Еще через год Витькина семья оказалась в Торонто, поселившись в бейсменте на самом краю русского района - Северного Йорка. И вот здесь уже для Витькиного распиздяйства места не осталось совсем. За жилье нужно было платить, сын заканчивал хай скул, а это значит - готовь деньги на высшее образование. К тому времени все, что было накоплено за жизнь, закончилось. Витька тяжело вздохнул и напрягся… Программа, которую он сочинил, подключив к работе полузнакомого бывшего питерского психолога из соседнего бейсмента, касалась медицинского аспекта человеческой деятельности и самым прямым и наглым образом залезала в святая святых взаимосвязи материи и духа, соединяя совершенно непривычным способом исследование причины, терминологию, совершаемые поступки из разумно возможных и принимаемые решения, а, как следствие - предлагала практические выводы. Программу приобрел Центр онкологических исследований, сделав Витьке предложение, от которого не отказываются. Еще через неделю обалдевший от привалившей удачи новый иммигрант получил контракт на восемнадцать тысяч в неделю со всеми вытекающими из этого немалыми последствиями. Последствия делились на две неравные части - приятную и не вполне, но терпимую. Приятная часть заключалась в покупке через полгода дома почти за миллион в респектабельном пригороде Ричмонд Хилл и обретении финансовой свободы, а неприятная - в необходимости отработки этой самой свободы на вражеской американской территории, где приходилось отсиживать с понедельника по пятницу и только на уикэнды прилетать домой, в Торонто, к семье.
- Ну их на хуй с этими деньгами, - искренне жаловался Витька Алику. - Никак на этой работе по Стендалю не получается. Не для русского это человека. Брошу я это все, пожалуй…
Алик смеялся, но почему-то верил. Он знал - не было в Витькиных словах притворства. Просто Витька был такой…
От него он сейчас и возвращался, получив в подарок клавиатуру с русским алфавитом.
- Может, чего про местную жизнь пропишешь, - напутствовал его друг детства. - А то им стихи твои здесь - ни в п…ду, ни в Красную Армию…
Собственно говоря, облом по линии поэзии, которой Алик занимался профессионально как себя помнил, начался гораздо раньше - с той самой минуты, когда все вдруг стало можно, и сотни книжек в ярких обложках заполонили прилавки многочисленных торговых точек по всей России. Книжки эти с регулярным продолжением и миллионными тиражами живописали жизнь бандитов и проституток, убийц и политиков, предлагали астрологически рассчитанные варианты жизни, смерти и успеха, а также заодно - похудания и омоложения вкупе с разнообразными способами секса, как традиционного, так и всех прочих. Честно говоря, и до этой самой вакханалии Алика печатали, в общем, не очень, если не сказать, вообще кое-как. В общем, пространства для изящных рифм ему не осталось на Родине совершенно.
"Там я хоть буду писать в стол по понятным причинам… - ухмыльнулся он сам себе перед отъездом. - Просто и без затей - для всего человечества разом. А, может, еще и грант какой-никакой выбью…"
Он продолжал ехать на юг, к себе, в даунтаун, где в течение последнего года снимал крохотную студию. На севере, в русском районе, за такое же жилье он мог бы платить чувствительно меньше, тем самым экономя прилично денег. Но жить среди русских Алик не желал совершенно.
- Уехал - значит, уехал, - говорил он Витьке. - Считай, отрубил… Людей моего круга здесь все равно не найти, а от харьковских и одесских - тошнит. Особенно в русских магазинах… Ну не хочу я жрать их Бородинский с селедкой и чесночную колбасу коляской!
Витька реагировал добродушно:
- Ну, не ты первый, не ты последний. Все так думают поначалу. А потом потихонечку… Полегонечку… И в магазинчик русский, и селедочку… и Бородинский… и газетку русскую, а кто побогаче - тарелочку на спутник, в православном направлении…
Алик упрямо не соглашался:
- Понимаешь, Вить, когда я вижу толстую тетку в кримплене, с рожей - вчера из Бердичева, которая кричит на весь магазин детям: Мищя-а-а, Джорджи-и-и-к! Му-у-в! Му-у-в! - мне ужасно стыдно и противно становится, как будто я в чем-то нехорошем замечен. И, заметь, - я, а не она…
- Ну, это хороший признак, - невозмутимо отвечал Витька, прихлебывая по Стендалю. - Это значит, ты не совсем еще потерян для иммиграции. Ты еще, стало быть, в поиске…
Он закурил беломорину, регулярно присылаемую сердобольной родней из Москвы, и продолжил:
- Тут есть история посерьезней твоих рефлексий - русские, что наезжают в последнее время, не хотят жить в эмигрантском районе по другой причине - не из-за родного языка, хоть и исковерканного, а конкретно - из-за евреев. Понимаешь, русские теперь по правам на выезд сравнялись с евреями и хотят продолжать не любить их здесь, как не любили и там. Они как бы своей эмиграцией на законном основании заслужили такое право, и многие его используют. Не афишируя, конечно…
- Но это же… - растерянно протянул Алик.
