Глаза Лопе перебегают с предмета на предмет. От его любопытного взгляда не ускользает даже новая паутина между потолочными балками. А вот чучело ястреба со злобными глазами. Однажды этот ястреб камнем упал на одного ягненка. И Мальтен его за это убил. Еще у Мальтена есть много горшочков и посудин со всякими мазями и притираниями. Еще грязные бутылки с коричневыми, зелеными, красными и молочно-белыми жидкостями. Кусок веревки, на которой с перепою повесился старый Шнайдер, лежит рядом с Библией. Вот кости мертвецов, а вот бесчисленные деревянные лопаточки с захватанными рукоятками стоят на полке из полированной доски. Там сушатся листья и цветы от разных растений. Немыслимое количество маленьких, запыленных мешочков свешивается с потолочных балок. Когда Мальтен задевает их головой, они отзываются сухим шорохом. Над печкой висят пучки трав. Их стебли покрыты хлопьями пыли.
За печкой находится ложе Мальтена. Это своего рода комната в комнате. Деревянная обшивка защищает ложе от царапучего прикосновения валунов, из которых сложен дом. На карнизе лежат старые книги. На их засаленных кожаных переплетах осели зеленые пятна плесени. Перед кроватью - а она напоминает огромную пушистую спящую овцу - висит гардина в красный цветочек. Гардина надета на березовую палку, и ее можно двигать по этой палке взад и вперед.
Когда гардина задернута, разговаривать с Мальтеном нельзя. Будь то днем, будь то ночью, в спаленке горит тогда помятый фонарь. Хоть жди, хоть кричи, ответ один: "Меня нет дома, черт подери". Голос у Мальтена рокочет, словно весенний ветер, страницы книги шуршат, словно сухая листва.
Вильгельма Вемпеля, как рассказывают люди, укусила гадюка.
- Дорогой, дорогой Мальтен, - причитал Вемпель, врываясь к Мальтену. - Я вижу, ты с книгой, так, верно, и надо, чтобы помогать другим людям, но эта тварь, эта гадюка, она меня укусила, что тут скажешь, я, наверное, уже весь посинел, - ты должен мне помочь.
Овчар Мальтен никому ничего не должен. Слово "должен" для него все равно, что комар в ухе, щекотный и звенящий.
- Обеги девяносто девять раз вокруг овчарни.
- Мальтен, Мальтен, где ж мне теперь бегать? Ты только погляди, как я обессилел. Нет, это не… это невозможно!
- Обеги девяносто девять раз вокруг овчарни, - раздается тот же совет, но более настойчиво.
- Нет, нет, ты должен прижечь рану! Я чувствую, как яд притекает к сердцу. У меня уже вся кровь сбилась в комки и провоняла, будто лягушечья икра на болоте.
- Обеги девяносто девять раз вокруг овчарни, клянусь золотозвездным роем, - и стекла в домике Мальтена дребезжат от раскатов его голоса.
- Да я на третьем круге упаду, вот увидишь. Мне не жалко, я побегу, но ты будешь виноват в моей смерти, ах, моя кровь, моя кровь, может, она уже и сейчас вся синяя и торчком стоит в жилах, будто плотничий карандаш.
Никакого ответа.
Вильгельм Вемпель поднимается, выходит из домика и садится на большой валун перед дверью. Он вообще никогда не любил бегать, а тут перед самой смертью его заставляют девяносто девять раз, девяно… нет, он не может. Кроме того, у него затвердела кровь, он слышит, как она хрустит в жилах. Он еще некоторое время сидит на камне, а потом умирает.
- Укусила его гадюка, а умер он от лени и упрямства, - объясняет овчар. Тощая и замученная Карлина Вемпель приехала с тачкой и увезла тело своего толстого мертвого мужа.
Вот о чем невольно вспоминает сейчас Лопе.
- Но ес… но если сабля была отравленная, тогда Стина умрет, как Вемпель.
- Сабля - это сабля, а не гадюка. А кроме того, сама Стина не толстая и не ленивая, да и у меня есть средства посильней этого. - Мальтен указывает на банку со змеей. - У меня есть другое средство, оно поднимает даже таких отравленных, которые уже три дня пролежали в гробу, разрази меня гром!
Мальтен снова повернулся лицом к очагу и к закопченным горшкам. Лопе разглядывает содержимое одной бутылки.
- Оно у тебя, случайно, не здесь?
Никакого ответа.
Мальтен шурует кочергой в печке.
- Сынок, парень, клянусь зеленым Гангом, от твоих вопросов у человека может в голове дырка сделаться!
- Это змеиный яд?
- Я вырвал у нее ядовитые зубы.
Мальтен оборачивается, скалясь во весь рот, подходит к Лопе, хватает его за шиворот и поднимает высоко в воздух, так что у Лопе болтаются руки и ноги. Добрым, не старым и не молодым взглядом он глядит в глаза Лопе с покрасневшими веками.
- Ну и глаза у тебя, малыш, я не я, если за ними не скрывается что-то. Человек с такими глазами далеко пойдет. А теперь помолчи, маленький замарашка, не задавай мне больше вопросов. Лучше сбегай, выпусти собаку.
Лопе снова стоит на полу и помахивает руками. Ему надо стряхнуть с них тяжелую хватку овчара. Потом он мчится прочь. И белый песок, устилающий пол в домике, фонтанчиками разлетается из-под его ног.
