– Давай. Только, чур, плачу я. – Чашка, поспешно поставленная на блюдце, звякнула, как струна.
– Нет, я плачу.
– Давай пополам.
– Давай и я чуть-чуть.
И снова танец.
Чтобы как-то подзаработать, мы разгружали газеты. Таможенные связи давали о себе знать. Полный кузов "КАМАЗа", узкий и холодный, как гроб великана, хоть в футбол гоняй. Мяч в тринадцать – двадцать семь тонн. Я кидал упаковки и связки сверху, согнувшись в три погибели. Жан и Рауль принимали подачи внизу.
Иногда брали паузу и читали о том, что "население занято лихорадочным поиском неких бумажек, чтобы обменять их на продукцию. Производители продукции заняты лихорадочным поиском людей, у которых можно обменять товар на некие бумажки. А в итоге реальный, финансовый, сектор экономики сидит на триллионах неизвестно чем обеспеченных бумажек и как будто выжидает – когда обнищает население и обанкротится производство. Все это похоже на гигантскую аферу всемирного масштаба, целью которой является глобальный передел собственности. Деньги все более сосредотачиваются у богатых".
Сидя на жесткой горе из газет – "Коммерсант" и "Ведомости", все с твердым знаком, – я вдруг понял, что эти листки со сводками с биржевых площадок, с рейтингами банков и есть настоящая экономика стран. Теперь по электронной банковской писульке, не имеющей никакой ликвидности, продаются огромные заводы, пароходы и ангары.
Тем приятнее было посидеть потом в кафе и поесть острый борщ. Пусть холодный, зато настоящий, а не виртуальный. Жан прихватил с собой журнальчик с полуобнаженными девушками. А Рауль – "Спорт". Его до сих пор восхищал бербер, приведший французскую сборную к чемпионству.
– Этот парень обращался с мячом как с горбами верблюда. – На секунду Рауль оторвался от чашки кофе и восторженно улыбнулся. Его всегда восхищала техника.
– Да, у него между ног будто не яйца, а два мяча. Мужик! Француз! – согласился Жан.
Устроились клеить обои и стелить линолеум в одну квартиру. Прежде чем клеить новые, приходилось сдирать старые. А под ними газеты. В газетах писали, что причина кризиса – "ипотечные пузыри", "деволперские пирамиды" и падающая производительность. Тряпками разглаживали и давили пузыри клея под обоями – словно гнойники.
"Рабочие места реальной экономике нужны все меньше и меньше. В результате Америка начала создавать "виртуальные" рабочие места не в сфере реального производства, а в сфере финансов. Люди, занятые на этих местах, ничего не производят, они только "крутят" деньги".
Кручу-верчу – обмануть хочу. Где шарик? А шарик зажат между указательным и безымянным пальцами. Пузырик сжался.
"Америка, девяносто процентов трудоспособного населения которой вовлечены в этот процесс, создала и раскрутила гигантскую финансовую пирамиду, сначала в своей стране, а затем и в мировом масштабе. Естественно, эта пирамида рухнула, иначе и быть не могло".
Еще сидя на тюках с газетами, я вдруг почувствовал себя банкиром, сидящим на мешках с деньгами – пустыми неликвидными бумажками. Когда перед глазами одни цифры, а деньги измеряются тоннами, перестаешь за всем этим видеть человека. Кругом виртуальный секс и имитация. Разгружая "КАМАЗ" с газетами, мы тоже выступали своего рода работниками финансового сектора. Его обслугой. Газеты попадут в почтовые ящики офисов. Их проанализируют финансовые менеджеры и начнут скупать или продавать акции. Мы все работники одной сферы.
Пока я за чтением того, что написано на стене, терял свою производительность, Жан решил поступить радикальнее и сдвинул ящики в импровизированный стол. Стол не Артура, но Рауля. Ради обеда зашли в магазин – купить большую кастрюлю для вермишели.
– Надо купить две кастрюли, – предложил я. – Одну – для вермишели, а другую – для кефира.
– Что такое кефир? – спросил Жан.
– Это такой кислый йогурт.
– Давайте лучше купим коньяк.
– Тогда надо будет купить и стаканчики.
– Пить из стаканчиков? Давайте купим маленькие рюмки.
– Глиняные рюмочки!
Так накрылись кастрюли.
Устроились на шабашку. Крыть толем крыши. Жан, весь закопченный, в больших рукавицах, варил на костре гудрон. Мешал плотную жижу доской от забора. С таким изяществом, словно поджаривал шашлык на шампуре. Крутил, чтобы подрумянился со всех сторон. В итоге подрумянились наши спины. Густой черный дым заволакивал сочные зеленые листы, ярко-лазоревое небо. Рауль то и дело подносил ладонь к глазам, словно искал еще одну краску.
– Ты похож на того бербера. Все время ищешь мяч! Мяч-солнце!
– Интересный он человек, – сказал Рауль. – Абстрактную живопись коллекционирует. Детям из бедных кварталов помогает. Не зазнался. А мы?
Разводы гудрона на крыше тоже напоминали абстрактную живопись.
