- Вы имеете в виду покупателей? - переспросил я старика. - Для удобства вашей торговли?
- Нет, уважаемый, - засмеялся хозяин, - как раз с точки зрения коммерции я всегда остаюсь внакладе - люблю подарки преподносить нашим людям, - Федя еще раз внимательным взглядом окинул меня с головы до пят, - особенно тем, кто случайно в наших краях оказался, - он неопределенно повел подбородком, - кто оттуда, из Советской России. Как вы…
- А зачем вам? - поинтересовался я. - Тем более, если внакладе.
Старик не ответил, а переспросил:
- Как вас величать прикажете, юноша?
- Митей, - ответил я. - С "Лаптева" я, вчера пришвартовались, не слыхали? "Профессор Лаптев", научно-исследовательский. Климат, гидрография… По линии ЮНЕСКО.
- Ми-и-итя… - с удовольствием протянул старик и снял очки, - как это звучит… - задумчиво добавил он, - очень по-русски. Очень… - он помолчал…
- А откуда это у вас? - спросил я его, чтобы прервать затянувшуюся паузу, и указал на фото вратаря. - Он вам друг?
- Да! - твердо ответил Федор Никодимович. - Он мне друг. Он каждый раз, когда приезжает в Рио, обязательно навещает меня, и мы с ним выпиваем тростниковую водку и поем русские песни. Он другого не признает.
- Другую водку не признает или песни другие? - переспросил я скорее из вежливости и посмотрел на часы.
- И то и другое, - неопределенно ответил старик. - Он настоящий, понимаете, Митя? Оттуда все почти настоящие, кто здесь оказывается. Русский человек здесь по случайности быть не может, даже накоротке. Только по судьбе. По прошлой или по будущей. Я вот, к примеру, - по прошлой… - он с надеждой посмотрел мне в глаза, - еще с Харбина. И не с него даже, а с Дальневосточной республики. Хотите, расскажу?
"Началось… - с тоской подумал я, - теперь заговорит дедушка, не вырвешься от него", - а вслух ответил:
- Может, не сегодня, а то я только прибыл, толком еще не разместился даже?
Федя неожиданно обрадовался:
- Митенька, вот и хорошо. Завтра я заеду за тобой и поболтаем. Где вы размещаетесь-то?
"А может, он из фашистов бывших, - вдруг пришла мне в голову простейшая и понятнейшая мысль, - из предателей?" - я улыбнулся деланой улыбкой, думая одновременно, что Штерингас вряд ли успел засечь факт посещения магазина, и отреагировал:
- Спасибо, Федор Никодимович, я лучше сам забегу, когда время будет. Ладно?
Вероятно, моя нерешительность каким-то образом передалась старику. Он не стал настаивать и согласился:
- Хорошо, Митенька. Спасибо тебе на добром слове. Я буду ждать…
В этот момент я понял, что обязательно вернусь сюда еще. И что никакой он не фашист, а просто это я - обыкновенный запуганный мудак…
Я шагал по Авеню-де-Атлантик и думал, что еще два квартала, и я звякну колокольчиком в Федином магазине. Тогда он выйдет из прохладных ювелирных глубин, прищурится в моем направлении, да так и замрет на месте, не веря глазам своим в золотой оправе. А я тем временем вытащу из пакета настоящую "Столичную", лихо сверну набок резьбовую пробку и удивленно спрошу его:
- Федор Никодимыч, вы что, из горла собираетесь? Почему опять в лавке нет стаканов?
И тогда он снимет очки, утрет рукой выступившую на глазах влагу и пойдет прямиком ко мне через разделяющий нас туманный промежуток, шепча по пути:
- Митька приехал мой… Митенька… Золотенький…
На этот раз я ошибся. Когда звякнул колокольчик и я очутился в ювелирном полумраке, Федя уже восседал на кресле рядом с прилавком и насмешливо пронзал меня хитрым взглядом. От неожиданности я оторопел - было совершенно ясно, что мое появление не явилось для него неожиданностью и гостя уже ждали. Никодимыч усмехнулся в усы и гортанно заорал:
- Зо-о-ора-а-ан!
Тут же из подсобки выскочил малолетка-разведчик с подносом в руках и, пока мы целовались со стариком, он шустро оборудовал здесь же, на старинном столике аперетив-бар с фруктами и выпивкой.
- Здрствай, русска! - уважительно кивнул он мне и так же шустро исчез в подсобке.
- Не очень у него с русским, я смотрю, - заметил я, когда мы с ходу приняли по первой тростниковой. - Не поддается ученью?
- Он бы поддался, да темперамент перетягивает. Он тут всех на себя перетягивает. Как бы засасывает внутрь себя. По себе еще не почувствовал? - он разлил еще по одной. - Поздно пацаненок ко мне в руки попал, я так думаю, Зоранчик-то. Боюсь, уже образилился. Уже назад ходу не будет. Я-то, когда в тридцать шестом сюда попал с родителями, то уже, почитай, с головой был и к труду привычный. Потом сразу при магазине состоял, с отцом, при торговле. А потом лет еще десять товар возил из Азии, пока не умер папа. Так вот и повезло мне не образилиться. - Он поднял стопку тростниковой: - Давай, Митенька, жену мою помянем, Клавдию Мироновну… Клавдю… - внезапно произнес он. - Сегодня день памяти ее. Двадцать лет, как вдовствую уже, - он выпил, не чокаясь. - А тут как знал, что кто-нибудь из наших объявится. Сижу вот, жду… А тут ты, родимый!
