А еще надо попросить Мину, кухарку, чтоб показала ему штопор.
- Да-да-да, пом-пом-пом-пох, - вдруг говорит Элизабет.
Фрейлейн резко оборачивается. Лопе чувствует, как лицо его заливает краска. Он грубо хватает девочку и хочет убежать. Но фрейлейн уже близится к нему быстрыми шагами. Одна из ее перчаток падает на землю. От Фердинанда Лопе знает, что оброненную перчатку следует поднять. Фердинанд называет это "проявить галантность". И Лопе поднимает перчатку. У фрейлейн губы складываются в изумленную улыбочку. Рот фрейлейн похож на тонкий красный порез на белой коже. Садовник Гункель поперхнулся уже приготовленным выговором. И даже улыбнулся одобрительно-кислой улыбкой. Он поднимает с дорожки сухую ветку и забрасывает ее в кусты.
- Ах, ты, моя маленькая, во что это ты тут играешь?
Элизабет молчит. Уголки ее рта плаксиво опускаются книзу. Лопе подает перчатку даме.
- Спасибо. Очень мило с твоей стороны. Это, наверно, твоя сестричка?
Лопе кивает и снова достает из кармана грязный носовой платок. Но барышня оказывается проворней. Она достает свой кружевной платочек, утирает малышке нос, а платок забрасывает в кусты. Потом берет пальчиками карандаш и вроде как заигрывает:
- Клю-клю-клю, сейчас клюну.
Элизабет не отзывается на шутку, она начинает реветь в голос.
- Ах, ах, а кто это у нас плачет, ай-ай?!
Пауза. Растерянность - с обеих сторон.
- Ступайте домой. Что вы здесь шляетесь?
Гункель наконец-то дал выход своему неудовольствию. Его кислая улыбочка взрывается, словно бутылка, в которой забродил уксус.
- Ну, Гункель, Гункель. - И фрейлейн снова переходит к своим розам.
- У-у-у-у! - Рев Элизабет обвинением разносится по тихому парку.
Фрейлейн возвращается.
- Тебя как звать?
- Кляйнерман.
- Как, как?
- Готлоб Кляйнерман.
- Ах, как интересно… Значит, ты и есть… - она задумчиво поднимает глаза, - значит, ты и есть сын Матильды. Матильды и… Спасибо, спасибо, очень, очень интересно!
Перед тем как уйти, она дарит Лопе прощальный взгляд.
- Спасибо тебе. Ты настоящий кавалер. Ай-ай!
Лопе спрятал руки в карманы. Конечно же, фрейлейн потому на них смотрела, что они не совсем чистые. Но вообще-то она, значит, не против, чтоб он сидел здесь и держал свой коровник. Он мог бы даже показать ей своих коров… хотя нет. Элизабет мало-помалу успокаивается. В серебристой ели заводит свою песню черный дрозд. Далеко в поле громыхает телега.
Лопе уже не раз видел милостивую фрейлейн. Один раз она выходила из комнаты Фердинанда, когда Лопе принес жареную селедку. А сегодня она его не признала.
В усадьбе Лопе сразу же попадает прямо в руки к отцу. Отец возит навоз на телеге со съемной клетью.
- Чего ты, большой дурень, с детишками связываешься? У тебя что, дел других нет? А Труда куда подевалась? Шел бы ты лучше хворост резать, чем играть с малышней, бугай эдакий!
Лопе пробегает через двор, находит Труду, отдает ей сестренку, берет на кухне нож и, насвистывая, идет вдоль улицы к верещатнику. Сквозь дыру в заборе родительского двора просовывает голову Альберт Шнайдер.
- А мы откупили футбольный мяч у спортивного клуба.
- Когда?
- Вчера. Но тебе все равно нельзя с нами играть. Можно только тем, кто скидывался. Я ж тебе сразу сказал: почему ты не хочешь войти с нами в долю?
- Подумаешь, старый мяч! Да по нему чуть поддай, он и лопнет.
- Ничего он не лопнет. А если лопнет, его Шуриг, сапожник, снова зашьет. Он нам обещал.
- А мяч опять лопнет.
- А Шуриг сказал, что он его опять зашьет.
- А он опять лопнет, и опять, и еще тыщу раз.
- А он его миллион раз опять зашьет. Съел? Просто тебя завидки берут, потому что тебя не принимают в игру. Э-э-э-э!
Лопе поднимает с земли камень и бросает его… Камень громко ударяется о деревянный забор. Голова Альберта Шнайдера исчезает. Из-за забора летит на улицу встречный камень. Этот камень шлепается в песок, поднимает облачко пыли и закатывается в соседний двор.
А Лопе уже давно и след простыл. На вересковом холме, где расположилась овчарня, он в два счета нарезает охапку березовых прутьев. Из стеблей бухарника Лопе сплетает веревку и крепко перевязывает охапку. Работа спорится. На ящериц Лопе и внимания не обращает. Они с шорохом снуют по вереску. Овчарня нынче заперта. В ней блеют овцы. Овчар Мальтен их сегодня не выгонял. Лопе решает подняться на холм. Минка, косматая овчарка, должна была ощениться. Правда, кто-то, помнится, говорил, что собаки щенятся в марте либо в апреле, но Минка - не совсем обычная собака, она может ощениться и сейчас.