- Вот именно, - раздумчиво произнес Витька.
- Но тогда же получается… - тихо сказал Алик.
- В том-то и дело, - вздохнул Витька.
Зажегся красный свет, и Алик плавно притормозил у светофора. Он въезжал в Северный Йорк. В это время через улицу неровно двинулись пешеходы. Впереди вышагивала толстенная канадка в коротких, в обтяжку, шортах. В приподнятой правой руке она держала огромную порцию мороженого с тремя разноцветными шарами. Близоруко вглядываясь в шары, она ухитрялась поочередно отхватывать от каждого не меньше трети за раз. В другой руке у нее болтался бумажный пакет из "Бургер Кинг". Алик проглотил слюну и почему-то подумал: "Без комплексов… Культуры у них все ж маловато, но зато цивилизации - до хуя…" Далее, вслед за канадкой, держа друг друга за руки, шла влюбленная пара - молодые китаец с китаянкой. Он смотрел на нее своими узкими влюбленными глазами, и она что-то говорила ему - тихо и с нежностью во взгляде. Алик невольно улыбнулся. Последним улицу переходил пожилой еврей в широкополой черной шляпе и с курчавыми, развевающимися по ветру пейсами. Слева под мышкой у него торчала толстая книга, правой же рукой он держал за руку мальчика лет восьми с маленькой черной кипой на голове. Дедушка что-то говорил мальчику, и тот внимательно слушал, кивая головой… "Тору, наверное, толкует… - подумал Алик. - Еще одним раввином на свете больше будет. В общем, п…ц, приехали, здравствуй, дедушка!" - перефразировал он старый анекдот.
Зажегся зеленый свет, и Алик тронулся с места. Внезапно мотор его старенького "Понтиака" подозрительно чихнул и заглох. Алик бросил взгляд на приборную доску и обомлел - бензин был на устойчивом нуле. Сигнальная лампочка перегорела уже давно, и каждый раз он забывал ее сменить, да и не хотел, честно говоря, - "Понтиак" был уже не жилец. Он крутанул ключ зажигания. Машина завелась, и он тронулся. Справа на перекрестке он обнаружил заправочную станцию. "Господи, дотяни меня до бензина!" - на полном серьезе произнес он мысленно.
Отношения с господином Богом у Алика были непростые. Он, то есть, Господи мой Боже, зеленоглазый мой, как поэтический персонаж, занимал полноценное место в Аликовых рифмосплетениях. Что же касалось применения его в прикладном, бытовом, что ли, смысле - здесь дела обстояли не так однозначно. О том, какой из богов покровительствовал ему, Алик никогда не задумывался.
- Пусть делят меня как хотят, - говорил он Витьке. - Вон в древней Греции, как удобно, сколько богов и богинь было, на каждый случай предусмотрено: хочешь справедливости - Фемида тебе, спать захотел - Эрато…
- Надо жить не по вере, - не соглашался с ним программный аналитик. - Мы все равно до конца как положено не расставим.
- А как ты предлагаешь? - пытался уточнить Алик.
- Очень просто, - отвечал Витька, - по совести… Жить надо по совести… Это почти то же самое, но гораздо понятней. - Он затягивался беломориной и мечтательно говорил: - Был бы помоложе да поталантливей - программу бы написал…
В этот момент Алику непонятно было - говорил это Витька в шутку или всерьез…
"Понтиак" окончательно остановился, не дотянув до заправки двух метров с небольшим. Алик вытянул заправочный пистолет - до устья бензобака не хватало буквально полметра. Он поставил передачу на нейтралку и неловко толкнул "Понтиак" вперед. Старая колымага посопротивлялась и не сдалась…
- Тугеза! Ай хелп ю… - сзади к нему подошел русоволосый мужчина лет под пятьдесят в темно-синем комбинезоне и уперся вместе с Аликом в багажник. Машина скрипнула несмазанной телегой и подалась вперед на нужное расстояние.
- Сенк ю, сэр, - поблагодарил мужчину Алик. - Итс соу кайнд оф ю.
- О’кей, о’кей, - улыбнулся тот в ответ и, просунув руку через открытое окно двери, отомкнул капот "Понтиака".
Ловким движением, выдернув щуп, он проверил уровень масла, мазнул его со щупа пальцем, потер о другой палец, затем понюхал и, качая головой, произнес:
- Ю гата ченджь ойл, - и кивнул головой в сторону авторемонтного бокса на территории бензозаправки.
- Действительно, - подумал Алик, - давно пора, а то запорю движок окончательно и вообще никак не продам… О’кей, - согласился он, - ин файв минит.
После заправки он развернулся и заехал на подъемник. Два мужика, тоже в комбинезонах, шустро приступили к делу. Алик вышел на воздух и мечтательно прикрыл глаза. Внезапно вспомнились строчки из него самого, раннего:
С какой начать, с которой из тайн, что геометрий
Кругов, квадратов, линий и всех законов вне,
Что родились под солнцем, подвластные лишь ветру
Да поднебесной сини и не подвластны мне…