"КОЛХОЗ ИМЕНИ МИДДЕНДОРФА".
26. Мужик с лошадью и Волшебник пьют чай в избе. В избе сумрачно. Свет с улицы, из маленького оконца. В оконце, как в раме, - гладь воды и чайки.
- Раньше катер три раза в неделю ходил - теперь отменили. Хоть помирай. А вон в Выдрах, в Вёшках - вообще дороги нет, туда только с воды и попадешь… На вымирание нас поставили, вот что… Школа одна на пятнадцать деревень… И ту закроют скоро… Там учитель помер недавно. Замерз по пьяни. Уважаемый был человек. Землячество затопленных устроил, все в народный музей собирал, как море прудили, как ГЭС строили. А отселяли-то как! У мамки моей в деревне был один, Коля-Борода, с шестью детишками, он и поднялся - не буду переселяться, куда мы с шестерыми денемся… Вечером шумел, а утром уже изба пустая. Только коняшка деревянная качается, он детям сам смастерил. Никто их больше никогда и не видел. В его избе партиец потом жил из Москвы, за стройкой смотрел. Кто море строил? Политзэки одни. От работы, от болезни падали и умирали. И вот активист этот, партиец, он и придумал, чтобы не хоронить, темпы труда не снижать, трупы в опалубку ГЭС скидывать, в бетон. Он потом в писатели подался. "Наша чаша" - про это море книга. Сталинскую премию дали. Соколовский, писатель. На костях оно лежит, это море…
Волшебник курит, из кружки пьет чай, он вроде бы дремлет в теплой сумрачной избе, но вдруг повторяет негромко:
- Соколовский…
И, помолчав:
- Это мой дедушка…
Мужик искоса недоверчиво глядит на него, переваривает услышанное. Не верит.
- А если тебе пересидеть где надо, - говорит он, - тут домов пустых много, заходи да живи…
Опять обрыв пленки.
27. Другая квартира, похожая на две предыдущие.
Трое молча смотрят в темный экран плазмака.
Это те же люди, но выглядят опять несколько по-другому.
- И все, что ли?
- А где, собственно, "Потоп", где тридцатые годы?
- Деньги кончились. Это никому не нужно.
- Ну наснимала-наклеила, ничего не скажешь…
- Н-да… Нет, вот этот перец, который типа я, - он вообще ни фига на меня не похож…
- А про Волшебника даже и говорить нечего…
- Что за актеры такие? Ты их где взяла? Драмкружок какой-то…
- Да, неликвиды, а кто захочет бесплатно корячиться…
- Все как-то в кучу…
- Мне кажется, вот эти якобы обрывы пленки просто запутают зрителя…
- То есть, погоди, вот в начале там, вот когда они идут по дорожке, там сначала лето, а через пять минут уже осень - это так надо?
- Господи, говорю же, денег не было, снимали, как только появлялись деньги, какая, в жопу, разница - лето, осень… Откуда денег взять, чтобы снимать бесперебойно? Я же, блин, не родственница Никиты Михалкова и не подруга Феди, там, блин, Бондарчука, и не Балабанов даже, твою мать…
- Не надо ругаться матом… - мягко и негромко делает замечание батюшка. - Ты интеллектуальная элита, Аня, ты должна показывать пример…
Молчат, двое курят, батюшка выпивает не спеша.
- А я, кстати, об этом раньше не задумывался. А ведь действительно… Дедушка-то нашего Волшебника, писатель-коммунист, комиссаром в Гражданскую был, потом чекистом, небось не одну душеньку к Богу в рай определил собственноручно, - говорит батюшка.
- Ну, - Пирогов говорит, - в свете вышеизложенного остается только удивляться, что наш Волшебник прожил такую хорошую жизнь и живет до сих пор.
- Всё, что ли? Операция по спасению любимого мастера отменяется? Пусть ответит за грехи дедушки-коммуниста, сполна! - Рындина язвит.
- Тут, ребята, и десяти колен не хватит, чтобы ответить, - говорит батюшка. - Вам всем. Вы про царевича-то не забывайте.
- Нам всем?
- А мои предки, ребята, царевича не убивали. Они только в конце двадцатых приехали. Из Англии. Семья замороченных марксистов, прибыли помогать молодой советской республике. Спецы из Англии мои предки. Поэтому и фамилия у меня такая странная. Барни. Би, эй, ар, эн, и, уай. На конце "игрек" типа. Барнеу. Обрусела потом фамилия.
- Какая прелесть, - кривится Пирогов.
- Что такое?
- Мне нравится ход твоих мыслей, милый батюшка.
- Всегда рад.
- Но если рассуждать таким образом, то…
У Пирогова звонит мобильный.
- Да… Да, доченька. Конечно, доченька. По-русски, доченька, по-русски… Вот, вот… Пушкина читаешь? Хорошо, я приеду, и мы все решим… Целую, доченька… Если рассуждать таким образом, то… То есть священник, призванный окормлять измученный многолетним безбожием народ, на деле отделяет себя от этого народа…
- Скажи еще - от вверенного ему народа.
