- Чудной ты какой, - скромно усмехается Костик. - Ничуть я не коммунист, просто… Пойми, если можешь, коммунистическая власть в России определена не волей коммунистов, а историческими судьбами России, и, поскольку я хочу проследить эти российские исторические судьбы, я - с коммунистами, то есть поскольку коммунисты с Россией, постольку я с ними…
Журчит и звонко льется в таз вода.
- И много сокровищ во дворце? - деловито спрашивает Серафим.
- Какие сокровища, так, чепуха, пистолеты дуэльные, живопись. Они бедные были. Одно название, что князья, древний род… Жили в Москве, служили кто где, сюда приезжали летом, вроде как на дачу. Кстати, крестьяне их до сих пор просто боготворят, вот темнота. Когда в Москве голодно стало, приняли их здесь как родных… Барышню с отроком видел? Ничего, да? Княжна Челганова, собственной персоной. Я ее тут опекаю. Муж пропал без вести, брат расстрелян, сын какой-то недотыкомка, дворец национализирован, живет в простой крестьянской избе, подрабатывает тапершей в синематографе в городе… Какие уж там сокровища!..
Серафим пристально смотрит на него.
- Что ты так смотришь?
- Давно тебя не видел, - улыбается Серафим и встает. - Ты возмужал, загорел… А как твоя астма?
Костик не успевает ответить, Серафим приближает к нему лицо и шепчет доверительно, тихо, скороговоркой, словно боясь, что подслушают:
- Астма, приступ астмы в Батуме, в прошлом году, в сентябре, комнатка над зеленной лавкой, приступ астмы свалил тебя, помешал успеть на последний пароход в Константинополь…
Костик напряженно молчит. Они смотрят друг на друга. Вдали поют песню.
- Что ты, Серафим? Это, верно, не я. У меня и астмы-то никогда не было…
- Не было? Значит, я путаю. Прости. Кстати, ты знаешь, что совсем скоро можно будет одним прикосновением к коже человека узнать про него все - болезни, привычки, склонности… И мечты, и сны, и мысли!
- Да? - Видно, что Костика эта перспектива не очень радует, но он восхищенно улыбается. - Здорово, черт возьми… Это как же? Анализом?
- Нет! Не потребуется даже капли крови. Специальный прибор считает все необходимое с поверхности кожи.
- Ни капли крови?.. Здорово! Сам придумал?
- Не веришь?
- Верю. - Друг берет друга за плечи, ясно и радостно глядит в глаза. - И в то, что ты станешь великим ученым - тоже верю. Только время сейчас для науки не очень подходящее.
- Время, Костик… Кстати, тут вот что… Я хотел тебя попросить…
- Да, конечно. Говори.
- Если со мной что-нибудь случится. Ну, ты понимаешь. Если меня не станет. Позаботься о том, чтобы мой скелет отдали детям. В школу. Для изучения. Чтобы я и после смерти приносил пользу прогрессу.
- Неисправим! - восклицает Костик. - Неисправимый фантазер!
Но друг глядит на него серьезно, даже грустно.
- Конечно, - соглашается тогда Костик. - Обязательно.
Они сидят, разговаривают и смеются, машут руками… Серафим рассказывает что-то невероятное. Бойкая молодая тетка из местных вносит самовар… Слушает их разговор, тоже смеется, качает головой, удивляется…
17. Ясный день. По деревне идет Серафим с планшетом.
Княжна Лика Челганова вешает белье во дворе. Серафим останавливается и кланяется ей:
- Здравствуйте!
18. Тот же день, чуть позже. По парку, уступами спускающемуся к реке, гуляют Серафим с планшетом, Лика и ее сын.
- В университете я зачитывался книгами вашего деда, - восторженно говорит Серафим. - Представить себе не мог, что пройдет всего несколько лет - и я буду командирован сюда, для национализации его знаменитого дендрария! Пожалуй, надо подготовить проект об основании здесь, на базе дендрария, орнитологической станции. А? Как вы думаете, молодой человек? - Серафим обращается к мальчику.
Тот молча без улыбки смотрит на Серафима и уходит вперед.
- Мой сын вовсе не так дурно воспитан, как может показаться, - сухо говорит Лика. - Он нездоров.
Серафим смотрит вслед удаляющемуся мальчику.
- Замкнулся в себе год назад, - не спрашивает, а утверждает он. - Узнав о гибели императорской семьи?
Лика удивленно смотрит на Серафима - откуда, дескать, вы знаете?
- Представляете, - задумчиво говорит Серафим, - сколько детей в России обожали наследника? Так вот, орнитологическая станция… Признаться, это несправедливо, что какой-нибудь там аист, озябнув по осени в наших широтах, преспокойно взмахивает крыльями и без всякого мотора, не имея ни малейшего представления об аэродинамике отправляется в Палестину… Но скоро и птицы будут служить человеку, добывать секретную информацию, переносить оружие… - Серафим говорит мечтательно, с видом загородного зеваки-естествоиспытателя глядит в небо, потом смотрит на мальчика, шагающего поодаль, опять в небо и вдруг говорит совсем другим голосом: - Лидия Дмитриевна, сядемте. Времени мало. Я сидел в Бутырках в одной камере с вашим братом…
- С Володей! - восклицает княжна.