– А еще он молчун. Когда Вьери спросили, с кем он сдружился в "Ювентусе", он так и сказал: с бербером, тот, как и я, больше двух слов за день не говорит.
– Теперь понятно, почему он тебе нравится. Ты тоже не зазнался – больше двух слов за день не говоришь.
– Нет, я его еще раньше приметил, до того, как он больше двух слов не говорил.
– Болтун!
Но Рауль уже не слушал; насвистывая себе под нос джаз, начал раскатывать рулоны ногами. Раскидывать их по углам, словно мячи. Жан принес роллы с ветчиной и еще кое с чем.
– Каким будем закусывать? С фундуком или с арахисом?
– Да ты что – закусывать коньяк шоколадом! Это все равно что жевать гудрон после ключевой воды.
– А чем?
– Коньяк надо занюхивать.
– Тогда купим сигару.
– Кубинскую.
– С запахом горького шоколада.
Кефир накрылся.
Разгружали вагон с сахаром. Мешки по пятьдесят килограммов.
– По пятьдесят килограммов пятьдесят граммов, – поправил Рауль.
– Это же выгодно – покупать сразу мешок, какой-никакой, а довесок, – заметил я.
– Давайте купим мешок, – согласился Жан.
После, в кафе, Рауль пытался подцепить щипцами кусочек рафинада из вазы.
– Не надо. – Я сунулся пальцами. Барменша поморщилась.
Сколько я набрал? Совсем ничего. Пальцы не слушались. Рука ничего не чувствовала.
– Все-таки пятьдесят граммов – это мизер, – произнес я. – Правильно мы сделали, что не купили мешок.
В этой стране невозможно заработать денег на жизнь. Тебе их не дадут заработать никогда. Всему виной алчность работодателей. На хлеб, чтобы не сдох с голоду – пожалуйста, а на масло – фиг.
Разгружали гараж одному из начальников таможни. Он построил себе трехэтажный особняк из красного кирпича. Из старого дома решил сделать гараж и баню.
– Пал Сергеич, что с брусками делать?
– Выкиньте их к чертовой матери.
– Жалко, – сказал Рауль.
– Пал Сергеич, там еще целый стеллаж таких брусков, давай мы тебе из них парник соорудим. За дополнительную плату.
– А зачем мне парник?
– Выращивать бешеные огурцы. Будешь на них, а не на подчиненных зло срывать.
– Выкидывайте, выкидывайте.
– Смотри, тут еще какие-то банки, – сказал Жан. Меня мучила жажда. Я стер с банки пыль.
– Что там?
– Кажется, соленья-варенья, хотя на этикетке значится томатный сок.
– Можете забрать себе, но смотрите не отравитесь.
Дал-таки что-то намазать на хлеб с широкого барского плеча.
– Вот классно, – обрадовался я, – будет с чем чай мешать, если это варенье.
– Или из чего самогон гнать, – Жан постепенно вникал в местный менталитет, – сахаром-то мы так и не разжились.
– Давай лучше бруски возьмем, – сказал Рауль. Он любил лес.
– Брось ты это все, – махнул рукой Жан, – пойдем на холмы.
Каждый день мы старались ходить на холмы, подышать полной грудью.
Мыли машины. Жан натирал желтой губкой синий или зеленый бок, а мы с Раулем по очереди ходили за водой к фонтану.
– Чего расселись, вынимайте коврики, а ну быстро! – скомандовал Жан.
– В армии, что ли? – расправил спину я.
Рауль послушно стал вытаскивать на солнце напоминавшие бока зарывшихся в ил карасей коврики. Я с пластиковым ведром поплелся за водой.
– Вот заработаем денег, закажем себе судака по-польски. – Жан пытался нас подбодрить.
– Слушай, Жан, – сказал я, вернувшись, – я вместе с водой какую-то какашку подцепил.
– Дурак ты, это не какашка, а ракушка. Самый деликатес.
Судак по-польски накрылся.
Заправляли бензин на колонке. 92, 76, 95. Подходили к крышке бака, как к забору, готовые вывернуть из себя шланг и пустить струю. Прижимались вплотную к бамперу, чтобы дети с распахнутыми за стеклом глазами не видели этого безобразия.
– И почему все машины сегодня либо синие, либо зеленые? – спросил Рауль.
– Мода, – констатировал Жан, – хотя зеленый ничего, мне нравится.
– Не зеленый, а лягушачий, – заметил я.
Город пах, как сваренные в одном котле устрицы и лягушки. Жара.
– А мне больше нравится синий, – мечтательно произнес Рауль, глядя в небо и прижимаясь к машине.
На крутом "Бьюике" – в ушах брюлики – подъехала мадам Зинаида Петровна. Короткая юбка подтянута. Длинные ноги слегка раздвинуты. Сиденья гладкие, как подиум. Рядом сидел здоровый мужик в маленьких черных очечках и больших шортах.
– Девяносто пятый, семьдесят шестой, девяносто второй? – облокотившись на крышу, спросил Жан.
– Девяносто седьмой! – обиженно сморщила носик мадам, протягивая карточку. Из салона ее кабриолета нестерпимо воняло сладким ароматом "Живанши".