- Минка, Минка, Ми-и-и-инка!
За овчарней скулит собака. Ее заперли. Лопе раздумывает над этим обстоятельством. Ясное дело - у Минки щенята. И Лопе припускает бегом.
Овчарня и жилье овчара сложены из валунов. Валуны сверкают на солнце. Словно в них вставлены крупинки золота. Дверь у Мальтена из двух половинок. Иногда Мальтен открывает только верхнюю половинку и, навалившись на нижнюю, курит свою трубку да оглядывает деревню. Верхняя часть двери - это темный четырехугольник. Похожий на рамку. Иногда в этой рамке красуется половина Мальтена. Очень похоже на портрет кайзера у них в чистой горнице. Но сегодня рамка пуста.
- Ми-и-и-инка!
Кто-то торопливо распахивает нижнюю створку двери. Оттуда появляется женская фигура. Некоторое время она стоит неподвижно, потом бредет прочь неуверенными шагами. Женщина приближается к Лопе. Возле искореженной сосны она снова останавливается, схватившись за ствол. Но тут она замечает мальчика и, пошатываясь, идет дальше.
Мальчик узнает ее. Это Стина. Она бледная, как простыня. Глаза у нее маленькие, красные, и в них блестят слезы. Стина выпрямляется и, нерешительно улыбаясь, спешит пройти мимо.
- А малыши померли? - спрашивает у нее Лопе.
- Ка… какие малыши?
- Чего она тогда воет? Он ее запер, да? А щенков побросал в воду, да?
Тут только до Стины доходит смысл вопроса. Лицо у нее заливается краской. Она кладет правую руку себе на грудь.
- Нет… не знаю, она, наверно, просто так воет. - Вымученная улыбка.
- А почему он ее тогда запер?
Стина пожимает плечами и хочет уйти. Лопе глядит на дорогу.
- Стина, да у тебя кровь идет! Ты что, порезалась?
- Порезалась… Ах да!.. Рана на ноге. И такая глубокая, сам видишь!
- А он ее не перевязал? - И Лопе тычет локтем в сторону овчарни.
- Перевязал?.. Ну да, перевязал… а кровь никак не унимается… вот. А все проклятая сабля его милости… как упадет со стены… я хочу поднять, нагибаюсь, наступаю на рукоятку, она, подлая, становится торчком и колет меня в ногу, прямо в мякоть, ах, господи, господи!
- Ай-яй-яй, как же это ты!
- Охти, худо мне.
- А у тебя есть белая вакса?
Стина растерянна:
- Белая? А зачем она мне?
- Да нет, я просто так. Чтоб чистить белые туфли, когда на них пятна от травы.
Стина по-прежнему его не понимает. Собака воет. Стина поворачивается и уходит своей дорогой. А мальчик вбегает к Мальтену.
- Ты зачем ее запер, она что, ощенилась? - спрашивает он, не поздоровавшись.
Овчар Мальтен поворачивается к нему спиной. Он что-то делает со своими инструментами.
- То есть как запер, она ведь ушла… - Мальтен медленно оборачивается к Лопе. - Ах, ты про Минку? Нет-нет, она не ощенилась, клянусь султаном, время прошло. В этом году щенят не будет.
Горячность Лопе разлетается на куски - словно упавший стакан.
- Тогда почему ты ее запер?
- Она мне мешала, клянусь шахом… у нее… у нее блохи, большие, словно навозные.
- А Стина, знаешь, как плакала. Я сам видел. Она ведь не умрет? Или все-таки умрет? У нее кровь шла. У Венската тоже шла кровь, когда он наступил на косу. А ведь не умер же…
Мальтен бросает вычищенные инструменты в жестяной ящик.
- Нет, нет, конечно, она не умрет, если ты спрашиваешь про Стину, клянусь слоном калифа. Значит, говоришь, она плакала?
- Я по глазам видел. Она их руками вытирала… И зачем ей только понадобилось поднимать саблю с полу? Его милость мог бы и сам повесить саблю обратно на стену. А вдруг она отравленная?
- Саблю? - Мальтен растерян. - Ах да, саблю, ну конечно же, саблю, верно, верно. Зачем только девушки за нее хватаются? Сабля она сабля и есть, не какой-нибудь там кухонный нож или серп, черт подери.
- А если сабля была отравленная, ты можешь что-нибудь сделать?
- Еще бы не мочь. - И овчар указывает на стеклянную банку. Банка эта закрыта и стоит в ряду других банок на полке возле Мальтенова кресла. Там в прозрачной жидкости плавает свернувшаяся гадюка. - Три капли этого зелья, и она будет жива-живехонька.
- А кровь как же?
- А кровь… А кровь вернется обратно к сердцу. Кроме того, нигде не сказано, что сабля была отравленная. Может, она просто старая и ржавая.
- Если милостивый господин привез ее из Африки, тогда… тогда в ней больше яду, чем во всех гадюках, вместе взятых.
- В Африке нет сабель, сынок. Там даже кончика сабли не сыщешь. Разве что мы их туда завезем.
- А господин конторщик говорил, что его милость бывал в Турции.
- Он, верно, не побывал разве что в аду. Хотя почем знать? Может, он как раз оттуда и прибыл?
И Мальтен начинает возиться около печки.