- Это, в конце концов, высокомерно. Гордыня, друг-батюшка.
- Беги с докладной запиской в патриархию, флаг в руки. "У отца Барнева обнаружена гордыня, примите меры".
- Я тебе счас в лоб дам, не посмотрю, что ты поп. Святой отец нашелся, ты же пьяный вечно валялся, мы в общаге через тебя перешагивали…
- И не забудь еще добавить, что отец Барнев призывает любить Отечество и верить в его светлое будущее, а сам втихомолку учит китайский.
Пауза.
- Антон, - упавшим голосом говорит Пирогов. - Это чудовищно… Скажи, что ты пошутил.
У Пирогова звонит мобильный.
- Да, доченька… Да, зайчик… Я сказал - по-русски! - истерично орет он. - Не сметь говорить со мной по-английски! Не сметь!
Он кидает мобильный об пол, его колотит.
Пауза.
- Я вот тоже думаю, - говорит Рындина. - Нарожаю я, допустим, детей… А потом что-то такое случится, произойдет, и дети вырастут чужие, не будут знать моего родного языка…
- Какие дети? - вносит коррективу Пирогов. - Ты в паспорт свой загляни на досуге. Не в прописку, а в год рождения.
Пирогов выдохнул и словно очнулся от своей истерики. Собирает кусочки мобильного.
- Ребята, извините, мне худо, я лучше пойду. Антон, прости, я всегда уважал и уважаю тебя, поверь, простите, ребята, Аня, я позвоню, мне надо просто на воздух, подышать, простите…
28. Он выходит.
Рындина и батюшка остаются одни.
За окном тем временем может смениться время года.
- Вот, точно, теперь я вас вспомнила. Однажды осенью выпивали вместе в общаге… Мы на первом курсе, а вы уже выпускник, крутой такой…
Оба улыбаются.
- Как же мне вас теперь называть? Отец Антоний, что ли?
- Зови Антоном, как раньше… Я в двадцать лет крестился, от родителей тайком… Коммунисты… Предки по лагерям мыкались как английские шпионы, а все равно… А в девяностых годах приходы стали открываться, священников не хватало… Меня мой духовник рекомендовал, и рукоположили… А в семинарии я потом, заочно…
Пауза.
- Батюшка, скажите, - серьезно и даже строго говорит Рындина, - что же дальше-то будет? Вы только не думайте, что я смеюсь, я сейчас серьезно, я редко серьезно, потому что жизнь такая, если не смеяться - не выживешь… Никто никому не верит, люди боятся и ненавидят друг друга. Деньги заменили людям все. Кажется, еще совсем чуть-чуть - и нас вовсе не останется, мы исчезнем и нашу землю беспрепятственно, без войны, без боя, за взятки и "откаты", займут другие, чужие… Это конец? Батюшка? Надежды нет? Это потому что мы убили этого больного мальчика в матроске?
Батюшка смотрит в сторону, шмыгает носом.
- Апельсиновой корочкой пахнет, - говорит он.
- Это "Герлен", духи такие, я купила в Шереметьеве, приехала однажды слишком рано, ходила-ходила…
Батюшка поворачивает голову, теперь он смотрит на Рындину сияющими ласковыми глазами, таким взглядом, под которым можно исцелять больных - и руки-ноги бы обратно прирастали, столько нежности в этом взгляде.
- Там такой магазинчик, направо, после газетных ларьков… - продолжает Рындина, но и ее некрасивое, нервное, словно сделанное из одних острых углов лицо милеет и расцветает прямо на глазах.
Батюшка берет ее за руку, целует:
- Дорогая моя, дорогая…
Рындина не знает, что делать со жвачкой во рту - выплюнуть вовсе или запихнуть подальше за щеку.
- Милая, дорогая моя…
Целует колени, ноги.
Рындина несет пургу про дьюти-фри, батюшка принимается раздевать Рындину и набрасывается на нее со всей своей лютой мужской тоской, прикрытой благочестивым браком.
Разговор о судьбах Родины прекращается.
29. Машина с мигалкой едет по городу. За спиной водителя - Шура-гибрид. Прижимает к себе кота, целует. Кот почти бездыханен.
- Счас доктор посмотрит Степу, доктор полечит, Степа выздоровеет, - шепчет бедняга Шура в котовьи ушки.
Охранник Шуры подавляет вздох.
30. Рындина и батюшка лежат рядом. Обоим немножко неловко.
У Рындиной звонит мобильный.
- Где-где? Рядом с моим домом? А откуда вы знаете, где мой дом? Кто вас, вообще… Ладно, ждите, буду через пятнадцать минут.
31. В кондитерской Рындина и парень лет двадцати трех. На столике лежит небольшой квадратный сверточек, обернутый газетой и обклеенный скотчем.
Парень веселый. Один зуб родной, другой золотой, третьего нет… Руки в татуировках. С удовольствием ест большую красивую порцию мороженого, обильно политого шоколадным сиропом.