– Меня не удивляет ваша пассивность. Давно чувствую неладное и вынуждена напомнить вам, что вы – все еще пионеры. Вам это неприятно? А я говорю: да, все еще пионеры! – наддала она, заслышав скептические смешки. – Напомню для тех, кто забыл: вы давали клятву быть верными заветам Ленина-Сталина, – она по учительской привычке указала на портрет одинокого Ленина, как бы иллюстрируя урок. Портрет Сталина сняли два года назад. И тут ее рука должна была бы повиснуть и раз навсегда отсохнуть. Но, черт возьми, не отсохла.
Вряд ли Агра была убежденной сталинисткой, скорее здесь действовала простая привычка, но беспомощность слепого жеста была настолько смешна, что я не удержался и хихикнул.
– Ну, знаете ли… Если напоминание о пионерской клятве у таких, как Бледман, вызывает смех, значит, отмалчиваться больше нельзя. Больше нельзя.
Не буду придираться именно к ней. Коверкать мою фамилию и без Агры охотников хватало. Когда кто-то учителю поперек горла, он прежде всего на фамилии и отыгрывается. Не понимаю одного: если уж Агре так трудно произнести мою фамилию, вместо Блендман она произносит Бледман, – то зачем бесплодно напрягаться, пусть уж говорит просто Бледный. Разрешаю.
– Я вынуждена обратиться к активу – к звеньевым, к членам совета отряда. Наконец, к Вите Иноземцеву, как к председателю совета отряда. (Э… Вон их сколько!) Скажи мне, Витя, разве все в твоем отряде благополучно?
Как ловко устроились старшие. Когда им надо от нас что-то одно – мы для них класс, когда что-то другое – отряд. Настоящий друг Витя изобразил крайнюю степень тупости.
– Не стоит кривляться, Иноземцев, – Агра рукой пыталась посадить его, но Витя продолжал дурить, недоуменно поднимал плечи, разводил руками и фыркал, как бы с трудом сдерживая смех.
– Иноземцев, – голос Агры зазвенел, – ты оказываешь Бледману медвежью услугу… Да, услугу. (Как учительнице русского языка, ей следовало бы сказать: да, медвежью.)
Овладев собой, она заговорила как бы по-доброму:
– Давайте подумаем вместе. Разве все члены отряда добросовестно выполняют пионерские поручения? Да, поручения и главное – все ли несут нагрузки?
Ну и ну! Я раньше и не замечал, какие хитрющие, какие провальные и какие уклончивые у Агры глаза!
– Ведь я все вижу, – сказала она, отчасти как бы отвечая на мой вопрос и одновременно прозорливо куда-то вглядываясь.
Проследив за ее взглядом, я с удивлением уткнулся в завернутую над окном черную бумажную штору. Это было обыкновенное затемнение для показа учебных фильмов.
– Все вижу! И кто в классе покуривает…
Здесь я насторожился и отметил про себя, что отряд снова в спешном порядке переименован в класс. Оно и понятно: в учебном классе, как административной единице, еще могут покуривать, но в пионерском отряде, как подразделении политическом, – Боже, избавь.
– Вижу и то, как некоторые горе-пионеры, едва выйдя из школы, торопятся побыстрей скинуть с шеи пионерский галстук, – сказала Аграфена и посмотрела на Панова. – Галстук – долой и обязанности – долой? Эти горе-пионеры почему-то вообразили себе, что обязанности тут, за порогом школы, и заканчиваются.
"Э, это надолго", – тоскливо подумал я.
После минутной паузы Агра неожиданно пошла по проходу и остановилась возле Ники:
– Ты что-то хотела сказать, девочка? – Агра положила руку на Никино плечо. – Смело говори. Здесь все – свои, – у Агры нехорошо горели глаза и пылало лицо.
Но главное: я что-то не заметил, чтобы Ника поднимала руку.
– Это так просто – встать и сказать то, в чем убежден, – добавив в голос немного елея, сказала Агра. Затем, склонясь, что-то пошептала Нике в самое ухо, отчего у той все лицо перекривилось. Но словно завороженная Ника медленно поднялась и, крепко зажмурясь, как бы головой в омут, заговорила:
– Руссиш, ой! Простите…
Тут Агра мнимо милостиво улыбнулась, дескать, ничего-ничего, прощаю. Продолжай.
– Аграфена Павловна правильно, да! Именно правильно сказала, – как обычно звонко начала Ника. – Да! У нас в отряде не все в порядке, и я, как член совета дружины, не буду молчать, – она мотнула своей аккуратно причесанной головкой, как бы что-то преодолевая. Может быть – ложно понятую дружбу? – Одни пионеры, – продолжала она, – элементарно отлынивают от поручений, но есть случаи и похуже. Есть такие, которые сами берут на себя поручения, бьют себя в грудь, что кровь из носа выполнят все в срок, а потом оказываются просто болтунами.
– Хорошо, девочка, – поощрила Агра.
– Ой, да не мешайте вы, – разгневанно сказала Ника и движением плеча скинула ее руку.
Ай да молодец! Я был от Ники в полном восторге.
