Человек приближался, и это был мужик. Я говорю "мужик", потому как спутать по голосу наших кизлярских бомжей и бомжих, тех и других, хрипатых и сиплых, - как нечего делать - издаваемые ими звуки сильно не отличались, чаще - вообще никак. Так вот, не сразу, но я признала этого мужика. Он был из наших, но не совсем: и потому что не был чисто кизлярский или подшипниковый, а был с дальней улицы, и еще потому, что бомжом, как мы все, он был только по натуре. По жизни же, мы знали, у него было свое жилье, собственная конура. А звали его Еврей. У него еще - я тоже это знала по случаю - другое было имя - Ефим. Его так одна старуха называла, из других жиличек, невонючих, - от нее, наоборот, всегда сладким пахло таким и очень как будто залежалым. Но больше все равно все его называли Еврей: и у рынка, и на гаражах, и при магазине. И называли не за имя такое, оно таким было по случайности, а - за нос огромный, как мягкая шишка насаженный на середину лица - мягкая, рыхлая и красная. Лично мне всегда на эти дела наплевать - хоть Ефим, хоть Еврей, хоть кто есть какой - главное, чтобы был не вредный и не обижал без дела.
- Эй! - снова произнес Еврей. - Оглохла, что ль, сучара?
И опять злобы в словах его я не услышала, просто это было такое обращение. Но, на всякий случай, я слегка подвинулась к краю скамейки и развернулась к Еврею лицом. Он бухнулся рядом, бодро хлопнул меня по плечу и шумно дохнул в морозную ночь горячим добродушным перегаром:
- Чего ты тут-то? Смотри, околеешь с холоду. Где мужик-то твой? У тебя был вроде… Как его… Беринг! Крестник мой…
Я не ответила, только поежилась от холода. Еврей посмотрел в небо и ни с того ни с сего загадочно промолвил:
- Завтра погода будет…
Я, на всякий случай, тоже скосила видящий глаз туда же, вверх, в небесном направлении, но, признаться, ни хрена не поняла, что там было такого, кроме черного холода через валящийся снег. Наверное, Еврей знал какую-то другую правду жизни и погоды, а, может, носом своим мягким так чуял, улавливая отдельные сигналы природы. Впрочем, он мог себе позволить и такую роскошь - у него-то своя крыша над головой, с теплым радиатором, отдельным холодильником и крепким замком на входной двери.
- Ладно! - внезапно он хлопнул себя по колену. - Знаешь, вот чего давай… Собирайся-ка! Ко мне пойдем. Погреешься, а там видно станет, куда дальше жить, - он по-доброму посмотрел на меня и потрепал по щеке. - Звать-то тебя как? А то я вроде встречаю тебя, бывает, а звать как - так ни от кого и не понял.
Я внимательно посмотрела на него оставшимся от гайки глазом и не ответила.
- А-а-а… - почему-то обрадовался Еврей. - Так ты, выходит, немая будешь? Так это ж отлично просто, просто надежней некуда, - он обхватил мою голову руками и пьяно поцеловал прямо в лоб. - Ты мне находка просто при таком недостатке слов. Молча жить будешь, годится? За постой и харчи отслужишь, я имею в виду. Ну, а остальное - по требованию жизни, ну? - он еще немного поразмышлял и нетрезво вывел: - "Эй" тогда будешь. Просто "Эй", угу?
В общем, выбора у меня не было в тот момент никакого, и я согласилась. Эх, Беринг, Беринг…
Еврей оказался намного старше меня. На очень много. Мы, конечно, по паспортам не проверялись, но и так было видно, особенно, когда дело коснулось совместной жизни. Да и не было у меня паспорта сколько себя помню - он по моей жизни никогда и не был нужен, в общем. Я и так знала, что отец мой был немец, настоящий причем, оттуда, чистокровный, чуть не иностранец, - люди так между собой говорили, давно еще, когда я маленькая была совсем, и намекали на меня, а я слышала. Ну, а мать - самая русская-прерусская, наша что ни на есть, не пойми кто. Поэтому и бросила меня, наверное, в младенческом возрасте и никаких, само собой, документов нормальных - одни только болезни детские да авитаминозы.
Но спать вместе мы все равно с Евреем стали. Правда, не с самого начала. С самого начала - просто легли вместе, но валетом, - другой кровати все равно у него не было никакой. Но в первый раз - это когда мы пришли к нему после ночной скамейки, после глазной гайки - он завалился сразу, не раздеваясь, потому что был совершенно не в состоянии распорядиться как надо. Я поначалу слегка обиделась на него, потому что он не определил мне даже место в его жилье. Так что, первый валет получился не по хозяйскому расчету и не по моему, а так - самотеком. Валет-валетом, но все равно я перед этим немного причепурилась, как умела. Чтобы Еврею показаться, раз уж так все вышло.
Ну, а дальше, на следующий день уже и потом тоже, когда он немного пришел в себя и вспомнил про меня, то есть, про свой ночной поступок на скамейке возле вентиляционной трубы, то надо отдать ему должное, - он не стал отыгрывать всю историю обратно, хотя и мог, а признал мое новое место в своей жизни и сказал только грустно себе самому:
- Сам виноват, мудила. Чего ж теперь-то?..