- По тому же делу, что и он. Он взял с меня честное слово, что если я останусь жив, то помогу вам с мальчиком перебраться к родне в Данию. Не позднее, чем послезавтра, вы должны сесть в поезд до Риги, а там пересесть на пароход. Паспорта, визы, билеты - положитесь на меня. Я же провожу вас до станции в Псковской губернии.
Пауза.
- Вы провокатор?
- Нет.
- Но вы из Чека, это ясно.
- Нет.
- Кто вы?
- Не знаю! Уже не знаю! - вдруг с отчаянием почти кричит Серафим.
Помолчали. Серафим берет себя в руки, срывает травинку, жует.
- А вот что завтра в Новоторжске случится неприятность с автомобилем товарища Сысоева, я знаю. Начнут хватать первых попавшихся, на смерть одного большевика отвечать сотнями смертей классовых врагов, кровь, кровь, кровь без конца - это я тоже знаю. - Серафим срывает другую травинку, опять жует. - Удивительно вкусная тут трава. Молочный край… Да…
- Вы сидели по тому же делу, что и Володя? Почему же вас не расстреляли?
- Родные пошли на прием к Дзержинскому…
- Мама (ударение на второй слог) тоже ходила… С невестой Володи, княжной Туркестановой. Но в кабинете Дзержинского княжна упала в обморок, не выдержав его взгляда. Мама стала ходить одна. Некий высокий большевистский чин обещал, что Володе сохранят жизнь, если он даст слово никогда больше не бороться с большевиками. На свидании мама передала брату эти слова. В ответ он только сожалел, что самый близкий человек призывает его солгать. Ничего не помогло… Их всех расстреляли, у задней стены Всехсвятского кладбища. И похоронили там же, в братской могиле. Наша семья… мы… всегда будем приходить туда.
- Кладбища скоро не станет, - хмуро говорит Серафим. - Зальют асфальтом. Там будет конечная остановка электробуса, круг.
- Как?
- Разворот электробусов. Это такие… вроде омнибусов. Но электрические. От проводов. Конечная остановка электробуса, а потом метро. Станция "Сокол".
Лика смотрит на Серафима.
- Как я сразу не поняла… Конечно… Городской сумасшедший… Бред…
Она поднимается со скамейки, чтобы уйти.
Серафим улыбается.
- Хотите, скажу, которая ступенька в доме особенно скрипела, когда вы с братом и сестрой тайком пробирались на чердак?
Лика молча смотрит на него.
- А любительский спектакль летом девятьсот шестого, помните? Хотите, скажу, кого вы играли? И как вы оконфузились, и как вас потом дразнили?
Он прутиком начинает писать на песке французское слово.
Княжна вскакивает.
- Митя! - зовет она. - Нам пора!
19. День. Серафим катает местных пацанов на мотоциклетке - по нескольку человек. Он говорит про будущее, про метро и космос. Пацаны ходят за ним, как намагниченные.
В конце деревенской улицы показывается Митя с бутылкой молока.
Пацаны отвлекаются от Серафима, чтобы прокричать дразнилку:
- Князь, князь, упал в грязь, упал в яму, кричал маму!
Пацаны кричат все громче, окружая Митю со всех сторон.
Серафим раздвигает толпу пацанов и берет Митю за руку:
- Хотите прокатиться?
Серафим и Митя на мотоциклетке сворачивают с большака в поле. Мотоциклетка останавливается у старой огромной ветлы.
Оцепеневший от быстрой езды Митя прижимает к себе бутыль с молоком.
Серафим снимает шлем и очки.
- Помогите мне убедить вашу маму поверить мне. Я вашему дяде обещал. Он столько рассказывал про всю вашу семью, что я точно сто лет вас знаю.
Митя молчит.
- На днях в Новоторжск войдут белые. Большевикам это известно. Они начнут брать заложников. Вы понимаете, к чему я это говорю?
Митя смотрит на Серафима:
- Наташу однажды взяли, а потом выпустили. Только она не говорит больше.
- Это кто - Наташа?
- Кузнеца дочка. Он сам вообще за красных. А Наташа плакала, когда царевича убили.
Над Серафимом и Митей кружится, то опускаясь, то поднимаясь, крупная птица.
- Вам необходимо ехать, - говорит Серафим. - И вот по какой причине. Причина эта является тайной, и знать ее не должна даже ваша матушка.
- Можете на меня положиться, - обещает Митя.
Дальнейшее с точки зрения птицы: Серафим наклоняется к Мите, берет его за плечо и шепчет что-то. Митя пристально смотрит в лицо Серафима, переспрашивает. В ответ Серафим медленно, внимательно крестится. Не спеша расстегивает верхнюю пуговицу рубашки, достает нательный крестик, целует.
Митино лицо озаряется счастьем. Он порывисто крепко обнимает Серафима.