– Куда деваться, женщина! – Жан, насвистывая, пошел к кассе. Рауль, стесняясь, принялся наполнять бак. К счастью, Зинаида Петровна в упор не замечала заправщиков и прочую обслугу.
– Эй, парень! – обратился ко мне хамским голосом мужик в шортах и в шорах. – Возьми, попьете чайку с сахарком.
– Спасибо, уже однажды пробовали.
– Возьми, возьми! – Хам засунул купюру Раулю в брюки. А те у него, сами понимаете, от диеты висят. Бензин цвета жидкого чая потек по штанине. По крайней мере, Рауль так себя ощущал.
– Хотите, научу вас одной премудрости? – сказал нам как-то Жан. – Если опустить сахар в бензобак, движок стукнет.
– Пятьдесят граммов? – спросил Рауль.
– Точно. По писюшечке! – стукнул я рукой по колену. – Я это правило "не заедать духи сахаром" тоже знаю.
Гражданская война уже началась! Ходили на антиглобалистский митинг. Получили дубинками по почкам, когда толпу разгонял ОМОН. Вот и все впечатления.
Чтобы не выслали из страны, прятались от милиции в каком-то загаженном подъезде.
– Почему в России дворы и подъезды такие грязные? – разглядывал надписи на стенах Рауль.
– Когда я приехал в Россию, – пытался пояснить Жан, – мне показалось, что здесь никто никому не рад. Атмосфера абсолютной ненависти и вражды. Гражданской вражды.
– Уже в самолете, когда люди, толкаясь локтями, спешно занимали места для себя и багажа и потом мрачно полчаса сидели и ждали отлета, не собираясь уступать ни пяди своего, у меня было предчувствие, что этим все закончится, что однажды мне дадут в бубен. – Рауль совсем погрустнел. – И хоть бы одна продавщица улыбнулась! Такое впечатление, что я им всем по сто евро должен!
– Ничего, прорвемся, – стал я шуточно подталкивать их локтями.
Чтобы самим быть у власти, а не получать по прянику дубинкой, устроились во вневедомственную охрану. Эх, дубинушка, рухнем!
На новом месте нам поручили сторожить полуразваленную музыкальную школу. Сторожили в три смены. Тот, кто возвращался с работы, провожал того, кто на работу шел. Но чаще наоборот.
– Пойдем, я тебя провожу.
– Нет, давай лучше я тебя – тебе ведь еще работать.
– А ты-то уже устал. Вон еле ноги ворочаешь, и язык заплетается.
В итоге закрывали школу на ржавый амбарный замок и провожали друг друга по всему городу. Иногда, увлекшись разговором, забредали даже на холмы.
За школу были спокойны. Вон луна тоже как ржавый амбарный замок, и никто его не срывает.
Иногда приходили дежурить все трое, чтобы чего не случилось с товарищем, оставшимся дома. Спали по очереди. И кому это было надо?
Рауль нашел в одном из шкафов старый проигрыватель и пластинки. Слушали Грига и Шумана. Сквозь хрипы и шумы.
– Послушайте, какая музыка, – шептал Рауль, у него душа была возвышенной и тонкой, как игла граммофона. За окном диск луны с пятнами облаков напоминал испачканную пальцами грампластинку. Желтая патока света лилась в ушные раковины.
– Когда выучу получше язык, устроюсь работать переводчиком, – неожиданно заявил Жан. – Буду переводить Шарля Бодлера или Верзилу Рембо.
– Не верзилу, а верлибры.
– Вообще-то я артиста Сталлоне имел в виду.
– Значит, тебе все равно, кого переводить? – улыбнулся Рауль. – Теперь понятно, почему ты до сих пор переводил лишь вино и продукты.
– Если, Жан, ты будешь переводить "Пьяный корабль", это сыграет на твой имидж. Девицы будут в отпаде. А пока в отпаде от самого себя и от водки только ты сам.
– Потому что Россия – это страна красивейших водкопадов! – спасал свой имидж, как мог, Жан.
Время от времени приходилось шугать наркоманов и бомжей.
– Вот бы здесь организовать центр реабилитации для нариков. А то как получается: в одной школе – центр, а в десяти других – притон.
– Нет, пусть лучше детишки учатся музыке.
Однажды заснули все втроем. Я проснулся оттого, что кто-то скребся в дверь или в окно. Разбудил Жана. Жан разбудил Рауля.
– Давай ты откроешь дверь и быстро отойдешь. А я возьму лопату и встану здесь.
– А я возьму щетку, чтобы убрать то, что останется от агрессора! – Рауль держал щетку и совок двумя пальцами и что-то напевал себе под нос. Жан застыл с поднятой лопатой. Я отодвинул защелку и распахнул дверь.
О боже, на пороге стояла ведьма. Черные глаза. Черные кудри дыбом.
Листы из тетради
Бывает секс по-черному, думал он, бывает секс по-белому. Это как русская баня. Нагревается, накаляется, желание растет, пар копится. Но очень важно, куда направлен дым-глаз: внутрь или наружу.
Он вспомнил, как взял пьяную женщину после ресторана, и все не мог отделаться от мысли, что это секс по-черному. Женщина, запрокинув голову, пьяными мутными глазами смотрела внутрь себя. Сосредоточенно, где-то отчаянно.
