже, собираясь в гармошку, становится низеньким.
На популярном плакатике, выполненном по принципу тех же Овидиевых "Метаморфоз" или превращений Луи-Филиппа в грушу, цепочка под началом homo sapiens’а направляется куда-то с бодрым видом (знать бы куда). В затылок homo sapiens’у глядит довольный кроманьонец, ему на пятки наступает неандерталец и т. д. - семеновец, преображенец - кончая скрюченным приматом. Всего семь фигур, наглядно демонстрирующих, как по-свински мы обошлись с обезьяной: само слово "примат" указывает, кому по праву надлежит первенствовать в этой цепочке славных, когорте смелых, веренице счастливых… покорителей космоса, поскольку рождены они для полета, как для счастья, в том и состоящего, чтоб сказку сделать былью.
На плакатике, между прочим (это к тому, чтоб сказку сделать былью), изменен порядок следования фигур с точностью до наоборот - создателю плакатика, homo sapiens’у, был угоден такой анахронизм. Что такое время, если не средство созидать пространство в некой священной последовательности? Нарушить эту последовательность, подчинить ее своей воле (сказку сделать былью) - конечная цель homo sapiens’a (по достижении ее он уже не homo).
Если будущее не предначертано, иначе говоря, его еще нет, то и мир всегда таков, каким мы его мыслим в настоящий момент. Истины настоящего суть истины в последней инстанции, обжаловать их негде, не "еще негде", а именно негде (даром, что они всегда бывали обжалованы - это же в прошлом "всегда", будущее-то нам не предначертано). Так что истина "Центра космических исследований" есть истина окончательная. А вот во втором веке нашей эры мироздание действительно было таким, каким описано оно у Птолемея, Земля, небо, звезды - все как у него. Но наступит век N, и тогда одинаково наивны будут (не "казаться", а просто "будут") что́ вселенная по "Альмагесту" и хрустальные сферы, что́ данные "Центра космических исследований", где, как мы убеждены, сидят отнюдь не фантасты Птолемеевых времен, а сугубые практики, имеющие дело с реальностью.
Но будущего нет, а в отсутствие будущего нет и века N с его истинами. Истина же, покуда она не оспорена - хотя бы гипотетически - истинна. Изображение, выполненное по ее канонам, всегда адекватно изображаемому (если только последнее вообще существует… скажем так, может существовать в плоскости нашего сознания - "в объеме" зачеркнуто).
Либо - будущее есть, и мы живем как бы сами по себе среди придуманных нами декораций, регулярно сменяемых, за которыми "мир", уже в кавычках, тоже существует сам по себе.
Либо - последняя возможность: будущее существует, но оно не бесконечно, и в таком случае по достижении определенного этапа детерминизм перестанет восприниматься как рабство.