Одна легковая машина уже скрылась, другая, сияя фарами вдалеке, еще не выдала себя звуком - и в этом неподвижном промежутке отчетливо различалось верещание цикады. Бутылку Марк опустил в море, сам принялся расхаживать по камням. Тучи все-таки растаяли. Весело и холодно горели над ними обильные звезды.
- Машину я отпустил, чтобы избежать известного шаблона, - продолжал он почти спокойно. - Есть такая советская легенда пятидесятых годов. Бездомные парочки вечерами отъезжают километров за тридцать от города, просят таксиста подождать и уходят в придорожные кусты, чтобы наскоро заняться своим делом и вернуться на той же машине. Надоели мне шаблоны, моя милая. Ты как полагаешь, к примеру, есть на свете хотя бы одно место, где можно быть абсолютно свободным?
- Небеса.
- Если они существуют. Да и попасть туда можно только большими стараниями, мне не по зубам это. Разве что мой дражайший папочка за меня помолится.
- Тогда Таити! - засмеялась она.
- А это уж точно вранье. Один мой приятель собирался туда переселиться, не веришь? Американец он был, профессиональный руководитель туристических групп. Все подробности мне рассказывал - про визу, про то, как деньги копит, какая его там дивная француженка ожидает. Как надоело ему мотаться по свету и все такое прочее. Мечта у него имелась - открыть там механическую прачечную, ландромат по-вашему.
- Прачечную?
- Угу. Она бы сама работала, а он бы полеживал в гамаке и занимался китайским языком, чтобы в подлиннике читать Лао-цзы. Я от него недавно открытку получил. В самом деле открыл парнишка свою прачечную!
- На Таити?
- Нет, в штате Огайо. Вода-то какая теплая, ты потрогай. У нас говорят - как парное молоко.
- Небо в путанице созвездий. Вечно недосуг выучить названия, только и знаю, что Большую Медведицу да зимний, сиявший над Васильевым островом Орион - Наталья показала. А брат Андрей, даром что недоучка, знал все назубок и над кроватью своей прикнопил карту с хищными зверями и мускулистыми охотниками: звездное небо Германии шестнадцатого века.
"Стоим у самого обрыва. Босые ноги боязливо по серым камешкам скользят. Под ветром выцветшим вздыхая, трава колеблется сухая и страшно повернуть назад. Но видишь, вышли к синей шири. Давай, единственная в мире, разломим хлеб, нальем вино. Дай поблуждать судьбе и взору по воспаленному простору - недаром все обречено. А я люблю тебя и вправе забыть о смерти и о славе, сказать: на свете нет ни той и ни другой... а только море и горы, а вернее, горе и флейта музыки простой. Плыви - мы никого не встретим. Я только к небу, к волнам этим тебя ревную... звонкий свод небес, морской и птичий праздник... скажи, зачем он сердце дразнит, волну под голову кладет?"
Тело само устраивается, изогнувшись, на податливой воде, и если толкнуться ладонью от безучастной поверхности моря - примутся плыть вокруг тебя ртутные созвездия, кромешный берег, качающийся горизонт Почти задыхаясь, так и не достав до твердой почвы, он выплыл на воздух, отдышался - и протянутая его рука встретила руку Клэр.
- Я хотел камешек со дна, - сказал он. - Знаешь, там бывают совсем круглые.
Глава седьмая
Ну вот, движение на шоссе совсем замерло, порядком продрогшая парочка шагала в обнимку по обочине пустынного шоссе, не оборачивалась, когда за спиной возникал-таки приблудный пустой автобус или такси с заспанными седоками. Наступал час, когда вместо "поздно" пора говорить "рано"; невидимое за горами солнце ворочалось где-то в зарослях терновника и ежевики, окрашивая дальние хребты в цвет чайной розы, а море в цвет каленой стали. Пора было возвращаться в то место, которое невольно зовет домом невнимательный к точности своих речей путешественник. В придорожных поселках победно перекликались петухи, и сторожевые псы ворчали, положив мохнатые беспородные головы на передние лапы. Вскоре должен был показаться аэропорт, где поймать такси ничего стоило.
- Я такая счастливая, что приехала, - вдруг сказала Клэр. - давно собиралась.
- Почему именно сейчас?
- Случайно. Отец все мечтал поехать. Путевку заказал, но друзья из прихода узнали - и пошли его стращать. Тут я и подвернулась. Зачем говорю, задатку пропадать? Видишь, какая проза.
- Билл тебя действительно не хотел пускать?
- Он у меня либерал. Только я все равно последние три с лишним года как привязанная. Мальчишка, дом, мастерская. Сначала нравилось, после Европы-то, а потом... То есть я не жалуюсь,- спохватилась она,- мне завидуют...
- У тебя зрачки сужаются, когда ты говоришь "Европа".
- Я горшки лепила на керамической фабрике. В Ирландии. Простые, конечно, не чета нынешним. Марк взглянул с недоверием.
- Правда,- сказала она.- Моя работа называлась "младший керамист". Полтора доллара в час. Первые месяцы чудилось, что так и проживу остаток жизни в деревушке за холмом. И каждое утро буду проходить мимо друидских развалин с непонятными буквами, не знаю, как по-русски...