После секса, думал он, белого, черного, любого, наступает внешнее очищение, душа вроде парит, тело дышит. Но какой она, душа, дойдет до Бога на самом деле: белой или черной? А деньги и продажная любовь здесь ни при чем.
Проорались как следует. Жан замахнулся лопатой еще раз пять или шесть. Рауль так и продолжал держать щетку двумя пальцами. В общем, обычная психическая атака.
– Вы что, ребята, мне просто спать негде.
Женщину положили на диван. Заварили чай, еще чернее, чем ее волосы и глаза вместе взятые.
– Ты пей первый.
– Да я подожду.
– Нет, ты пей.
Пить хотелось сильно, но с другой стороны, уж больно чай походил на черную женщину. Так же, как она, сопел, только она на диване, а чай на плите. Не наваливаться же на него, толкаясь локтями.
– Все человеческие пороки от трусости, – начал, как обычно, после стакана чаю свою песню Жан. – Трусость – основа всех пороков. Даже воровства.
Жан кивнул на женщину с черными волосами.
– Почему воровство от трусости? – спросил Рауль.
– Боязнь заработать самому. Или грабануть кого-нибудь! Или изнасиловать! Вот мы сидим здесь, попиваем чаек, а могли бы мешки ворочать.
– С сахаром? – спросил я. – Или с деньгами?
– Нет, не надо. – Рауль накрыл дымящийся стакан ладонью.
– А я думал, что все грехи от лени, – вытягивая ноги, заметил Рауль. – Просто лень зарабатывать, или насиловать, или грабить.
– От предательства! – вставил словечко я. Мне так всегда казалось. А не для того, чтобы позлить Жана.
– Не-а, от трусости. Ведь что мужчине нужно, чтобы не совершить предательство? Собраться с духом. И всё.
– Но ведь каждый чего-то боится, например смерти. – Рауль продолжал напевать себе под нос джаз.
– Я вот не боюсь смерти, – сказал я, а сам подумал, что в последнее время меня мог напугать только один сон.
– А еще все мужчины хвастуны! – завершил тему Рауль.
Как это обычно бывает в мужских компаниях, разговор от денег плавно перешел к разговору о женщинах.
– Чего же ты тогда здесь делаешь? – начал я доставать Жана. – Работал бы в своей жандармерии. А ты бегаешь здесь…
– При чем тут это? Это совсем другой вопрос…
– Какой другой? Да все тот же, – от души засмеялся Рауль.
– Есть такие женщины, – сказал Жан, – которые вроде бы ничем внешне не отличаются. Ну, ты вот сам говорил, что она ничем таким вроде бы не отличалась от других. Ни нарядами, ни поведением. Но есть такие дамочки, которые все понимают. Ты им еще ничего шепнуть не успел, а они уже тебя поняли.
– Ну, есть такие Клеопатры, – согласился я.
– Вот мне кажется, Александра такая. Я еще сам не понимаю, зачем я здесь, что я здесь делаю, но она уже все знает.
– В мужчине главное – ум. В женщине – интуиция, – попытался я по примеру Рауля завершить композицию мощным отыгрышем. – И то, и другое должно быть природным.
– Но таким девушкам очень трудно жить, – снова подхватил тему Рауль. Будто мы исполняли Take five. Только Раулю удавалось в нашей компании завершать темы. Он вытирал пыль с очередной пластинки, да так нежно, словно накрывал ладонью дымящийся стакан чая, – найти себе друга, и все такое.
– Согласен, – сказал Жан, – они чувствуют в мужчинах все их слабости, все их низменные порывы и даже призвания, потому-то и удивительно, что она выбрала тебя, Ленар.
– А? – очнулся я, услышав свое имя.
– Давай, Ленарчик, колись. Почему Александра выбрала тебя?
– Опять двадцать пять. Ну не знаю я. Слушайте, что я вам скажу, ребята, Александра никакая не Клеопатра. – Последние слова я сказал, чтоб позлить Жана. И Рауля заодно.
В комнате повисла тяжелая тишина. Я посмотрел, как Рауль с винилово-напряженным лицом вытирает ладонью заезженный диск, как Жан внимательно ждет, процарапывая глазами на поверхности стола: "Сегодня или никогда".
– Может быть, потому, что я не любил блондинок. У нас в классе все девчонки были блондинками. В Катьку были все влюблены. Александра тоже была белокурой. А я к ним не проявлял никакого интереса. Ходил такой важный, с отсутствующим взглядом. Это их злило. Обычная девчоночья злоба на парня, не обращающего на них внимания. Вы же знаете девчонок! – Я нес всякую чепуху, только бы от меня поскорее отстали. – Вот и все! Ну, теперь довольны?
– Нет, должно быть что-то еще.
– А еще… я читал, – сказал я, – что в доисторические времена мужчины боялись темноты, впрочем, как и женщины, и верили, что свет – это благо. Стало быть, и светлые волосы – тоже благо. А темнота все чаще ассоциировалась со смертью.
– Ты нам что, лекцию по сексологии собираешься прочесть?