Перед смертью я, на свое горе, решил испытать любовь жены, и в завещании велел ей мой труп не предать земле, а бросить на городской площади не погребенным. Когда я умер, и душа моя оказалась в подземной царстве, боги разрешили мне одним глазом взглянуть на себя. Бездыханное, изуродованное тело мое валялось перед моим дворцом, под лучами палящего солнца, и уличные собаки грызли его. Душа моя была возмущена таким слепым послушанием жены, совсем позабыв, что она всего лишь исполняла мою предсмертную волю. Таковы мы, люди: часто сами не знаем, чего хотим, или, наоборот, очень даже хорошо знаем, но все равно стремимся к невозможному. Именно тогда я, вернее, моя душа, впервые вернулась в свое бездыханное тело: вторую жизнь боги на время подарили, чтобы я наказал свою слишком послушную супругу, но, оказавшись на поверхности земли, я увидел дневной свет, мои легкие вдохнули свежий воздух, остывшие кости согрелись под солнечными лучами, и не хватило больше сил вернуться назад в подземелье. Для меня тогда не было ничего слаще жизни, и уже не мог отказаться от всего этого. Много лет еще пробыл я на земле, и чем дольше жил, тем больше не мог насытиться жизнью. Именно тогда и постиг меня гнев богов. Наказание было поистине божественным – за непослушание они предали меня бессмертию. Что ведает простой смертный о бессмертии? А мне это пришлось испытать на себе.
Возле Ливанского хребта стоит одна высокая гора, у подножия которой лежит камень, большой, округленной формы гранит. С утра до вечера, без отдыха, обливаясь потом, придавленный непомерной тяжестью, я втаскиваю этот камень на вершину горы, а в сумерках, когда солнечный диск скрывается за хребтом, в двух шагах от вершины он выскальзывает из моих окровавленных рук и с грохотом катится вниз. Обессиленный, я с болью смотрю, как в один миг исчезает результат всей моей дневной работы. Я возвращаюсь назад, откуда начинался мой дневной путь. Правым плечом вновь и вновь наваливаюсь на него. Камень сначала упрямо качается, потом, будто ожив, медленно двигается вместе со мною в гору, чтобы в двух шагах от вершины опять выскользнуть из рук и скатиться вниз. И тогда я опять вернусь назад, чтобы повторить свой дневной путь, свою дневную муку еще раз, еще тысячу раз, заранее зная, что этим мукам не будет конца, потому что нет конца моей жизни.
Сначала была мука, мука нечеловеческая и бессмысленная, именно бессмысленная, потому что суть наказания заключалась не в тяжести труда – работы я не боюсь – а в его бессмысленности, ведь когда собственными глазами видишь нескончаемость своего труда, душой овладевает отчаяние. Да, сначала была мука, но потом я привык к ней, именно привык, по – другому и не скажешь. Обессиленный, я проклинал день своего рождения, проклинал богов и все на свете, и все – таки, я привык к своей участи, к своему бессмысленному труду, потому что и он имел минуты отдыха. В тот миг, когда камень выскальзывал из моих натруженных рук, я чувствовал себя несчастным, но в то же время, и счастливым, ведь теперь я был свободен от своей ноши. Стоя на вершине горы, я выпрямлял плечи, подставляя свежему ветру обожженное солнечными лучами лицо, и глубоко вдыхал чистый горный воздух. Я смотрел на заходящее солнце, на бескрайнее, как море, небо, и в те минуты моя душа переполнялась счастьем. Затем медленными, тяжелыми ногами спускался вниз, туда, где меня ждут новые муки, заведомо зная, что следом за ними наступят и те долгожданные минуты отдыха, и сама дорога к вершине становилась не только дорогой мук, но и дорогой надежд, так как каждый вновь сделанный шаг приближал мое освобождение. Да, это правда, что я мучился всю жизнь, но здесь я жил, дышал, боролся, и эта борьба приносила мне и горе, и радость, и слезы, и надежду, и вдруг боги освободили меня от этого труда. Я остался один на вершине горы, сам не зная, почему и для чего, и именно тогда познал настоящее несчастье. Да, я был Сизиф, осужденный богами вечно тащить на гору этот тяжелый камень, но все – таки, я был счастливый Сизиф, лелеявший мечту подняться на вершину, но сознание того, что мне уже не суждено подняться на гору, чтобы освободиться от камня, навсегда убило в моей душе радость жизни. Это правда, что теперь я свободен, могу пойти, куда хочу, сесть и отдохнуть, сколько угодно, но я не знаю, что делать мне с этой обретенной свободой, куда деть свои ничем не занятые руки. Нет ничего более бессмысленнее и тоскливее, чем эта свобода. Поистине, боги наказали меня не тогда, когда присудили этот тяжкий труд, а теперь, когда они освободили меня от него. Во мне теперь высохли все чувства, умерли все желания, даже ненависть. Ведь что бы кого – то ненавидеть, надо кого – то любить, а любви во мне нету – нету и ненависти. В жизни моей не осталось ничего желанного, только одна пустота и отчаяние. Я устал.