И после этого мы залегли валетом уже сознательно, по его предварительному решению, пока не наросло настоящее чувство.
- Давай так пока будем, - сказал он мне, почесав в паху, - а то больно псиной от тебя несет, а у меня как раз мыло все вышло.
Тогда я только нащупывала свое к нему отношение и ни к какому определенному выводу прийти еще не успела. Но успела лишь подумать в ответ:
"А от тебя самого - козлом. Слышал бы Беринг - он бы навряд ли промолчал…"
На другой день Еврей разжился мылом, хорошим, надо сказать, настоящим хозяйственным куском - едким, но зато без этого обманного химикального зловония, - и мы с ним помылись на пару, без всяких уже теперь…
И так получилось, что после этого мы легли уже не прошлым валетом, а голова к голове, но он был опять не слишком трезвый, и сразу заснул.
По-хорошему все у нас состоялось лишь через два дня, на третью ночь вместе. В тот раз я прижалась к нему тесней, чем обычно, потому что так или иначе, несмотря на разницу в возрасте, потихоньку стала привыкать к нему, к Еврею. И медленно я начала понимать тогда, с той первой совместной ночи, когда, обнявшись и тесно прижавшись друг к другу, мы одновременно провалились в общий сон, что человек он по натуре добрый, хоть и нескладный, и даже щедрый, в пределах своей законной хозяйской строгости. И был он в эту ночь почти совсем не пьян, потому что закончились все резервы, а оставшийся материальный ресурс не оставлял на завтра даже похмелиться. И никаким козлом больше не пахло от него, да и раньше пахло не особо, до мыльного куска. И хотелось уже и повертеть хвостом немного, как когда-то перед Берингом, в лучшие времена. А запомнилось мне это еще и потому, что впоследствии так трезво и с душой у нас получалось не всегда, скорее совсем не часто, и внутренне я каждый раз ждала, что у нас опять все повторится, как у меня не было никогда раньше. Даже с Берингом. Мать его в душу…
То, что я беременна, Еврей обнаружил наутро после четвертого раза его трезвого сна. Я как раз была на кухне, когда до него дошло окончательно. "Эй! - крикнул он в мой адрес. - Поди-ка сюда, Эй!"
- Чей? - грозно спросил он меня, когда я, как собачка, причапала в комнату. - Чей, говорю? - и ткнул пальцем в направлении моего живота. - Берингов? - Я виновато опустила голову и не ответила. - Молчишь, сука? - казалось, он вот-вот взорвется. Да и понятно - никакой мужик не любит быть обманутым. - Да можешь не говорить, я и так знаю, что его, кобеля гнусного, крестника моего…
Потом он продавил легонько живот, стукнул по нему пару раз костяшкой пальцев, подтер соплю под мягкой шишкой, улыбнулся и разрешил:
- Парня чтоб и девку. Поняла? Разом! - затем задумчиво почесал в любимом месте и решительно произнес: - Ладно, оставим… Наши будут. Подымем как-нибудь…
Я поняла. Поняла с благодарностью, потому что хотела того же самого. Мальчика и девочку. И еще я знала, что так оно и будет. У меня и в прошлый раз была двойня, ну, тех, что забрали. Значит, так у меня внутри заведено - по двойне получаться. И вот этих моих двоих уже никто у меня не заберет. Никогда. Потому, что есть семья, есть крыша над головой с крепким дверным запором и есть благодетель, мой новый законный хозяин с постоянной пропиской. В общем, отпустило меня изнутри, совсем отпустило. Тревожность и подозрительность тоже рассосались вслед за этим, и я окончательно ощутила - это освобождение, почти счастье…
К тому времени соски на моей груди набухли и раздулись, а живот уплотнился и переехал немного вниз. Что касается выпивки, то мысль о том, чтобы принять немного, была мне просто отвратительной, скажу больше - ненавистной, а от запаха ее самой и кислого ее перегара тошнило и выворачивало наизнанку, до долгой нутряной икоты. И терпеть все это, тем не менее, я готова была лишь от одного дорогого мне существа, от человека, заменившего беглого Беринга - от Еврея…
В общем, время шло, самое мое счастливое время, никогда счастливей не бывало, даже в лучшие времена с Берингом - после весен, ближе к теплу, когда он, по обыкновению, возвращался из своих тайных путешествий. Сейчас я понимаю, что исчезал он из моей видимости в самые тяжелые минуты. Тяжелые по жизни и холодные по уличной температуре. Но сейчас я уже не была на него в обиде. Просто, наверное, там, где он зимовал, места мне не было, место там было для него одного. И очередная шишка от разводного ключа - лишь повод сделать ноги. А с другой стороны - вернись он сейчас, приползи на брюхе и позови в даль светлую, в подвал какой-нибудь новый, пусть даже не на Кизлярке, а где еще лучше и сытней, - не уверена, что пойду, что снова захочу бомжевать с ним на пару. И то правда - рыба ищет где глубже, а мы - где лучше. А мне теперь лучше с Евреем…