– Я сама скажу. Один пионер, между прочим – ваш товарищ, дал слово, что сделает фотомонтаж о лыжных соревнованиях, – тут я, с еще неостывшим выражением восторга на лице, сильно вздрогнул, потому что эта пуля летела прямо в меня. – И где тот фотомонтаж? – Ника резко, всем корпусом развернулась и посмотрела на меня в упор своими предельно честными, испепеляющими глазами.
Туманный намек на "одного пионера" – ерунда и ничто. Совсем другое – вот такой взгляд, вонзенный прямо в тебя.
– Я тебя спрашиваю, между прочим! – сказала она жестко.
Я и прежде подмечал в ней этот тон, эти беспощадные интонации, но до поры до времени они не меня касались. И приходилось – как бы это сказать? – немного закрывать уши. Теперь вот и я попал. Что можно сказать в свое оправдание? Что фотография – дело темное? Что по неопытности всю зимнюю съемку я запорол? Ах, да не в съемке дело! Я просто ушам не верил. От кого угодно я мог ожидать такого удара, только не от Ники. Да это, видно, мне снится. У нас же с ней не просто дружба.
Агра медленно прошла к столу.
– Мне понравилось принципиальное выступление Ники, – неторопливо сказала она. – Понравилось. Жаль, ни у кого из вас не хватило пороха добавить. А ведь этот субъект, – она показала глазами в мою сторону, – настоящий и закоренелый ин-ди-ви-ду-а-лист. Он и сейчас, в эту серьезную минуту кривляется и строит рожи. Да, рожи. Конечно, в классе и кроме Бледмана есть и шалуны, и лодыри, но эти, эти ребята перебесятся и из них выйдут неплохие парни. Да, парни. Они пойдут в армию и станут настоящими защитниками Родины…
Стало совсем грустно. Хоть бы кто-нибудь заступился!
"Все ясно, – подумал я с горечью загнанного в угол. – В таких случаях каждый – сам за себя".
И тут… Не знаю, чистое ли это совпадение или же правда, что некоторые мысли передаются на расстоянии, но именно в эту минуту раздался голос Иноземцева:
– А давайте выслушаем самого Блендмана. Володь, что там получилось с фотомонтажом?
"О, благородный друг Витя! Ты возрождаешь мою веру в человечество!" Меня трясло от беззвучных рыданий.
– А тебе, Иноземцев, между прочим, никто слова не давал, – пресекла Агра этот несанкционированный глас народа.
Я подумал: "Да-а, старшие товарищи – мудрые товарищи. Ведя нас по жизни, они не должны поселять в наших сердцах напрасных надежд. Ну, скажем, на объективность или, Боже упаси, на справедливость".
Буквально купаясь в горечи, я опять выпал в осадок. Из прострации меня вывела неожиданная фраза Агры:
– Между прочим, это именно такие, как Бледман, затравили Маяковского!
Это было до того нелепо, что уже наплывшие было в мои глаза слезы зашли обратно. Это был такой перегиб, что я, человек в ту минуту неуверенный и далеко ненахальный, не знал, смеяться мне или плакать… Это я затравил Маяковского? Своего любимого поэта?
Не оттуда ли, не из студеных ли тридцатых годов подуло? Не из студенческой ли молодости самой Агры? С каких-нибудь их образцово-показательных судов? Но я уже не мог держать этот затянувшийся удар, я уже не выдерживал, и мое лицо, я чувствовал, вот-вот обвалится в гримасу самого позорного рева. Я еще хорохорился, я еще пытался выдавать страдание за смех…
– Мы тут его прорабатываем, а он… – заметила мои рожи Ника.
"Неужели уловка удалась и ты подумала, что я смеюсь? Но где же твое сердце? Вид недобитого врага разжигает аппетит? А расплющенный враг тебя бы устроил? Как же так, Ника! Ведь ты же сама гордый человек…"
– …он что же, не уважает мнение члена совета дружины? – задрав восхитительно гордую бровь, сказала Ника.
Я все еще продолжал ею любоваться.
Наконец, словно не выдержав напора долго сдерживаемого негодования, она резко встала из-за парты и бросила:
– Предлагаю при составлении характеристик для вступления в комсомол выдать Блендману ОТРИЦАТЕЛЬНУЮ характеристику.
Так и сказала, словно большими буквами напечатала. Класс неопределенно зашумел. Но ропот класса я понял вполне определенно, как поддержку. Казалось, я даже отчетливо различал некоторые слова. Что-то вроде того, что:
– Ну, это уж слишком! Ну, ты даешь! Совсем заруководилась.
Mein Gott! Как же это меня вдохновило! Еще немного и Ника поймет, что ее просто занесло. Еще можно отыграть назад – я же отходчив и на обиду забывчив. Агра, словно мы с ней сидели в разных комнатах, словно не при ней пробежал по классу возмущенный шепоток, сакцентировала именно эти последние слова Ники:
– Отрицательную характеристику, – повторила-закрепила-утвердила она. Вот, мол, тебе, Бледман! Не видать тебе комсомола как своих ушей.
С Витей Иноземцевым вдруг случился страшный приступ кашля. Потом у него заложило нос, и он, медленно достав платок и медленно его развернув, трубно на весь класс высморкался. Это было как сигнал походной трубы к бою. Юрка, страшно покраснев и состроив уморительную рожу, громко проверещал с задней парты свою коронку:
– Уя, уя, уя!!! Калибра семнадцатая, восемнадцатая.