Доктор Мачадо сказал, что за ней заедут на рассвете; оставалось еще около двух часов. Джоанна умылась, выпила кофе, переоделась в свой гражданский костюм - тот, в котором сюда приехала. Разыскать дежурную кастеляншу, сдать ей халат, косынку, полотенце и прочие вещи личного обихода - на всё это ушло много времени. Покончив с дела!ми, Джоанна посмотрела на часы, закурила сигарету и снова легла, заставляя себя думать только о хорошем: о скором окончании войны, о их будущей квартирке, о покупке мебели, о покупке коляски…
Саперы, переругиваясь хриплыми от предрассветной сырости голосами, заканчивали восстановление моста, накануне поврежденного попаданием с воздуха. Объезд был невозможен - дорога пересекала заболоченную низину по насыпи. Обругав себя за то, что кинулся сдуру напрямик, а не последовал за другими машинами, свернувшими на боковое шоссе еще за Барранкильей, Мигель заглушил мотор и выскочил из джипа, шевеля пальцами, онемевшими на рулевом колесе.
- Скоро кончите, ребята? - крикнул он, подойдя к работающим.
- А ты что, к невесте торопишься? - огрызнулся кто-то и тотчас же добавил другим тоном, разглядев нашивки: - На полчаса работы, мой сублейтенант!
Мигель порылся в карманах в поисках сигарет и, ничего не найдя, вернулся к машине. Взобравшись на сиденье, он сдвинул каску на затылок и еще раз громко выругался. Искусственный нервный подъем, вызванный сумасшедшей гонкой по ночным дорогам, начал спадать, уступая место тоскливому безразличию ко всему. Все было потеряно, все оказалось напрасным: победы и поражения, героизм и гибель товарищей, все, буквально все… Эти люди ремонтируют мост, не зная, что через сутки по нему пройдут вражеские броневики, что на свете не осталось ничего, кроме предательства.
Мигель сцепил зубы и огляделся, словно желая удостовериться, что не спит, что все это на самом деле. Уходящая в серый туман дорога, бесформенные очертания валяющегося под насыпью разбитого грузовика, серые фигуры саперов - это здесь, рядом. А дальше? Дальше то же самое: развалины, пожарища, переполненные госпитали, кричащие от боли раненые… и трупы, трупы повсюду - в солдатских безыменных могилах, в развалинах уничтоженных с воздуха поселков, на дорогах, в болотах… И это его родина, его солнечная Гватемала! Ведь двух недель не прошло с того дня, когда он увидел Джоанну на залитой утренним солнцем улице Коатльтенанго, когда они сидели в его комнатке и пили тепловатое шампанское, не прошло ведь и двух недель, а сейчас он едет к ней с таким известием…
Что он ей скажет? Какими словами сможет он объяснить ей, что у них нет уже ни счастья, ни родины - ничего, кроме изгнания, кроме скитаний по чужим странам, чужим порогам…
- Можете ехать, мой сублейтенант, - сказал подошедший сапер. - Поезжайте, только осторожнее на мосту - настил временный.
Мигель молча кивнул, глотая ставший в горле комок, и нажал на стартер."
Впрочем, так, разумеется, нельзя являться к Джоанне… Если ты не можешь дать ей никакого утешения, никакой поддержки в такую минуту, то лучше уж сразу крутни руль в сторону и катись в болото вместе с разбитой машиной или расстегни кобуру и израсходуй на себя один патрон. А самое правильное, если у тебя нет ничего, кроме таких мыслей, не нужно было соглашаться на предложение Ортиса. Нужно было вернуться в батальон и драться до последнего, несмотря ни на какие перемирия, подписанные предателями. Ты не сделал этого, потому что Ортис был прав, потому что настоящая любовь к родине проявляется не тем, чтобы истерически умереть именно в тот момент, когда это легче всего…
Легкий туман окончательно рассеялся, когда Мигель свернул с шоссе перед фанерным указателем "П.Г.IХ". Несколько брезентовых палаток и барак гофрированного железа с намалеванным на крыше красным крестом прятались в чаще банановых деревьев. Вышедшая из барака сестра вопросительно глянула на Мигеля. Тот поднес руку к каске.
- Простите, вы мне не скажете, где найти сестру Асеведо?
- А, вы за Хуанитой… - кивнула сестра. - Ступайте вон в ту палатку, видите, где свалены ящики? Входите смело, там сейчас никого нет, кроме нее.
Он поблагодарил и, подойдя к указанной палатке, откинул брезентовое полотнище.
- Мигель! - вскрикнула Джоанна, бросаясь навстречу. - Ты здесь, милый, я почему-то так о тебе тревожилась… О милый!..
Она прижалась к нему, смеясь и плача от счастья, слишком обрадованная его появлением, чтобы спросить о причине неожиданного приезда.
- Я так беспокоилась, так тревожилась… Не знаю, мне что-то приснилось…
Мигель, довольный тем, что в полутьме палатки она не видит его лица, молча целовал ее пальцы, волосы, ее мокрые от слез ресницы.
- А меня куда-то отсюда переводят, сегодня ночью пришел приказ. Подумай, ты мог опоздать совсем на немного…
- Я знаю, малыш.