- Руны?
- Да. И возвращаться домой мимо грязноватых кабачков, слушать гомон пьяных сквозь открытые двери, искать дорогу в тумане. Наверное, это было самое счастливое время в моей жизни.
- Тебе и тогда так казалось?
Под лучом малинового огромного солнца потеплела и вспыхнула опаловая глубина, заплясали камешки на дне. А прибой обленился, стал почти неслышным.
- Нет, - сказала Клэр. Не сговариваясь, они свернули с шоссе и спустились к морю.- Знаешь, я совсем сбила ноги,- пожаловалась она.- Зря мы шли босиком, а? Мне тогда совсем, совсем по-другому казалось... Себя хоронила, можно сказать. - Она улыбнулась. - Шесть человек нас в домике обитало, эдакая коммуна. Раз в неделю по очереди ездили на попутках в Дублин за... за лекарствами.- Она хотела, конечно, сказать - наркотиками. - Отец с матерью меня завалили письмами, умоляли вернуться, а мне так стыдно было - не перед ними, они люди простые, честные. Перед самой собой, перед всеми нью-йоркскими приятелями. Уезжали-то мы Европу покорять... за счастьем, черт подери, ехали...
- С кем, милая?
- Я говорила тебе уже. Феликс. Но это совсем другая история. Послушай, я тут вспомнила - я же перед самым отъездом просматривала этот роман дурацкий, про кошек. Отец купил в Нью-Йорке, когда они приехали.
- Не понравился, чувствую.
- Я, наверно, не поняла чего-то. Показалось совсем не смешно. Безвыходно, тоскливо. Одно кошачье пианино чего стоит. Твой брат в самом деле такой мизантроп?
- Когда он не философствует, не пишет прозы, не торчит в запое, с ним легко. Он сглупил с этими "Лизунцами". Задачу себе, понимаешь ли, поставил, - Марк помедлил, вспоминая, - написать пародию на антиутопии, балансируя на грани смешного и зловещего. Но многим нравится, иные даже хохочут. Ты опусти ноги в воду, легче будет. Плоские камешки умеешь кидать, чтобы подскакивали? Я умею.
Он отыскал в остывшей гальке овальный камешек и, аккуратно примерившись, запустил его параллельно прозрачной поверхности моря. - Восемь раз! Ты и впрямь мастер.
- Время бросать камни, - промолвил Марк, - и время собирать камни. Иван уверяет, что имеется в виду не просто бросание камней, чтобы подскакивали, а известная библейская казнь. Видишь ли, даже из-за этой спорной повестушки у Андрея могут быть неприятности. Даже посадить, в сущности, могут. И жалко, что он уехал, - я бы непременно вас свел, и ты бы ему понравилась. Кстати, не пора ли торопиться? Мало ли что может случиться... с тем же дантистом.
- А с тобой самим ничего не может случиться из-за Андрея?
- Сейчас не тридцатые годы. Да и у него все будет в порядке, я уверен. А вот коли мистер Файф окочурится...
- Что с ним сделается, с толстокожим. Ночь напролет, наверное, видел во сне лилипутский цирк. Нет, правда, не беспокойся. Ему вчера врач оставил лекарство, то самое, которым его кололи. Я даже знаю, что он скажет тебе за завтраком. "Среди этих лилипутов попадаются совсем замечательные, Марк! Они не просто малорослые люди, многие из них калеки, с гормональными нарушениями, мне как врачу было исключительно интересно!"
Шесть утра. Гостиница уже открыта, не придется стуком в дверь создавать ненужную рекламу. Из холла уже выходят две поджарые деловитые немки в купальных халатах, шумит лифт. Марк подал Клэр руку, попрощался, дотащился до своего номера, глубоко вздохнул по поводу накопившегося беспорядка, блаженно потянулся - и рухнул в постель. Дежурной по этажу было велено разбудить его в половине десятого.
Много всякого снилось Марку, а напоследок привиделся отряд голоногих римских солдат, колотящих тараном в ворота какой-то несчастной осажденной крепости. Разумеется, это означало всего лишь чей-то настойчивый стук в дверь гостиничного номера. Но сны, как и жизнь, избыточны: Марк ясно различал капли пота на обветренных загорелых лицах, ясно слышал хриплые выдохи солдат при каждом новом ударе и всей кожей ощущал лучи беспощадного иудейского солнца.
- Слышу, слышу, спасибо! - Он вскочил и побежал в душ. Поначалу показалось, что кран горячей воды поворачивается с трудом, но это была ошибка - кран не поворачивался вовсе. Повертевшись под ледяными струями, Марк быстро пришел в себя. А стук в дверь продолжался. Дежурная бы по телефону позвонила.
Натянув на влажное тело вельветовые джинсы, Марк отворил дверь и с превеликим неудовольствием обнаружил на пороге вчерашнего шевиотового мужичка.
- До ночи гуляете, Марк Евгеньевич,- вкрадчиво молвил незваный гость. - Поздненько гуляете. Разыскивая вас, я на работе задержался, от супруги выволочку получил. Нехорошо.