В этот момент раздались звуки музыки, характерной такой, - типичные латиноамериканские постукивания и побрякивания, - и на сцену в углу зала вылетела грациозная бронзово-кожаная пара: вернее, такого цвета в этой паре была она; он же был черный, как смоль, но не менее от этого прекрасный. Двое задвигались и жарко заизвивались друг вокруг друга, да так, что я почувствовал, как у меня поднимается температура.
- Знаешь, как эта хуетень называется? - качнув головой в сторону танца, спросил Федя. И сам же ответил: - Капоейра, называется. Понял? И никак больше! - он оглянулся по сторонам в поисках официанта и открыл было рот для нужного выкрика, но тот уже бежал к строгому посетителю со всех ног. Федя в нетерпении схватил бутылку с чем-то крепким с официантского подноса, с размаху плеснул себе в фужер и одним движением опрокинул содержимое в рот. Халдей испуганно покосился, оставил на столе все прочее и бесшумно удалился. - Так вот я и говорю, - снова начал развивать он малопонятную для меня тему, - они, Мить, скоты все здесь, бразильцы эти. Уроды просто! Вот смотри, к примеру, - он снова налил себе, опять забыв про мой фужер, - они ж даже, где живут, не знают, понял? Португалы эти в Гуанабару въехали когда, январь был, - так они город свой Рио-де-Жанейро обозвали. Знаешь, это чего такое? Это по-ихнему, январская река будет. А это вообще не река, понял? Ну, ничего там от реки не было. А был залив. А они город рекой прозвали, вот! Балбесы! - он посмотрел по сторонам и еще раз отчетливо и с гордостью повторил: - Бал-бе-сы!
Я слушал, но все еще не понимал, как занесло нас в этот странный разговор. Не нас - его скорее, но почему-то чувствовал в этот момент и часть собственной вины, отгоняя, правда, эту мысль как несущественную, но она никак меня не отпускала.
- Если хочешь знать, - Никодимыч потряс меня за воротник, - этот Рио во всем мире до сих пор - символ ихней тупости!
Мой собеседник становился все грубей и грубей, и его уже уносило все дальше и дальше: в глубину веков и событий местной жизни, в ее климат и флору, в ее фауну и нравы, в вопросы еды и выживаемости белотелых чужестранцев в условиях неистощимости солнечной агрессии. Я начал деликатно посматривать на часы. Еда, которую принесли, оказалась ужасно вкусной, но под этот разговор в горло не лезла, вернее, шла не с тем удовольствием, на которое я рассчитывал, оказавшись впервые в жизни в столь респектабельном месте. Федя не умолкал:
- У них тут в семьдесят третьем году… - я поймал себя на том, что обратил внимание, как он сказал "у них", и мне это снова не понравилось, - …катаклизм какой-то вышел с погодой. Упала температура до шестнадцати. Плюс по Цельсию, ясное дело. Так за это время пятнадцать человек умерло. От переохлаждения. Как тебе? - он громко засмеялся, хрипло и с надрывом.
Несколько человек обернулись и удивленно посмотрели в нашу сторону. Мне стало неловко за старика, я смущенно улыбнулся в общем направлении от стола и недоуменно пожал плечами.
Мне тоже в ответ улыбнулись. Я почти не пил с Федей - впрочем, он этого и не замечал в своем состоянии - и уже основательно к этому моменту протрезвел, поэтому мне удалось засечь ответный сигнал сразу. Собственно говоря, - "улыбнулись" - это я о ней, о той единственной улыбке, последовавшей вслед за моим пожиманием плечами. Я быстренько сосредоточился на оказанном мне знаке внимания, пытаясь определить его назначение и уточнить адрес. Что-то подсказывало мне, что не так здесь все просто. К тому же я технарь все-таки, да еще с мореходным стажем жизни.
Девушка была одна. Она сидела через четыре столика от нас, и теперь я видел ее несколько сзади, другими словами, в три четверти. На ней была весьма смелая мини-юбка, но не вульгарная, а дорогая и модная, - это сразу было видно, - выгодно подчеркивающая красоту стройных длинных ног. Она отложила в сторону небольшую тонкую книжку в зеленом переплете, повторно развернулась в нашу сторону и изящно закинула ногу на ногу, тоже довольно смело, - так, что обнажилась верхняя часть бедра, и на мое обозрение выскользнул тонкий край белых трусиков-бикини. Девушка улыбнулась мне снова, и теперь я мог видеть ее лицо целиком. Это было лицо ангела, смуглого ангела в мини-юбке, с аккуратным темноволосым каре, обрамляющим верхнюю часть лица и обрывающегося чуть ниже скул и слегка раскосых глаз. Лет ей было никак не больше двадцати. Хотя в местном бронзовом исчислении - может, и сильно меньше.
"Господи… - пронеслось у меня в голове, - кому же это она улыбнулась? Неужели Феде?"
Федя в это время продолжал заплетающимся языком доказывать от противного:
- А волны у них тут все высокие, как дом, и все время, понял? Так они, вместо того, чтоб прятаться от них, лезут напролом в самую середину и тонут там. В день по Копакабане если брать по всей, то десять-пятнадцать утопленников набирается. Понял, Мить?
- Федор Никодимыч, вы случайно не знаете ее? - спросил я пьяного друга и незаметно указал глазами на ангела.