Кашлянув, он взял Джоанну за локти и легонько отстранил от себя.
- Я знаю о твоем переводе. Слушай, я привез нехорошие вести. Может быть, нужно было бы тебя подготовить, но на это нет времени. Да и не умею я подготавливать… Сядь, малыш. Давай сядем, и я тебе все расскажу.
- В чем дело? - испуганно спросила Джоанна, меняясь в лице. - Что-нибудь… что-нибудь очень плохое?
- Сядь, - повторил Мигель. - Боюсь, что очень плохое… Но все равно, малыш, раз уж об этом нужно сказать, то лучше сказать сразу…
У него перехватило в горле, он сделал судорожное глотательное движение и взял Джоанну за руки.
- Слушай меня внимательно, Джоанна. Дело в следующем…
Он говорил быстро и негромко, не отпуская ее рук. Джоанна, сидя рядом с ним на походной койке, слушала с застывшим лицом, словно окаменев, глядя на мужа огромными глазами, сухо блестевшими в полутьме. Мигель говорил долго, и за все это время Джоанна не проронила ни слова.
- Вот так обстоят дела, малыш. - Мигель помолчал, потом поднес к глазам руку Джоанны и взглянул на ее часики. - А теперь ступай попрощайся со своими. Они, очевидно, уже знают о твоем отчислении.
- Знают… - безжизненно подтвердила она, не трогаясь с места.
- Ну вот, попрощайся, только недолго - времени у нас очень мало… И ради всего святого, Джоанна! - вдруг вырвалось у него почти криком. - Возьми себя в руки, нельзя же в такой момент!.. Впрочем, прости, дорогая, - он нагнулся и поцеловал ее пальцы. - Прости, я и сам совершенно потерял голову. Не сердись, иди и возвращайся поскорее. Я буду ждать на дороге.
Они вместе вышли из палатки, и Мигель, не оглядываясь, быстрыми шагами направился к машине.
Джип мчался на предельной скорости, высоко подскакивая на ухабах и расшвыривая из-под колес мелкие камешки, которые то и дело с резким металлическим щелканьем били в листовую обшивку. Джоанна, вцепившись в раму сиденья, сидела в напряженной позе, подавшись вперед, и встречный ветер неистово трепал ее короткие волосы. Оцепенение, овладевшее ею после первых же слов мужа о катастрофе, словно распространилось и на мозг, мешая до конца понять и осмыслить случившееся. Они с Мигелем должны немедленно интернироваться в иностранном посольстве, эмигрировать, покинуть Гватемалу. Но почему? Кто, по какому праву может распоряжаться их судьбой? Они ведь не хотят никуда эмигрировать, они хотят спокойно жить у себя на родине, жить и работать… Кто, по какому праву может им помешать?
Вообще невозможно осмыслить все то, что произошло за эти десять дней. Еще семнадцатого… семнадцатого она дала Мигелю согласие стать его женой, и жизнь в тот день лежала перед нею солнечная и радостная, как парковая аллея ранним утром. А потом на страну черной тучей обрушилась война, и сразу же все вокруг окрасилось в страшные цвета грязи и крови. Эти ужасы госпиталя, которых она не забудет до конца дней, люди с разорванными животами, люди с обугленными лицами, люди, в которых уже невозможно узнать людей… Маленькая обезьянка Асунсьон, родители которой погибли в пламени напалма… Кто виноват во всем этом? И неужели никто и никогда не ответит за все эти ужасы, обрушенные на маленькую страну, - только потому, что она маленькая, что она выглядит на карте полушарий совсем крошечным пятнышком? За преступление, совершенное над Европой, преступники заплатили в Нюрнберге, хотя бы ничтожной ценой своих никому не нужных жизней, но заплатили. А кто заплатит за Гватемалу?
Очевидно, все-таки Мигель прав. Очевидно, это и в самом деле единственное, что теперь остается: вырваться за границу и продолжать борьбу с той стороны. Ради погибших живые должны что-то делать, иначе все это окажется еще более бессмысленным…
Мигель был прав и в том, что прикрикнул на нее тогда в палатке. Жена должна быть мужу помощницей, а не обузой в трудные минуты. Другом, именно другом - в горе и в радости, при любых обстоятельствах…
Подлетев к мосту - тому самому, где на рассвете ждал окончания работы саперов, - Мигель сбавил ход и осторожно ввел машину на зыбкий настил. Сразу стих ветер, до этого ураганно свистевший в ушах и забивавший дыхание тугой подушкой. Джоанна повернула голову и спросила:
- Мигель, ты совершенно уверен, что это действительно необходимо - эмигрировать?
- Совершенно, - ответил тот. - Абсолютно необходимо, малыш, поверь мне.
Она помолчала, потом протянула руку и осторожно погладила мужа по колену.
- Тогда не расстраивайся, Мигелито… Важно, что ты считаешь это действительно нужным… А я постараюсь, чтобы для тебя это было не очень тяжело. Ведь когда у человека хорошая семейная жизнь, то ему многое кажется не таким трудным, не правда ли?
- Спасибо, малыш, - ответил Мигель, на секунду оторвав взгляд от настила и коротко улыбнувшись. - Я никогда не сомневался, что ты это сумеешь…