4
– Опять это он, сейчас подойдет к нам и начнет расспрашивать.
– Это же ваш Сизиф, человек с камнем.
Сизиф медленно подошел к путникам. Геродот с интересом рассматривал сумасшедшего. Это был здоровенный малый лет пятидесяти, чем-то напоминающий медведя. Его подбородок покрывала рыжая колючая щетина. На рябом лице над припухшими щеками еле виднелись маленькие свинячьи глазки.
– Куда путь держишь, Сизиф? – учтивым голосом спросил Диомед.
– Иду Бога искать. Вы Бога не видели, он тут не проходил?
– Нет, не видел, – смущенно ответил молодой путешественник.
– А с чего ты взял, что Бог на землю вернулся? – Диомед повернулся к своему спутнику и вопросительно взглянул на него. Примет вроде особых не было, так ведь?
– Ну как же нет, неужели вы все ослепли?! – жалостным голосом воскликнул Сизиф.
– А что мы должны увидеть, объясни.
– Время умерло!
– Как это, умерло?
– Вот так: сначала испортилось, как старые часы, начало отставать, повторяться, а потом и вовсе исчезло, испарилось и умерло, видать, от старости, а может, и второе пришествие не за горами!
– Странные ты слова говоришь, Сизиф!
– Да оглянитесь же вокруг, вы, слепцы! Все перепуталось ведь и перемешалось: вчерашний день с днем сегодняшним и завтрашним; первый человек стал рядом с человекам последним; мертвые, живые и еще не родившиеся – все вместе ходят под солнцем. Неужели не понятно – это ж есть второе пришествие! Нет, не видят, не хотят видеть, – опять запричитал Сизиф, затем неожиданно замолчал, извинившись, учтиво попрощался и пошел дальше.
– О чем это он? – спросил Геродот.
– Не знаю, – пожал плечами Диомед, – разве сумасшедших поймешь: какое-то время куда-то исчезло – ерунда какая-то. Всех он достал своими бреднями.
В это время из города донесся глухой, неопределенный шум, и вскоре над крышами домов вспыхнули красные языки пламени.
Там пожар, быстро в город! – подобрав плащ руками, Диомед пустился наутек, и Геродоту ничего не оставалось, как бежать вслед за ним. Приближаясь к городу, они все отчетливее слышали людские крики, и вскоре на самой окраине наткнулись на толпу насмерть перепуганных людей, пытающихся спрятаться в прибрежных камышах.
– Куда вы, дурачье, лезете, в городе резня! – донесся им вслед знакомый голос капитана корабля, и путники только теперь разглядели в толпе старого моряка, у которого из-под разорванной туники сочилась кровь.
– Кто режет, что происходит?
– Персы, будь они трижды прокляты! Утром на площади перед храмом святой Троицы сторонники и противники нового правителя устроили потасовку.
– Я это видел, сам был там, – подтвердил Диомед.
– А персы воспользовались этим, внезапно вошли в город и заняли его. Из-за смуты никто даже не успел закрыть ворота.
– Это они сжигают и убивают?
– Вначале все проходило мирно. Персидский военноначальник принял от жителей городские ключи, а его воины, никого не трогая, вышли из города и стали лагерем в поле. Самые важные из их вельмож как новые полноправные хозяева уселись в креслах на площади святой Троицы. При виде всего этого брат вашего правителя, страдающий сумасшествием, высунул голову из клетки и с упреками обратился к последнему. "Ты, низкий и ничтожный человек, меня без вины посадил в темницу, а персы отбирают у тебя город, и ты смотришь на это спокойно! Почему не выпустишь меня отсюда, чтобы хоть я отомстил за этот позор?!" Видать, новый правитель был слишком зол на народ, который пренебрег им, потому выпустил брата из темницы, поставил его во главе городского гарнизона и послал сражаться с персами, а сам тем временем, прихватив всю казну, через подземный ход сбежал из города. А этот сумасшедший, оказавшись на воле, внезапно напал на персидских вельмож, восседавших на площади, и перебил их всех до единого. Теперь персы в отместку за это сжигают и убивают всех подряд, я сам еле унес ноги.
– Что же делать?! – сокрушенно воскликнул Диомед. – В городе у меня дом, там вся моя жизнь!
– Благодари богов, что жив еще, – возразил капитан. – Скоро ночь, персы устанут убивать и уйдут, тогда вы сможете вернуться назад, а пока сидите тихо.
Весь вечер прибывали все новые толпы беженцев; о том, что происходило в городе, рассказывали ужасные истории; люди оплакивали своих близких, сгоревшее в огне имущество и проклинали предавшего их правителя.
– Небось, уже сел на корабль и вместе с золотом уплыл в Грецию, а нам теперь куда податься?
– Будь он проклят вместе со своим рехнувшимся братом!
– Воистину, как жизнь красного правителя, так и смерть его обернулись для нашего города величайшими бедствиями!
Сумерки уже совсем сгустились, когда среди беженцев показался Сизиф. Он появился как-то неожиданно и начал расспрашивать окружающих.
СМЕРТЬ СИЗИФА. (рассказ из тетради Диомеда)