А потом Лопе лежит среди вереска. А над ним - собака. Лопе притворяется мертвым. Собака тычет носом в его пятки. Она обнюхивает руки Лопе и бока. Лопе с визгом вскакивает. Собака хватает его. Они вместе катятся и закатываются прямо в картофельное поле. Заходящее солнце село красным шаром на лесные верхушки. Легкая краснота струится из-за разбухших облаков. Две сороки, стрекоча, летят к лесу. Вечер ниспосылает деревне мир и покой. Земля и небо заводят вечернюю песню. Но в этой песне есть звуки, которые доступны не каждому уху. Например, Стина, горничная, ничего из этих звуков не услышит.
А Фердинанд? Ну, про Фердинанда и говорить нечего. Вдова лавочника Крампе, слюнявя пальцы, подсчитывает дневную выручку. Мысли Матильды Кляйнерман устремлены на пару башмаков, солидных, с крепкой подметкой, чтобы проносились положенные десять лет.
Липе Кляйнерман сидит на лежанке и отыскивает больные места в своем прошлом. Мальтен, овчар Мальтен стоит у дверей. Из его трубки поднимаются шелковистые голубые облачка. В засаленной куртке рядом с несколькими капельками крови отразилось вечернее солнце.
Игра в футбол идет не только на выгоне. Тем более что у крестьянских сынков мяч снова лопнул. На усадьбе есть своя команда. Там играют Пауле Венскат, Фриц Блемска, Орге Пинк, несколько шахтерских сыновей, - словом, все, кто не мог участвовать в складчине на кожаный мяч. Иногда им не хватает мальчишек, и тогда в игру принимают девочек. Два камня обозначают ворота. Из девчонок получаются хорошие вратари. Они ловко перехватывают мяч. И не один гол застревает в широкой юбке.
Мяч у них из соломы, солома обшита парусиной. Парусина была когда-то грубым сахарным мешком. Кто-то из мальчиков "нашел" его во дворе у лавочницы. А сшила этот мяч Фрида Венскат. Она совсем косолапая и только в раннем детстве могла носить башмаки по размеру. Ей уже минуло шестнадцать лет. Она вприглядку научилась шить у господских горничных и шьет теперь пестрядинные куртки и дешевые юбки для батрацких жен. А еще красивые полосатые передники с треугольным нагрудником. Жены рабочих носят их по воскресеньям. Когда Фрида шьет для ребят мяч, она ставит свои условия: ребята должны пообещать ей, что будут играть у нее под окном.
- Ладно, Фрида, ладно, будем гонять у тебя под окном.
Поднимается крик и шум. Фрида усаживается к окну позади своих фуксий. Кожа у нее на лице совсем белая до самых ушей, все равно как картофельные ростки. Толстые губы - серые, словно вымоченное в уксусе мясо. У нее ненасытные глаза, они впиваются в лица других людей, как пиявки. Лицо ее будто стоячий пруд между холмистым лесом каштановых волос и нагорьем грудей. Когда, разгорячась, словно петухи, мальчишки лупят по мячу у нее под окном, она высовывает кончик языка между серо-синими губами. Язык ходит по губе, как по рельсам, - взад-вперед, взад-вперед. Порой в пылу созерцания она даже приподнимается, но тотчас грузно оседает назад. Верхняя часть ее туловища участвует в спортивных схватках, а ноги, стоящие под швейной машиной, ограничивают ее восторги.
У Лопе разрумянились щеки и кончик носа. На лбу у него собрались мелкие капельки пота, словно светлый бархат. Его команда проигрывает. Он кличет на помощь Труду. Труда скачет в деревянных башмаках через порог и становится на ворота.
- А теперь разрази меня гром, если мы не выиграем.
Орге Пинк, представитель другой команды, прытко оборачивается, словно котенок за собственным хвостом.
- Вы чего? Так нельзя! Это называется укреплять команду!
В отместку Орге кличет на подмогу одного игрока из деревенских. У них как раз перерыв. Пока сапожник Шуриг не залатает мяч.
- А уж так и подавно нельзя, - горячится Лопе. - Он с нами в долю не входил.
- Еще чего! На такую дрянь - и входить в долю? - отвечает Клаус Тюдель. Это сын трактирщика, он перелез через ограду.
- Ты чего сюда приперся? Это наш мяч! - кричит Пауле Венскат с противоположной стороны. Он обмотал вокруг головы грязный носовой платок, чтобы пот не заливал глаза.
- Тюдил-Тюдил, пиво испаскудил! - кричит из-за угла Марта Блемска.
- Заткнись, коровья погонщица!
- А ну навесь-ка ей пару горячих!
По ту сторону ограды собралась свободная от игры деревенская команда. Подбодренный ее криками, Клаус Тюдель делает несколько шагов по направлению к Марте.
- Ну, сейчас я до тебя доберусь!
- Тюдил-Тюдил, пиво испаскудил!
На сей раз кричит Труда.
- Ах ты, вшивая сопля, и ты туда же!
- Если он будет играть, я в воротах не стою, - говорит Труда.
- А кто его сюда звал?
- Пауле Венскат.
- Он испортит нам мяч.
- Тюдил-Тюдил, пиво испаскудил! - кричит маленькая девочка с безопасного расстояния, для верности держась за ручку своей двери.