– Потому что дура и слабачка! Просрать столько государственных денег только из-за того, что у нее была депрессия, а ее богатый душевный мир никто, блин, не смог оценить. – Арчи всегда можно было взять на слабо. Но на этот раз он не поддался. Усмехнулся криво, – это "хех" доведет меня до белого каления.
– Да нет, все гораздо проще, – постепенно он растворялся в плотных клубах дыма. – Я не буду тебя грузить такими сентенциями, как "жизнь без конца теряет всякий смысл" или "бессмертный имеет право на смерть". Это все банальности… А Терция просто хотела ребенка.
5
Арчи давно уже не работал в университете. Если ему нужен был доступ к какому-то платному ресурсу – казино, девочки, компьютерные игры, – он брал деньги у меня.
– Ты не находишь, что созвучие слов "робот" и "работать" неслучайно? Хоть я и робот, но все-таки мне бы хотелось быть больше похожим на человека, – так объяснял он свое безделье.
Я контролировала его расходы, отсекала сомнительные покупки, если подозревала, что это наркотики; заставляла работать на нашем проекте.
– Мне не-екогда, я пишу кни-игу, – капризно тянул Арчи, когда я в очередной раз подсовывала ему кусок программного кода для тестирования.
– Какую еще книгу?
– "Философия смерти", – напыщенно декламировал он, а потом скалил зубы.
– Покажешь?
– Закончу – покажу.
В честь дня рождения Арчи мы с мамой по памяти воссоздали нашу старую квартиру – ту, в которой прошло наше детство. Протертый синтетический палас, куцые коричневые занавески на окнах, кособокий мебельный гарнитур с резными декорами, кое-где отвалившимися. Детская – одна на двоих; над моей кроватью – пыльный балдахин из дешевого тюля, а у Арчиной – изголовье с облупленными набалдашниками в виде лошадок.
Убожество, а не квартира, но какая же она была уютная, живая! И снова:
– Кэсси, ты помнишь, кто отбил кусок зеркала в коридоре?
– Да, мам. Мне не терпелось надеть новые ролики, и я врезалась на них в зеркало. А Арчи взял вину на себя…
Я устроила пышный стол: все наши старые семейные рецепты со смешными названиями, некоторые – еще бабушкины.
Салат "Оливье", закуска "Гранатовый браслет", на горячее – утка в яблоках, на десерт – торт "Наполеон медовый". Именно так, "Наполеон медовый", а не "Медовый Наполеон", потому что так звучнее, ностальгичнее, нежнее. Произносить нараспев, с легкой грустинкой в голосе.
– Знаете, а я ведь испекла сегодня наш любимый "Наполеон медовый"… – мама виновато приложила руку к груди, – Кэсси, тот, что здесь, тоже очень похож, но чего-то неуловимо не хватает…
Она прикрыла глаза, подбирая слово. На ее лице блуждала улыбка. Насыщенности? Нет, не то. Аромата? Да, вроде все есть – и ваниль, и коньячная эссенция, все на месте. Натуральности? Нет, так нельзя сказать, – Кэсси обидится.
Хотя, что здесь обижаться. Ведь в жизни то же самое – продукты стали не те, что раньше. Яблоки напичканы удобрениями, курица – анаболиками, мороженое – синтетическими добавками. Где им быть вкусными? И тот "Наполеон медовый", который готовила ее мама в детстве, лучше того, что стоит сейчас одиноко в ее маленькой кухне. А тот, что стоит на кухне, всего лишь немногим лучше скрупулезной подделки, которая красуется сейчас перед ней на старинной фарфоровой тарелочке. Всего лишь немногим лучше, тогда в чем разница? Всего лишь еще один шаг на пути к смерти. Правда, здесь – в виртуальном мире – нет смерти. Тонкий фарфор матово поблескивал потемневшей, якобы от времени, позолотой. И времени здесь нет. Есть только безграничные возможности иллюзий, и безграничность эта навевает смертельную тоску.
– Души не хватает, – подсказал Арчи, с прищуром поглядывая на меня.
Мама вздрогнула и открыла глаза. Морщинка между ее бровей углубилась. Я сдвинула очки на лоб и укоризненно посмотрела на брата, – ну, хотя бы сегодня можно не..? Загадочная, черт возьми, звездная система Арчибальд! Ну почему – все этерниты, как этерниты, а ему души не хватает! Он сделал невинные глаза и невозмутимо продолжал:
– "Души" в кавычках, если вам не нравятся теологические термины. Секретного ингредиента, синтезировать который не может даже Кэсси…
– Это из твоей новой книги? – перебила я.
– Нет, это другая работа – "Наличие отсутствия смысла жизни у этернита", – язвительно, в тон мне, ответил Арчи.
Мама ласково потрепала сына по голове:
– Милый, если ты о смысле, то посмотри вокруг. Разве наша жизнь чем-то отличается от твоей? Кэсси с утра до вечера на работе, у нее нет ни мужа, ни детей. Миллионы людей живут без смысла, не испытывают эмоций, не имеют желаний. Годами не видят родных, потому что заняты, заняты…
Я заерзала на стуле – этот упрек был адресован мне. Мама заметила мое движение и мягко накрыла своей ладонью мою, – мол, это я не тебе, так в целом. Но остановиться уже не могла:
– Я таскаюсь по врачам, смотрю глупые передачи по телевизору и готовлю пироги, которые все равно приходится выбрасывать, потому что съесть их некому. На Виг же их не отправишь… Единственное, что придает моей жизни смысл, – это вы, мои дети! Если вас не станет, то на следующий день я умру!