- Эту? - Федя мутным взглядом уставился в сторону девушки, недовольный тем, что вынужден прерываться из-за всякой ерунды. - Нет, эту не знаю. Пятнадцать живых людей, Мить, представляешь? Каждый божий день! Нет, ты видал народ тупее, а?
- Не видал, - на автомате согласился я и зафиксировал следующую по очередности улыбку, излученную в том же самом нашем направлении.
На этот раз она, точно, никоим образом не могла быть адресована моему благодетелю, поскольку в этот момент голова Федора Никодимовича Березового разместилась в невесомом промежутке между тарелкой и началом смачного всхрапывания, и этого нельзя было не заметить с любой наблюдательной позиции - как преднамеренной, так и случайной. А это означало…
Теперь это определенно означало, что предмет ангелова интереса - я. Я - научный советский мореход, и никто другой!
"Был бы здесь Штерингас, сказал бы, что вербуют", - подумал я о Севке с презрением счастливого дурака и выстроил в направлении ее столика ответную улыбку. Тщательно, признаюсь, выстроил: с равными долями вежливого интереса, сдержанной внимательности и мудрой задумчивости. Улыбка была замечена и понравилась. Девушка взяла фужер и поднесла его к губам. Перед тем как сделать глоток, она на мгновение задержала руку и слегка приподняла фужер в ответном приветствии; на этот раз сомнений уже не оставалось - это приветствовали меня.
- …А если те больше, то они их сами жрут, понял?.. - старик теребил меня за руку и что-то уже опять вещал про ненавистную жизнь в Южной Америке, но я плохо улавливал его слова, потому что неотрывно смотрел в противоположную от него сторону. - Ты куда уставился, Мить? - раздраженно спросил Федя, пытаясь перехватить мой взгляд. Он посмотрел туда же, куда смотрел и я, тряхнул головой и вдруг удивленно спросил: - Погоди… Эту, говоришь? Эту знаю. Эту точно знаю. Это дочка Кларисы, кажись, одной моей… - он махнул рукой.
- Ну-ка… - он с трудом поднялся и, покачиваясь, двинулся к столику, за которым сидел ангел. Ангел улыбнулся старику, как старому знакомому, и я понял, что они видят друга не впервые. Никодимыч щелкнул пальцами, тут же подлетел смуглый официант, получил приказ и исчез в ресторанных глубинах. Федя тем временем что-то говорил девушке, она продолжала улыбаться и в ответ кивать головой. Внезапно ангел посмотрел на часы, и я подумал, что она торопится.
- Господи… - пробормотал я, - сделай так, чтобы она осталась…
Старик взял ее руку в свою, похлопал по ней другой ладонью и оглянулся назад. Найдя меня глазами, он крикнул через весь зал:
- Митька, иди к нам! Сюда, сюда давай! - Я подошел, пытаясь найти то самое ранее заявленное выражение лица. - Садись! - он весело подвинул мне стул ногой. - Это Лу-Лу, - сказал он, кивнув на девушку, - моей подруги дочка. Она студентка и еще на телевидении работает. На местной станции.
Лу-Лу вежливо улыбнулась и протянула мне руку:
- Луиза Фернанда… Лу-Лу.
- Дмитрий, - смущенно ответил я, - можно просто Митя.
- Вы говорите по-португальски? - спросила она меня на своем родном языке.
Я догадался, о чем она спрашивает, так же вежливо улыбнулся, но на всякий случай переспросил Федю:
- Чего?
Он что-то ответил ей по-португальски и сказал, обращаясь ко мне:
- Все нормально, не дрейфь. Она немного по-английски понимает. И немного говорит.
- Вери велл, - сказал я, лихорадочно припоминая еще какие-нибудь слова из своего школьного английского, - вери гуд.
Она засмеялась, обнажив ровнейшие, снежной белизны зубы, и тоже сказала:
- Вери гуд.
- Ну вот и ладно, - нетрезво ухмыльнулся Федя, - вот и познакомились.
Я сидел напротив Луизы Фернанды за ее столиком и чувствовал, что не могу унять дрожь в коленях. В жизни я еще не видал подобного живого существа, изготовленного природой. Я смотрел на нее и думал, что так не бывает. Как инженер, я знал, конечно, что существуют идеальные системы, доведенные почти до совершенства, но каждый раз потом убеждался в обратном. Причем, обнаруживалось это в самые короткие сроки. Здесь же гармония была полной и завершенной. Вид у меня, наверное, был довольно глупый, и это нельзя было не заметить.
- Вери, вери гуд, - еще раз сказал я, продемонстрировав на этот раз удвоенные познания и английском, и пожалел, что я не Штерингас. "Вот кто сейчас английским соловьем бы разлился, - подумал я, - если б только не обосрался от страха".
- Знаете чего, ребята, - нарушил зародившийся хрупкий контакт Никодимыч, - вы идите погуляйте. Пообщайтесь между собой. Ваше дело молодое, - он посмотрел на меня. - Я просил ее показать тебе Рио получше, она согласилась. ЮНЕСКО твое не покажет как надо, да? А я поеду, пожалуй. Меня там Клавдя моя ждет… Клавдия Мироновна. Завтра заходи, Мить, я самовар сделаю, настоящий, угольный.