Я тоже выпил и сказал:
- За жену вашу, Федор Никодимыч. За светлую ее память…
После второй старика начало разбирать, и он опять повеселел. Тогда я снова налил нам, а потом решился и спросил:
- Федь, а чего вы не женились больше? Так долго…
- Честно? - спросил старик и опрокинул в рот третью тростниковую.
- Ну… - уже не вполне трезво ответил я.
- Тут такое дело началось… - начал старик и почесал затылок, - такое, понимаешь ли, дело… Сам порой удивляюсь - как при магазине остался и при деле вообще…
Я слушал, а старик набирал повествовательные обороты, все больше и больше погружаясь в приятные воспоминания.
- Понял теперь, почему? - спросил он через час, когда восьмая тростниковая влилась в большое Федино тело, и посмотрел в окно. Там, на другой стороне Авеню-де-Атлантик ревела Копакабана, соединяясь желтым влажным краем с синим в белый барашек Атлантическим прибоем. И если хорошо приглядеться и как следует вслушаться, то даже отсюда, из-за толстой стеклянной ювелирной витрины можно было услышать, как смеются там полуголые мулатки, и увидеть, как бликует, отражаясь, солнце на их натянутой коже и как отскакивает от тел их мяч, такой же упругий, звонкий и смуглый, как и сами они…
- Как твою жену звать? - неожиданно, как-то по-простецки спросил Федя и икнул.
- Динкой, - ответил я, продолжая всматриваться в океаническую перспективу, - Дина она.
- Вот и отлично! - почему-то воодушевился старик и поднялся. - Сейчас в ресторан едем. Годовщина у меня. Клавдина годовщина!
Переодеваться Федор Никодимович не стал, а просто крикнул что-то по-португальски в магазинные глубины. Тотчас там возникло движение, и еще через пару минут ко входу со стороны улицы мягко подкатил ярко-желтый "мерседес" с открытым верхом, выпуска приблизительно двадцатилетней давности, но в отличном состоянии. Внутри все было отделано мягкой кожей и панелями из натурального дерева, за рулем сидел Зоран, только лет на двадцать пять повзрослевший. Оказалось, мальчишкин отец. От удивления я присвистнул.
- Память… - неопределенно сообщил Никодимыч, поняв мое удивление по-своему, и, похлопав "мерседес" по сияющему боку, пьяно добавил: - Ну, чего ждешь, Митька? Залазь давай! Гуляем!
Ресторан располагался в самом центре исторической части города, был шикарным и имел название на американский манер "Hello!". Одеты мы были самым непрезентабельным образом, но если в случайной неряшливости Фединого облика легко обнаруживался пофигизм состоятельного человека, то мне рассчитывать было совершенно не на что - эмэнэсовское обличье советского командированного выдавало меня с головой. Плюс кусок скотча на левой сандалии. Однако Федю там знали, и нас уважительно пропустили. Никодимыч мотнул головой в сторону окна, и это тоже моментально было понято как нужно. Нас проводили к нужному столику и так же вежливо усадили. Было еще рано, и посетителей было немного. В основном это были пары. Они негромко беседовали, потягивая кааперинью. Официант вернулся и протянул каждому из нас по кожаному меню. Федя отвел их в сторону рукой, подтянул смуглого официанта поближе к груди и проникновенно сказал ему что-то по-португальски, после чего мулат угодливо заулыбался и моментально растворился. Старик кивнул ему вслед:
- Они там у вас при советах тоже халдеи, как раньше были, или теперь так не говорят? - он вперился в меня мутным взглядом, и я понял, что мой русский бразильский друг все еще сильно пьян.
- Говорят, - пробормотал я, думая в этот момент, что если Никодимыч напьется в стельку, то не сможет расплатиться, и тогда я пропал, - у нас - тоже халдеи.
- Так вот я и говорю, - продолжил Федя, - все они стоят друг друга: халдей не халдей… Все они мудаки…
- Это о ком вы, Федор Никодимыч, - не понял я, - об официантах?
Старик нагнулся над столом так, что очки соскользнули с носа и упали на скатерть. Глаз его налился по-бешеному, как-то непривычно, таким я его еще не видел, хотя мы выпивали с Федей не раз, и каждый раз это было нам в охотку.
- Это я о них, обо всех. Понял, Мить? Об черных этих, об местных, - он говорил, чеканя каждое слово, которое вылетало вслед за предыдущим, выпуская последовательными порциями невесть откуда взявшийся злобный стариковский пар. А пара этого, как я обнаружил, в организме Никодимыча оставалось еще немало. - Они ж тут мудаки все. Нехристи. Они же работа что есть - не понимают. Говорят, из-за жары.