Лицо мамы скривилось, но она сумела сдержать слезы.
– Ну, блин, это циклическая ссылка какая-то, – ругнулся Арчи. – Меня воссоздали, чтоб в твоей жизни был смысл, а я продолжаю жить только затем, чтоб ты не умирала. Вы поймали меня в логическую ловушку.
Он посмотрел на меня долгим взглядом и жестом изобразил, как снимает передо мною шляпу.
Мама пропустила слова Арчи мимо ушей:
– Пойду-ка я к себе, покажу вам мой настоящий торт, – на слове "настоящий" она осеклась, – через коммуникатор, хорошо?
Арчи словно того и ждал. У него было несколько минут, пока мама снимет с себя датчики, выйдет из капсулы и включит обычный коммуникатор. Он снова смерил меня подозрительным взглядом:
– Кэсси, Кэсси… ты совсем не меняешься. Все такой же нечесаный хвостик с "петухами" и очки набекрень.
– Ах, если бы! – сыронизировала я. – Я все же старею, – и назидательно, – а ты нет.
– Ты пять лет не была дома. И "петухов" у тебя на голове всегда ровно четыре. Хотя они и расположены все время по-разному. Хитришь ты, Кэсси…
Я отломила ложечкой кусок виртуального торта и уставилась в угол. Обои внизу у плинтуса были ободраны кошкой. Кошку я не решилась воссоздавать. Арчи ее любил, начнет еще придираться.
– Ну, что опять не так? – вздохнула я.
– Зачем ты нас обманываешь, Кэсси? Нет никакого секретного проекта на Виге. Я ведь нашел твое свидетельство о смерти.
По позвоночнику пробежал холодок. Ощущение было вполне реальным. А он продолжал:
– Я, конечно, ни на что не гожусь в программировании, но мой знакомый хакер вполне успешно взламывает базы государственных служб.
Я молчала. Вкус торта раскладывался во рту на отдельные составляющие: мука – формула Y235, яйцо – формула W115, сливочное масло – формула FBV236…
– Ты погибла пять лет назад. В автокатастрофе. Но ловко замела следы. Твой инфоснимок продолжает жить в сети, пишет программы, компания платит тебе зарплату, на которую ты содержишь мои и свои терабайты памяти. Только вот зачем?
Торт разлагался у меня во рту, вызывая приступ тошноты.
– Я… я просто хотела, чтоб мы были вместе. Ты, я и мама.
– Хех. Как же мы можем быть вместе, милая, когда ни тебя, ни меня – нет?
Мои ладони вспотели. Я подняла их к глазам – искусно проработанный рисунок линий, прожилки поглубже, прожилки помельче. Я вижу, я чувствую свои руки, но много ли это значит?
Я никогда не стану первопроходцем на Арчибальде. И никогда больше не вдохну аромат настоящей сирени.
Ведь уже пять лет, как у меня нет тела. Я этернит. Я фотокарточка. Всего лишь чертов инфоснимок и пара дорогих микросхем.
Я – просто отпечаток памяти на ладони у Бога.
Нина Кромина
Родилась и живет в Москве. Выпускница ВЛК при Литературном институте им. А. М. Горького. Публиковалась в сборниках "Путь мастерства", журналах "Простор" и "Вологодская литература". Лауреат конкурса малой прозы "Белая скрижаль".
Скворцы прилетели
Уложив Наташку на старую, еще брежневских времен, кушетку, укутав ее бабкиным ватным одеялом, Николай подошел к печке, открыл дверцу, зажег спичку, поднес к коре. Огонь облизал поленицу, разгорелся. "Вот так бы всегда, хорошая сегодня тяга", – как будто кому-то сказал он. Но, никого, кроме малой, наревевшейся без матери, в избе не было. Что, в избе? На всей их улице – только он да девчонка, только два дома на всей их улице, его да дачников. Тех еще ветер не принес, а дочку, как ветром сдуло. "Нет, объявится, конечно, когда-никогда. Деньжат подзаработает, сколько-нисколько, объявится. Тут дитя ее, куда ей без нее. А пока с дедом. Хотя, какой я дед, – ни седины, ни бороды. Хоть сейчас в женихи, а тут – в няньках. Да нет, я что, я ничего, это, пожалуйста". А сам кряхтел, держался за поясницу, кашлял.
Вышел на крыльцо в чем был, в рубашке, старых спортивных штанах да тапках на босу ногу. Как всегда, глянул на небо, на готовившееся к закату солнце; на березу, которая выросла так, что закрывала полнеба, расставив ручищи над тропкой к калитке, над малиной, над столом, где летом кому чаи, кому стопари. Посмотрел он и на ржавую груду металла, сваленного под березой, которая когда-то была ЕГО комбайном… Надо было давно ее сдать на металлолом, чтоб глаза не мозолила и не травила душу.
– Да, и окашивать трудно, все косой цепляешь.